Глава 25
Глава 25
Больничная палата утопала в тишине. Свет лампы у изголовья расползался тусклым кругом, едва касаясь черт её лица — мраморно-бледного, с пересохшими губами и еле заметным дыханием.
Аппарат мерно пищал, отражая крохотный, упрямый пульс — как слабая искра в пустоте.
Доминик дремал в кресле, склонившись вперёд, подбородком на сцепленных пальцах. Он почти не отходил от неё: не ел, не спал, лишь сидел рядом, будто страж, боящийся, что если отведёт взгляд — она исчезнет. Щетина покрыла подбородок, виски посерели, а пальцы дрожали от постоянного напряжения, которое невозможно было выплакать.
— «Она сильная, но как будто… всё гаснет», — прошептал он Дине накануне, не поднимая глаз.
Сейчас Дина стояла за дверью палаты, лицом к врачу. Она держалась, как могла: волосы собраны в спешке, голос севший, под глазами — багровые круги.
— Вы сказали, что её состояние нестабильно. Объясните. Всё.
Врач медленно пролистал планшет.
— Мы наблюдаем... аномалии. Изначально — истощение, резкий упадок после шока. Это бывает. Но спустя трое суток начались странности: температура скачет, давление не держится. И…
Он замолк.
— Говорите, — Дина сделала шаг ближе. — Не тяните.
— Она не в коме, но и не в сознании. Как будто… застряла. Где-то между. Это не медикаменты и не физика. Это — психика. Мощный, активный отказ просыпаться. Как будто она сама себя держит в этом... небытии.
— От жизни? — резко спросила Дина.
Врач медленно кивнул.
— Да. Как защитный механизм. Вроде бы живёт, но не хочет быть здесь. Мы видим это редко… но иногда, после серьёзных травм, человек… отключается. Надолго. Иногда — навсегда.
Дина выдохнула, тяжело, сквозь зубы.
— Она ждёт. Она всегда ждёт. Но не смерти.
Врач хотел что-то ответить, но в этот момент из палаты раздался пронзительный сигнал. Длинный, неумолимый — звук, от которого холод пробегает по коже.
Доминик выскочил в коридор, лицо мертвенно-бледное.
— Что-то не так. Она... она не дышит.
Больше ничего не нужно было говорить. Дина и врач ворвались внутрь.
Всё исчезло: свет, звук, боль. Осталась только Ада — бледная, хрупкая, с безжизненно раскинутыми руками и мониторы, которые с безжалостной точностью показывали ноль.
— Адреналин! Дефибриллятор — быстро!
Команды, шаги, напряжённые голоса. Медики бросились к оборудованию.
— Пульса нет.
— Полный вегетативный отказ.
— Это не перегрузка. Это... команда изнутри.
Разряд. Тело Ады дёрнулось и снова обмякло.
— Ещё раз.
Второй разряд.
— Пульс... слабый, но есть! — крикнула медсестра, держась за её запястье.
— Сердце возвращается. Давление растёт, — врач медленно выпрямился. — Но посмотрите... Печень перегружена. Нет видимых причин. Всё будто работает, но с сопротивлением.
— Это серьёзно? — тихо спросила Дина.
— Если не стабилизируется — да. Но странность в другом: всё чисто. Ни инфекции, ни токсинов, ни травм. А показатели — будто тело отказывается... быть собой. Словно оно её не узнаёт.
Доминик вновь оказался у её головы. Он взял её руку — она была ледяной, но пальцы слабо шевельнулись. Его дыхание сбилось.
— Ада... — голос сорвался, — прошу...
Она открыла глаза. Медленно, неуверенно. Зелёные. Прежние. Но... не те.
Взгляд был пустым. Она не моргала. Просто смотрела сквозь него.
— Доминик... — прошептала она. Голос как эхо из пещеры: тихий, надломленный. — Я... не должна была...
— Шшш, ты здесь. Всё хорошо. Не говори.
Но в её взгляде не было «хорошо».
Был страх. Нет, хуже — осознание.
Будто она знала что-то, что он не знал. Будто что-то пришло вместе с ней из той стороны, где она только что побывала.
Она снова моргнула. И в этот короткий миг что-то дрогнуло в её лице — гримаса, крошечная, но пугающая. Едва заметный оскал, как у зверя, которого потревожили. И исчез.
— Доминик... — губы дрожали. — Мне страшно. Очень. Но я не понимаю… чего именно.
Пальцы её снова шевельнулись, но теперь — быстро, беспокойно. Как будто она проверяла, что тело всё ещё ей подчиняется.
— Успокойся, ты в безопасности. Ты с нами.
— Нет… — прошептала она. — Я не здесь. Я не... Я не одна.
Он сжал её руку сильнее, пытаясь прогнать собственный страх.
— Ада... что ты чувствуешь?
Она повернула голову к нему. Плавно. Слишком плавно.
И прошептала:
— Оно со мной вернулось.
---
Карл и Брайан вошли в здание, не до конца понимая, зачем их вызвали так срочно. Всё вокруг казалось ненормально спокойным. Тишина здесь была не отдыхом, а чем-то тревожным, как тишина перед выстрелом.
Им навстречу вышла Дина. В её лице читалась странная смесь: облегчение, истощение и что-то ещё — неуверенность, будто она сама не верит в то, что вот-вот скажет.
— Идёмте. Она очнулась.
Они переглянулись. Даже Карл сдержал привычную колкость — просто пошёл за ней. Брайан двигался следом, почти неслышно, как тень.
Палата встретила их полутёмным светом и механическим писком мониторов. Доминик, не отрываясь, сидел рядом, будто привязанный к её руке.
Ада не лежала — она сидела, полуоблокотившись на подушки, хрупкая, почти невесомая. Кожа всё ещё бледная, но не мёртвая. Под глазом тёмное пятно, на шее — свежий розовый шрам. Волосы на виске сбрили, бинт прикрывал половину черепа. Но не это цепляло.
Это были глаза.
Зелёные, глубокие, тяжёлые — в них что-то дрожало. Как ртуть. Как ненадёжный лёд.
Ада смотрела, не мигая. Словно ждала, кто из них заговорит первым… или сорвётся.
Карл задержал дыхание. Он не готовился к такому взгляду.
— Ты выглядишь, будто вышла из ада, — слабо усмехнулся Брайан, не зная, куда деть руки.
Ада чуть дёрнула плечом.
— Может и вышла.
Доминик шевельнулся, но не отпустил её ладонь. Он, похоже, не отпускал её с самого момента пробуждения.
— Она ещё слабая… и не всё помнит, — тихо сказал он. — Но она здесь.
Карл присел ближе, глядя в её лицо, словно пытаясь понять, что в ней осталось прежнего.
— Полгорода тебя искало, Ада. Полгорода. Мы думали, ты умерла.
— Надеюсь, не зря так суетились, — прошептала она.
Но в тот же миг, пока они говорили, что-то мелькнуло в её взгляде. Что-то сорвалось внутри.
…Вспышка. Крик.
Рука сжимает горло мужчины, и он захлёбывается собственной кровью. Она смотрит, как он падает — безэмоционально, будто это просто следствие. Будничное насилие.
Голоса в палате тонут. Она слышит их будто через вату.
…Другой момент. Она сидит в темноте, в порванной одежде, на холодном полу. Рёбра в синяках, в губах — привкус крови. За дверью чьи-то шаги. Потом мужской голос, и удары. Потом — тишина.
Ада вынырнула из памяти с лёгким вздохом, как будто просто уставилась в пустоту. Её пальцы на мгновение сжались в кулак.
— Всё нормально? — тихо спросил Доминик, наклоняясь ближе. Он заметил. Он видел, как сжались её губы, как замерла её грудь.
— Устала, — тихо ответила она, не глядя на него. — Просто… шумно.
— Мы можем уйти, если хочешь, — предложил Брайан.
— Нет, — слишком быстро, слишком резко. — Останьтесь.
Карл коротко бросил охране:
— Принесите то, что я просил.
Через минуту в палату внесли коробки. Всё выглядело продуманно: техника, косметика, витамины, одежда.
— Что это, подарок выжившему психу? — Ада пыталась усмехнуться, но губы дрожали.
— Подарок другу, который съел наши нервы и половину бюджета поисков, — отозвался Карл.
— Ада, тебя по телевизору показывали. В новостях. По частным каналам. Все знали твоё имя. Мы даже получили письма от людей, которые якобы “видели тебя” по всей стране, — добавила Дина, присаживаясь ближе.
— Ты теперь как проклятие. Или легенда, — хмыкнул Брайан.
— Что ж... — пробормотала она, — всегда мечтала стать страшилкой на ночь.
Они смеялись. Лёгко. Неловко. Пытались вернуть ту самую жизнь, из которой она исчезла. Но Ада не смеялась. Просто смотрела. Она хотела быть здесь, но что-то внутри медленно трескалось.
…Металл. Скрежет наручников. Она в крови. Кто-то зовёт её по имени, но голос звучит, как сквозь воду. Она вырывается, бьёт, снова и снова, пока лицо другого не становится месивом.
— Ада, — Доминик снова заметил. Он видел, как она чуть прикусила губу, как моргнула слишком медленно. — Что ты вспоминаешь?
— Ничего, — прошептала она. — Всё в порядке.
Он не поверил. Но кивнул.
— Тогда просто… дыши.
— А вы не устали от меня? — вдруг спросила она, глядя в окно. — Может, стоило не возвращаться?
Карл ответил без паузы:
— Мы устали. Но не от тебя. От твоего отсутствия.
— Ты — моя семья, — сказала Дина. — Я никогда тебя не оставлю.
— Просто не умирай. Больше не умирай, — сказал Брайан, бросив взгляд на её руки. — Всё остальное мы переживём.
Ада прикрыла глаза. Мир вновь начал расплываться в цветные пятна. Всё казалось одновременно настоящим и далеким. Люди — тенями. Голоса — эхом.
…Только кровавые руки под светом лампы оставались чёткими. И её собственное лицо в зеркале, искажённое и спокойное.
Доминик сжал её пальцы.
— Я с тобой, — прошептал он. — Что бы ни было.
Ада не ответила.
Но в глубине души она знала: она уже не вернулась.
Просто тело очнулось. А сознание — всё ещё блуждало в аду, где каждое воспоминание — это удар. Где боль — это язык, на котором с ней теперь говорит мир.
И чем дальше, тем привычнее звучит этот язык.
---
Они стояли в холле частной клиники — слишком светлой, слишком чистой, слишком правильной. В этом стерильном аду пахло лавандой и хлоркой, и даже воздух, казалось, подчинялся правилам. Никто не говорил — слишком долго ждали, слишком много думали.
Карл стоял с телефоном в руке, не глядя в экран.
Брайан — в углу, облокотившись на стену, будто готов был выскочить в любой момент.
Дина — на взводе, ходила туда-сюда, закусив губу.
Доминик — у стойки, спина прямая, пальцы сцеплены так сильно, что костяшки побелели.
— Мы не можем оставлять её одну, — резко начал Доминик, голос с хрипотцой, будто неделю не спал. — Она хромает, Дина. Дышит так, как будто её лёгкие в осколках. И вы хотите... что? Просто вернуть её домой?
— И сидеть у неё у кровати с гитарой ты тоже будешь? — Карл даже не посмотрел на него. — Я знал, что ты заведёшь эту шарманку. Но предупреждаю сразу: если ты хоть раз поставишь её в позицию жертвы — вылетаешь.
— А она не жертва? — Доминик шагнул ближе, брови нахмурены. — Её неделями собирали по кускам, Карл. Это не просто сломанная девчонка. Это Ада. Ты видел, в каком она состоянии?
— Вот именно. Это Ада. А она, как ты, должно быть, помнишь, ломается только чтобы стать опаснее.
Брайан оторвался от стены:
— Ребят, может, ну его, а? Она нас порвёт, если мы устроим караул у кровати. Ты, Дом, особенно. Её убьют не кости, её убьёт жалость. Сначала твоя, потом наша, потом её собственная.
— Я не про жалость, — прохрипел Доминик. — Я про присутствие. Чтоб знала: не одна. Пусть даже не смотрит на меня. Пусть молчит. Мне плевать.
— Ну да, конечно, плевать, — фыркнула Дина. — Ты же всегда "молчишь рядом". Только рядом с ней ты сгораешь. Ты дышать не умеешь, если не чувствуешь, что она тебя видит. Думаешь, я не замечаю?
— А ты вообще когда в последний раз слушала, чего она хочет? — Доминик вскинул брови. — Ты говоришь, как будто знаешь, но ты тоже всё за неё решаешь.
Дина остановилась, распрямила плечи.
— Я делаю то, что она бы сделала для меня. Плевать, хочет она этого или нет. Потому что она моя семья. И если нужно — я буду жить за неё. Дышать за неё. Ты бы тоже это сделал. Но не можешь. Потому что ты — слабее.
— Знаешь, что ты делаешь, Дина? — голос Доминика был ледяным. — Подменяешь понятия. Ни один из вас не спросил у неё: она хочет быть живой?
— Она должна быть живой, — почти выкрикнула Дина. — У неё нет выбора. Я не дам ей умереть.
Тут вмешался Брайан, голос ровный, но с нервной усмешкой:
— А я, может, вообще предлагаю — сделать шаг назад. Все. Мы не тащим её. Не тянем. Просто открываем дверь. Хочет выйти — выйдет. Хочет умереть — ну, тогда уж поможем. Без шоу. Но я знаю её. Она не сдастся. Просто… сделайте шаг назад. Не по графику, не по очереди. Просто... отступите. И дайте ей дышать.
— А если не сможет? — голос Доминика дрогнул.
— Тогда не она та, за кого мы её принимали, — сказал Карл глухо.
Дверь с характерным щелчком открылась. Врач в белом халате обернулся к ним:
— Готова. Но... вы не волнуйтесь, она... своенравна. Мы не стали мешать.
И тут из-за двери появилась она.
Ада.
Но та ли это Ада?
Она шла медленно, но не слабо. Плавно. Почти грациозно — если бы не чуть покачивающееся тело, словно шатающееся от ветра. Черный бандаж на руке казался не перевязкой, а доспехом. Шея — в тугом воротнике. Волосы собраны небрежно, несколько прядей падали на лицо. Лицо... не выражало ничего.
Но глаза. Эти глаза.
Тёмные, глубоко посаженные, будто затянутые серой дымкой. Ни боли. Ни страха. Ни гнева. Лишь пустота.
И в этой пустоте — что-то медленно шевелилось. Лёд. Бездушный, колючий, обжигающий. Безумие. Хрупкое, затаившееся, но ощутимое — как ток, проходящий сквозь кожу.
— О, Господи, — прошептала медсестра. — Она ведь не должна идти сама...
Но Ада шла.
Медленно.
Прямо к ним.
И каждый шаг был словно удар по нервам.
Она остановилась — будто на краю. И сказала:
— Сначала — правила.
Голос её был тих, как шёпот по стеклу. Но в нём что-то трескалось.
— Вы не подходите, если я не зову. Вы не следите. Вы не говорите, что я должна есть, пить, когда спать. Не спрашиваете, как я. Не жалеете. Особенно — не жалеете.
Дина шагнула к ней, губы задрожали:
— Ада...
Ада вскинула голову. В её лице что-то резко дёрнулось. На секунду — гримаса. Слом. Безумие. Потом — снова тишина.
— Ты хочешь, чтобы я выжила, да, Дина? — тихо спросила она.
Дина кивнула, не сразу.
Ада усмехнулась — страшно, искривлённо.
— А если я не хочу?
Все замерли. Даже Карл не нашёл слов.
— Я не хочу жить, Дина. Но я умею — делать вид. Поэтому… я сделаю. Только так, как я решу. Вы поняли?
Она обвела их взглядом. Никто не ответил.
Тогда она повернулась и пошла к выходу. Одна.
Спину её слегка повело, и правая рука подрагивала, но она не остановилась.
И пока её шаги стирались за дверью, в холле повисло то, что страшнее любой боли.
Понимание:
Ада больше не борется за себя.
Она борется — с собой.
И победа может стать её концом.
---
Дом был тот же, но внутри всё ощущалось иначе. Глуше. Тяжелее. И даже воздух, казалось, был тише, как будто стены устали быть свидетелями и теперь прятались в собственной тени.
Доминик осторожно помог Аде выйти из машины. Она не вырывалась, но и не благодарила. Просто делала. Шла. Шатаясь, стискивая зубы от боли, опираясь не столько на его руку, сколько на силу привычки — идти, когда всё внутри кричит: упади. И всё же шаг за шагом это "упади" звучало громче. Почти ласково.
Когда вошли, все сразу направились в гостиную. Карл приказал принести воды, таблеток, еды. Все суетились. Только Ада, не сказав ни слова, поднялась в свою комнату. Одна. Она была ветром без цели, телом без крови, именем без смысла.
Тихо. Медленно. С каждым шагом, будто ножи врезались в тело. Боль была везде: в плечах, в боку, в колене, в рёбрах. Плотная ткань на спине тёрлась об швы, бинты намокли от пота и начали липнуть к коже. Но больше всего болело внутри — будто что-то сгнило и теперь шевелилось.
Она добралась до своей комнаты, закрыла дверь и опустилась на кровать. Не падая, не обрушиваясь — именно садясь. Осторожно, ровно. Как будто боялась, что при падении рассыплется на части. Или разобьётся в крик.
Сняв толстовку, она на секунду бросила взгляд на себя в зеркале. Синяки, ссадины, наложенные швы, порезы, воспаления — она была не телом, а картой войны. Карта, на которой давно исчезли границы, остались только раны. Но она не моргнула.
Пусть не видят. Пусть думают, что всё нормально. Пусть вообще не думают.
Ей не хотелось плакать. Даже кричать не хотелось. Как будто всё уже выплеснула раньше, а теперь внутри осталась только пустота и дрожащие обломки воли. Слёзы были бы роскошью. Крик — слабостью. Она не могла себе их позволить.
Она не прятала больше эмоции. Они просто исчезли. Как исчезают цветы, которые никто не поливает. Сначала вянут, потом гниют, потом становятся ничем. И в этом ничто — было странное утешение. Покой, может быть. Или безумие. Какая, к чёрту, разница?
Лёжа на боку, аккуратно, чтобы не задеть шрамов, она тихо покачивалась вперёд и назад, будто пыталась укачать саму себя. Как мёртвая кукла, застрявшая в механике движения. Никаких слёз. Только странный рваный ритм дыхания, который с трудом держал её здесь. Иногда казалось, что он — чужой. Что кто-то другой дышит за неё. Что тело — не её. А внутри шёпотом звучало: "всё кончено, Ада, ты уже умерла... просто никто не сказал тебе об этом".
И вдруг — голоса. Глухо, через стены.
Тихо. Настолько, что даже половицы не посмели скрипнуть. Ада открыла дверь и, словно тень, вышла в коридор.
Она шла медленно, не из-за боли, хотя каждое движение всё ещё отзывалось внутри рвущим жаром, а потому что не хотела быть замеченной. Её глаза были пустыми, лицо — не читаемым. Тенью между светом и звуком. Её даже стены не видели.
Из-за приоткрытой двери в сторону кухни доносились голоса. Карл и Брайан.
— Суд состоится через десять дней, — говорил Карл негромко. — Они специально тянули время, держали его без контакта, без воздуха.
— Думаешь, это что-то даст? — Брайан был напряжён. — Оушен не из тех, кто сдается. Если его не добили раньше — теперь он сам поднимется.
— Мы добили, просто… не до конца, — холодно сказал Карл. — Его держат в частной клинике, по бумагам — психотравма, пытки, вмешательство. Он в отключке был больше недели. Но недавно пришёл в себя. И теперь адвокаты делают всё, чтоб признать его невменяемым.
— И ты правда думаешь, что суд через десять дней состоится по-честному?
— Нет. Я думаю, он всё равно найдёт способ вырваться.
Ада застыла у стены.
Имя Оушена прозвучало тихо, но в ней что-то дрогнуло. Не сердце. Не страх. Не гнев даже.
Пустота осталась, но теперь в ней зажглось нечто другое. Неизменное. Опасное.
Месть.
Не импульсивная, не рваная. Холодная. Чёткая. Методичная. Она чувствовала, как в груди зарождается холод, как лёд внутри начинает формироваться в лезвия. Она не почувствовала страха. Не содрогнулась, как ожидала.
Всё, что родилось внутри — это мысль: Я доведу это до конца.
И уже в тот момент, стоя в полумраке коридора, облокотившись о стену и почти не дыша, она начала строить план.
Но что-то было не так. В груди зашевелилось. Будто нечто внутри… улыбалось. Не она — нечто другое. Что-то, что выжило, пока она умирала.
Шепот. Словно изнутри:
— Убей его. — Всё равно ничего не останется. — Сделай это красиво. — Десять дней. Ты справишься. Мы справимся.
Она не испугалась. Шёпот был не врагом. Он был… спутником. Голосом, что звучал слишком знакомо, будто всегда жил внутри, просто раньше молчал. И теперь он начал просыпаться.
Глаза Ады дрогнули. Не от страха. От узнавания.
Да, она больше не была прежней. Да, что-то внутри треснуло, и теперь лезло наружу, как вода через тонкий шов в стекле.
Но именно это — и было её силой. Именно это безумие — не пугало. Оно стало якорем.
Она шепнула, еле слышно, губами, почти не осознавая:
— Я не одна теперь.
И улыбнулась. Сломано. Тихо. Глубоко.
Потому что теперь, в этой новой тишине, в этих холодных коридорах и в собственном теле, которое болело каждой клеткой, она наконец чувствовала себя… дома.
А дальше — будет бойня.