Глава 21
Глава 21
Эмиль шёл рядом, бросая на неё короткие, будто случайные взгляды. На деле — не случайные. Он смотрел украдкой, будто боялся, что прямой взгляд выдаст его с головой.
Он был красив. В том самом, опасном смысле. Высокий, с острыми скулами и чуть прищуренными глазами, в которых плавал лёгкий угар — следы ночей без сна, таблеток и затяжек. Руки в татуировках, на шее — блекнущий след ожога, как память о драке или неудачном вечере. Его движения были вальяжными, но нерв в пальцах выдавал ломку — небольшую, пока терпимую. Он держался, но это было временно.
Ада шла рядом, будто не замечала ничего. Ровная спина, спокойные шаги. Она будто слушала город, не его. Но на самом деле — она слышала каждый его вдох. И чувствовала, как он тает.
Молчание тянулось почти до самого дома, когда он вдруг заговорил, осторожно:
— Завтра я… отведу тебя. Познакомлю. Сегодня поговорю с ними, подготовлю. Надо, чтоб они знали, кто ты. Ну, не всё прям… Просто, что ты нормальная. Что я… ручаюсь.
Ада остановилась. Но не обернулась. Стояла, будто ветер её держал на месте.
— Ты правда думаешь, что я нормальная? — голос был мягким, как шёлк. Но под этим шёлком прятался ледяной укол.
Эмиль почесал затылок, чуть виновато усмехнулся.
— Я… Я вообще не знаю, кто ты, если честно. Но с тобой… будто что-то отпускает. Как будто всё, что я ношу в себе — исчезает, когда ты рядом. Я... не знаю. Хочется быть с тобой. Просто быть.
Она медленно повернулась. В лунном свете её глаза казались совсем не детскими — тёмные, пронзительные. Она смотрела на него не как девочка. Как хищник. Изучающий, тонко, точно, без спешки.
— Так будь.
Он шагнул ближе. На лице — смесь страха и желания. Он чувствовал, как его тянет к ней. Слишком сильно. Слишком быстро.
— Мне всё равно, Ада. Честно. Ты в голове у меня. Утром, вечером, даже когда я курю — думаю о тебе.
Ада смотрела на него, словно проверяя прочность. Потом медленно, почти грациозно подошла ближе. Буквально на шаг. Между ними остался сантиметр воздуха.
— Думаешь обо мне, даже во сне?
— Да. — Его голос стал хриплым. — Даже там.
Она прикоснулась пальцами к его щеке, легко, почти заботливо.
— А я думаю о свободе. — прошептала она. — Думаю, как использовать то, что мне дают. Думаю, как стать сильнее.
Он дёрнулся ближе, будто хотел поцеловать, но она не отстранилась — и не позволила. Просто смотрела. Прямо в глаза.
— Ты хочешь, чтобы я осталась рядом? — тихо спросила она.
Он кивнул.
— Тогда помоги мне. Приведи туда. Покажи им, что я не просто девочка. Что я умею быть полезной.
— Ты даже не знаешь, с кем я связан. Это не игры. Но я помогу.
— А я и не играю. — она провела пальцами по его воротнику. — Просто использую ситуацию.
— Значит, я — ситуация? — в голосе его промелькнуло что-то обиженное, но быстро исчезло, потонув в влечении.
— Ты — средство. — Она улыбнулась. — Но, может быть… красивое средство.
Он не выдержал. Сделал шаг, накрыл её руку своей, притянул ближе.
— Ты сводишь меня с ума, Ада. Я не знаю, зачем ты здесь. Но ты мне нужна.
Она не дрогнула.
— До завтра, Эмиль, — сказала она почти ласково. — И будь осторожен. Я не всегда играю честно.
И развернулась, не дожидаясь его ответа. Оставив его на улице, с пустыми руками и бешеным сердцем.
Он стоял, как вкопанный, глядя ей вслед.
Ты влюблён, Эмиль. Глупо, но страстно. Это значит — ты будешь делать всё, что я попрошу. А я буду смотреть, как ты медленно превращаешься в инструмент.
---
Ада повернула ключ медленно, будто боялась разбудить само время. Замок щёлкнул, и она бесшумно скользнула в квартиру. Нью-Йорк, гудящий город за окном, здесь казался далеким миражом. Здесь не было света, не было людей — только комната, застывшая в чёрной тишине, и тиканье старых кухонных часов, как отсчёт до приговора.
Она сделала шаг — пол скрипнул.
— Где ты, дрянь, шлялась? — раздалось из темноты.
Ада замерла. В проёме кухни стояла женщина. Приёмная. Та, которую социальная служба некогда назвала «её новой семьёй». Та, что в её памяти существовала как нечто между злом и бессмысленным шумом. Но в этом мраке — она стала воплощением прошлого. Мучительной, уродливой, всё ещё живой раны.
Женщина была в халате, с бокалом дешёвого бурбона в руке, лицо перекошено, глаза налиты кровью. Пьяная, как обычно. Только теперь — что-то в её взгляде было более острым, злее. Как будто Ада невидимо перешла невидимую границу.
— Ну? Молчишь, тварь? Думаешь, если тебя в полиции обняли и пожалели, ты теперь королева? — голос срывался, резал, как стекло. — Суки вроде тебя не меняются. Уродка. Гнильё. Такая же, как твой отец.
Ада всё ещё стояла в прихожей, словно манекен. Холодная, безмолвная. Лишь губы дрогнули. Но не от страха — от чего-то другого. Глубокого. Медленного. Как нарастающая дрожь в земле перед землетрясением.
— Посмотри на меня! — женщина рванулась к ней, сжала подбородок пальцами, так что кости заскрипели. — Думаешь, я не знаю? Думаешь, я не вижу? Глаза у тебя такие же… такие же, как у убийцы.
Ада встретилась с ней взглядом. Зелёные глаза горели, как стеклянные лампы на дне колодца. Без дна. Без света.
— Он не убийца, — спокойно сказала она.
— Он чертов убийца! — закричала женщина, отвесив пощёчину с такой силой, что голова Ады резко дёрнулась вбок. — Он посадил моего брата. Из-за него я потеряла всё. А теперь — вот ты. Напоминание. Проклятие. Тварь.
Ада подняла глаза. Щека горела, но она не двинулась. Только уголок рта дернулся. Тонко. Почти весело.
— Что, улыбаешься? — женщина толкнула её плечом, заставив отшатнуться. — Думаешь, я не знаю, что ты натворила? Думаешь, я не слышала, как они шепчутся? Они боятся тебя. Думают, что ты сломалась. А ты просто чокнутая.
Она ударила её снова. И снова. Бокалом — стекло разбилось, капли бурбона и крови стекали по полу.
Ада не пыталась защититься. Её тело не сопротивлялось. Оно принимало удары, как землю — дождь. Без жалоб. Без слов. Слушая. Сохраняя.
— Я ненавижу тебя с первого дня, как сообщили чья ты дочь. Ты была обузой. Никому не нужна. Сука с глазами, как у дьявола, — хрипела женщина, задыхаясь, — и ты ещё смеешь… говорить о нём. О своём грёбаном отце, будто он святой! Он послал меня к чёрту, понимаешь? Он и меня уничтожил. Он не святой. Он монстр. Как ты. Как все вы!
Она уже кричала в лицо, обрызгивая слюной. Ада смотрела на неё, не отводя глаз. Мысленно — уже не была здесь.
"Ты же умерла," — вдруг мелькнуло. — "Я тебя убила."
И на этом миге всё застыло.
Комната исчезла. Боль исчезла. Вместо этого — мрак. Тот, что поселился в ней после того дня. День, когда она увидела кровь. Руки, испачканные в багровом. Взгляд, в котором больше не было жалости. Только холодное, абсолютное понимание: она способна на всё.
Но память отказывалась выстроить хронологию. Лицо приёмной матери было здесь, перед ней, снова живое. Или это её разум играет в куклы?
Она убила её. Где-то в переулке. Или в этом же доме. Руки дрожали, когда она впервые... задушила. Или перерезала горло? Или… скинула с лестницы?
Разум запирал воспоминание, как зверя в клетке. Но запах крови всё ещё витал где-то в воздухе.
Женщина тем временем ушла вглубь квартиры, бормоча себе под нос. Ада осталась одна в темноте, как выброшенная вещь. Она медленно поднялась, прошла в комнату, села на кровать, не включая света.
В её щеке пульсировала боль. Она провела по ней пальцами, затем посмотрела на каплю крови. И — улыбнулась.
— Живая, — шепнула.
Боль стала союзником. Единственным.
Она смотрела на стену. В пустоту. Там, где когда-то был смысл.
Вспоминала зал. Суд. Папу. Его голос. Тихий, ровный. Ни капли страха. Только усталость и... знание. Как будто он сам позволил им посадить себя. Как будто — хотел.
"Это было не честно. Это было подстроено."
Они не слушали её. Ни один взгляд. Ни одного вопроса. Она кричала, но была прозрачной.
Зачем тогда вообще говорить правду, если её никто не слышит?
Чтобы освободить отца, ей нужно стать кем-то другим. Той, кто не умоляет — приказывает. Не просит — берёт. Не чувствует — ломает.
— Ничего, — прошептала она.
Ни свет, ни тепло не спасли её. Только тьма отозвалась. Только она — честная.
Она убила мать. Она знала это. Глубоко — знала. Но больше не страдала. Не сожалела. Наоборот — это дало ей силу. Дало форму.
"Если я — угроза, пусть будет так. Я не позволю никому уничтожить меня второй раз."
Она видела, как смотрят на неё Дина. Доминик. С тревогой. Со страхом. И с надеждой.
Она больше не могла позволить им надеяться. Не могла позволить себе быть слабой. Доброта — обуза. Милосердие — путь к смерти.
Чтобы защитить их — она должна стать чудовищем.
Тем, кого боятся даже те, кто скрывает правду. Тем, кто идёт сквозь стену. Тем, кто вырывает близких из системы, даже если для этого придётся сжечь мир.
В окне — отблеск неонового света Нью-Йорка. Зелёные глаза вспыхнули в отражении. Острые. Сильные. Пустые.
— Я смогу.
И в этот момент что-то в ней оборвалось окончательно. Последняя ниточка. Последний свет.
Она переступила последнюю черту.
--
Ада не спала почти всю ночь.
Её тело лежало на кровати, но мысли — как оборванные провода — искрились в темноте, возвращаясь к словам отца, к его пустому взгляду в последние минуты. Всё, что казалось когда-то живым, выгорело в ней. Осталась пустота. И странный голод — не по людям, не по вниманию, а по чему-то большему. По власти над собой и своей жизнью.
За последние две недели Ада научилась многому. Эмиль показывал, как быстро убирать следы, как говорить, чтобы не вызвать лишних вопросов. Она училась читать людей, запоминать маршруты, различать звон настоящего оружия от фальшивки. Иногда они встречались с людьми поважнее. Слушали. Молчали. И Ада — впитывала.
Она была молчалива. Никому не жаловалась, ничего не просила. Делала всё чётко. С первого раза. В среде, где слабость пахла кровью, она казалась почти невидимой — и от этого особенно опасной.
На рассвете она встала. Механически умылась, убрала волосы назад в низкий хвост, натянула чёрную водолазку, тёмные джинсы, кожаную куртку. Поверх — капюшон. Не чтобы спрятаться, а чтобы заткнуть весь внешний мир.
Эмиль ждал её у заброшенного здания бывшего склада, в стороне от центра. Он курил, прислонившись к стене, и выглядел так, будто не спал ещё дольше неё.
— Всё нормально? — спросил он, когда она подошла.
— А что, я выгляжу плохо?
— Ты всегда выглядишь как-то... правильно, — выдохнул он, выбросив сигарету. — Даже если это пугает.
Она ничего не ответила.
— Слушай, ты точно хочешь идти одна? — спросил он, пока они шли. — Я могу быть рядом. Подстраховать.
— Лучше не надо. Если что-то пойдёт не так, тебя не должно быть рядом.
Он кивнул, опустив глаза. Они говорили об этом раньше. Всё было заранее. Весь план. Этот склад. Эти люди.
— Рик сказал, они хотят просто взглянуть. Оценить. Ты показала себя — всё нормально будет. Я договорился.
— Ты договорился, — повторила она с лёгкой усмешкой. — А что, если договор — ничто?
Он не знал, что ответить.
У входа её встретили двое. Один молчал, другой — плотный, с резкими чертами лица — провёл её взглядом сверху вниз.
— Это и есть Ада?
— Да, — кивнула она. — У меня назначено.
— Проходи.
Здание было холодным, внутри стоял запах пыли и гари. Не пахло оружием, не пахло наркотой — пахло нелегальщиной. Всё, что должно было остаться в тени.
Ада прошла вглубь. Один из мужчин жестом указал ей на свободный стул. Она села. Перед ней был стол и два человека напротив. Один помоложе, с гладким лицом, другой — с сединой на висках, в сером пальто, от которого веяло чем-то гнилым и важным.
— Значит, ты — та самая. — Мужчина с сединой говорил медленно. — Эмиль много про тебя рассказывал.
Она молчала.
— Умная, быстрая, соображаешь, как работать. Веришь в дело.
Он сделал паузу, выжидая. Ада только смотрела. Ни согласия, ни протеста. Только взгляд — прямой и сухой.
— Это хорошо. Нам нужны такие. Сегодня ты должна была принести бумаги, верно?
Она кивнула и протянула конверт.
Тот, что сидел ближе, взял его, открыл, просмотрел.
— Всё правильно, — хмыкнул он. — Папки, подписи, контакты. Откуда у тебя это?
— Меня учили.
— Кто?
— Неважно.
— Ага, — усмехнулся мужчина с сединой. — Такая ты.
Он встал. Прогулялся по комнате, будто обдумывая что-то. Подошёл к двери. Открыл её. И тогда вошли другие.
Четверо. В масках. Один без. Он подошёл к столу и, не глядя на Аду, бросил на стол фотографию.
— Вот эта? — спросил он.
— Да, — ответил мужчина с сединой.
— Кто передал документы? — строго спросил вошедший.
— Она, — холодно сказал один из тех, кто принимал бумаги. — Это её руки. Мы не в ответе.
— Что? — впервые нарушила молчание Ада. — Что вы несёте?
— Там подделка. — Мужчина в маске вытащил другой конверт. — Серьёзная. Это дело уже не внутреннее.
— Ты не можешь быть такой тупой, — добавил один из тех, кто был здесь с начала. — Или это специально?
— Я принесла то, что вы сказали. Один в один.
— Никому не важно. — Мужчина с сединой не смотрел на неё. — Так вышло, что ты в этом замешана. А кто знает — может, не впервые.
Ада встала. Слишком резко.
— Сядь, — прозвучал приказ.
Её толкнули обратно. Жёстко.
— Забирайте, — сказал старший. — Остальное мы решим сами.
Эмиля не было. Она не знала — ушёл ли он по плану или просто сбежал. Но она не надеялась.
Когда её вели к выходу, Ада обернулась на помещение.
Никто даже не смотрел на неё.
Она улыбнулась. Чуть-чуть. Почти незаметно.
Это было началом.
----
Школа без Ады снова казалась чужой.
Серые стены, выцветшие парты, даже яркое солнце за окном — всё будто покрыто пылью. В классе было шумно, как всегда, но этот шум не заполнял пустоту. Он только подчеркивал её.
Дина сидела на своём месте, подперев щёку рукой. Пальцы стучали по столу в рваном ритме, глаза то и дело срывались на дверь. Один урок. Второй. Перемена. Пусто.
"Ада, ты где?.."
Она пыталась себя успокоить. Мол, проспала, заболела, забыла. Но внутри что-то дрожало — не тревога, а паника, затянутая плёнкой молчания. Что-то ломалось.
После последнего звонка Дина, будто сбежав с привязи, метнулась по коридорам. Спрашивала всех подряд:
— Ты не знаешь, где Ада? — А она тебе ничего не говорила? — Может, ты её видела вчера?..
В ответ — пустые лица. Безразличные плечи. Неловкие взгляды. Даже Доминик — тот, кто знал Аду не хуже самой Дины — пожал плечами и посмотрел на неё с тревожной тоской.
Никто не знал. Ни единой зацепки. Ни следа.
Мир стал глухим.
Она шла домой будто сквозь сон. Ветер бил в лицо, асфальт дрожал под ногами, и казалось, что город осиротел вместе с ней. Как будто Ада держала этот мир в балансе — и теперь он рассыпался.
Дверь в квартиру скрипнула, как всегда. И тут же — кашель. Тяжёлый, надсадный.
— Йен? — голос Дины дрогнул. Она сбросила сумку и кинулась в зал.
Малыш лежал на диване, съёжившись под серым покрывалом. Щёки горели, губы были потрескавшимися, глаза мутные от жара.
— Боже, — выдохнула она, прикасаясь ко лбу. — Горячий…
И в тот же миг — грохот на кухне. А за ним визг, облитый алкоголем:
— Ты опять притащилась?! — мать стояла в проёме, нетвёрдо, с бутылкой в руке, волосы растрёпаны, глаза стеклянные. — Я ж тебя просила! Где мои чёртовы сигареты?!
— Йен заболел, я только из школы… — Дина старалась говорить спокойно, не шептать, не дрожать.
— Да пошла ты со своей школой! — зарычала женщина, подлетая ближе, хватая дочь за плечо. — Всё ты, как обычно! Ни на что не годна! Только языком чесать!
— Мама, не надо…
Хлопок. Щёка вспыхнула болью. Не в первый раз. Уже привычно. Уже без слёз.
Дина сжалась, как тогда, в детстве, когда училась прятаться от всего мира внутри себя. Когда научилась не издавать ни звука — потому что звук был поводом для следующего удара.
Йен заплакал, тонко, испуганно. Мать отшатнулась, зацепилась за ножку стола и поплелась прочь, бормоча бессвязные ругательства.
Только тогда Дина опустилась на диван рядом с братом, прижала его к себе, гладила по спине, нашёптывала что-то бессмысленное, лишь бы он чувствовал её тепло.
А сама смотрела в потолок, в белую пустоту, где раньше была Ада.
Ада, которая приносила горячий суп, когда у Йена была температура. Ада, которая тайком подсовывала еду в рюкзак. Ада, которая умела заглушать крики этой женщины своими шутками, своей храбростью, своим хриплым «плевать, у тебя есть я».
Без неё всё снова стало невыносимым.
— Вернись, — прошептала Дина, глядя в потолок. — Пожалуйста. Я не вынесу.
Она не кричала, не плакала. В этом доме слова были пустыми. Здесь не слышали просьб. Не отвечали на мольбы.
Но она всё равно сказала.
Потому что без Ады — не было больше никого, кто держал её на плаву.
---
Машина летела по улицам города, будто стараясь оторваться от чего-то невидимого. Окна — густо затонированы, словно не просто от солнца, а от чужих взглядов. Внутри — тишина, натянутая, как струна, и двое мужчин: один справа, другой напротив. Ни имён, ни вопросов. Только короткие взгляды и напряжённые тела.
Один всё время щёлкал зажигалкой, другой жевал жвачку с такой яростью, будто хотел проглотить раздражение. Они были грубы, не прятались за вежливостью:
— Не дёргайся.
— Сиди ровно.
— Ещё слово — и вырублю.
Ада сидела между ними, руки сжаты между коленей. Она молчала. Не от страха — от расчёта. Она всё уже поняла.
Её не везут «разобраться». Её привезли — показать. Испытание, проверка, возможно, даже ловушка. Кто-то поставил на карту её голову — и теперь ждал, сорвёт ли она маску или сыграет дальше.
Она выбрала второе.
Машина остановилась.
Резкий толчок в спину. Грубая рука на локте.
— Вышла. Быстро.
Перед ней — высокое стеклянное здание. Сдержанная роскошь: не вычурно, но видно — здесь работают не ради зарплаты, а ради власти. Внутри пахло кожей, деревом… и чем-то, что не продавалось в магазине. Запах страха. Запах крови, которую давно уже вытерли, но стены всё помнили.
Её провели по длинному коридору. Ботинки глухо цокали по полу. Она не оборачивалась. Не спрашивала. Только шла.
Огромная дверь. Дерево цвета воронова крыла. Один из сопровождающих коротко рявкнул:
— Заходи. Живо.
Щелчок. Дверь захлопнулась за её спиной.
Кабинет был словно вырезан из чужой жизни — той, где всё давно решено. Тёмно-синие стены, лакированный пол, антикварные полки, массивный стол из чёрного дерева. И он.
Оушен стоял у окна, спиной к ней. Высокий, статный, с идеально прямой осанкой. Белая рубашка — ни складки. Волосы — седые, собраны в хвост. Лёгкая дрожь в его пальцах выдавала раздражение. Или возбуждение. Он ждал.
— Что это было?! — его голос ударил в воздух, как кнут. Он не обернулся. — Почему всё провалено?! Почему клиенты недовольны?! Почему я снова должен сам разгребать ваше дерьмо?!
Он резко развернулся — и остановился.
Ада стояла ровно. Спина прямая, руки за спиной. Лицо спокойное. Только глаза — темнее обычного. Оушен смотрел на неё с лёгким удивлением. Потом усмехнулся.
— Выйдите. Все.
— Что?..
— Я сказал — выйдите. Немедленно.
Дверь открылась и закрылась. Тишина.
Оушен подошёл ближе. Медленно, внимательно. Словно смотрел не на человека, а на трофей. На возможную инвестицию. Или… на будущее.
— Ада Морган, — сказал он, будто пробуя имя на вкус. — Шестнадцать. Кто бы мог подумать.
Она не ответила. Только чуть вскинула подбородок.
Он смотрел. Долго. Внимательно. Изучающе. Как будто ждал, когда она дрогнет. Но она не дрогнула.
— Ты пришла к нам недавно. Говорят, толковая. Но уже успела… — он на секунду задержал паузу, — облажаться. Это правда?
— Это была не моя ошибка. Меня подставили, — голос был спокойный, почти ледяной.
Он усмехнулся — хищно, вкрадчиво.
— Подставили… — Он прошёлся за её спиной. — Как мило. Какое знакомое слово. Его всегда любят говорить те, кто не умеет признавать свои промахи.
— Я умею признавать. Но это не тот случай.
Он остановился. Теперь он был совсем рядом.
— Ты ведь правда думаешь, что мы просто тебя "проверяем"? Думаешь, это экзамен, а потом — конфетки и одобрение?
— Думаю, это игра. И я — не пешка.
На его лице что-то мелькнуло. Не смех — скорее, интерес.
— Громкие слова для девчонки с улицы. Что тебе нужно, Ада? Деньги? Кровь? Или ты просто хочешь, чтобы тебя, наконец, кто-то заметил?
Она чуть склонила голову. В её голосе — сталь.
— Я хочу свободы. И я поняла: её не дают — её забирают.
— Сильная мысль. Слишком сильная для шестнадцати лет. — Он сел в кресло, сложил руки на животе. — Не слишком ли рано ты решила стать взрослой?
— Я не решала. Меня заставили.
— Кто?
— Судьба.
Он на мгновение замолчал. Потом усмехнулся — почти ласково.
— Ты смешная. Маленькая, как порез, но с душой, как бритва. Такие либо сгорают, либо вырастают в легенду. — Он посмотрел ей прямо в глаза. — Думаешь, ты сможешь убивать по-настоящему? Без слёз, без оправданий?
— Думаю, я уже начала. Просто никто не заметил.
Тишина сгустилась. Ада сделала шаг ближе. Он — не отпрянул. Словно ждал, на сколько её хватит.
— Ты думаешь, что ведёшь игру, Ада. Думаешь, что пришла сюда по собственному выбору. Но в этой комнате никто не играет случайно.
Она напряглась, но не дрогнула.
— Я пришла сюда, потому что знаю — другого пути нет. По правилам — ничего не добьёшься. Я пыталась. Я была там. Никто не слушал. Никому не было дела. А здесь хотя бы всё ясно: ты или ты. Сильный или слабый. Живой или мёртвый.
Оушен посмотрел на неё внимательно. Затем встал, обошёл стол и встал прямо перед ней.
— И всё это ты решила сама? Без чужой помощи?
— Да.
Он склонил голову, будто изучая её черты.
— Знаешь, я встречал многих. Нахальных. Умных. Жестоких. Но в тебе... что-то другое.
— Что именно? — спокойно спросила она.
Он усмехнулся.
— Ты подходишь нам. По духу. Холодная. Целеустремлённая. И что самое интересное — ты уже научилась скрывать свои настоящие эмоции. Даже сейчас боишься, но не показываешь. Это... редкость.
Он сделал шаг назад, сел в кресло.
— Я возьму тебя к себе. Сам. Будешь рядом. Я научу. Покажу, как всё устроено. И если выдержишь — получишь то, что хочешь. А если нет — ты исчезнешь. Быстро.
Ада сделала шаг вперёд. У неё внутри всё горело. Она не показала ни малейшей эмоции, кроме одного — интереса.
— Почему вы готовы на это ради какой-то девчонки с улицы?
— Потому что я умею видеть, кто выживет. — Он посмотрел ей прямо в глаза. — А ты — выживешь.
Пауза. Тишина. Он чуть склонил голову:
— Или уже выжила. А теперь хочешь — начать охоту?
Ада чуть приподняла подбородок:
— Хочу. И я умею ждать. Но когда начну — остановить меня будет сложно.
Он рассмеялся. Искренне. Сухо, глухо, но искренне.
— Добро пожаловать в игру, Ада.