Глава 20
Глава 20
Суд шел, как затянувшийся траур.
Зал был полон, но казался гробовой. Мраморные колонны Нью-Йоркского окружного суда давили своей тяжестью, словно сам город осуждал их. Всё происходящее звучало будто сквозь толстое стекло - глухо, безысходно, как на дне океана. Каждое слово прокурора впивалось в сознание, как лезвие.
- «Обвиняемый Артур Морган признан виновным в умышленном убийстве своей бывшей жены, а также нанесении смертельных ран своей нынешней супруге...»
У Ады сжались зубы. Пальцы побелели от напряжения - она вцепилась в край скамьи, как будто пыталась удержать реальность. Но слова всё равно летели, безжалостные, как осколки стекла.
Она вскочила, голос сорвался:
- Вы... врёте! Это неправда! Это была моя мать! Я всё видела! Он защищал меня! Он... он...
- Ада Морган, - голос судьи прозвучал, как глухой колокол, - суд вас не уполномочивал говорить. Присядьте.
- Он ни в чём не виноват! - голос её надрывался. - Вы слушаете только бумажки! Я была там! Я держала этот нож... Я...
Охранник подошёл, положил ладонь ей на плечо. Его прикосновение было не жестоким - почти вежливым, но оно выбило из неё остатки сил. Ада медленно опустилась на скамью, как будто падала в собственную тень. Слёзы не текли. Плакать она разучилась.
Никто не услышал. Ни её крик. Ни правду. Ни сердце.
---
Прощание в комнате без окон было недолгим. Камеры наблюдали сверху, охранник стоял у двери. Но в эти несколько минут время будто снова остановилось.
Отец вошёл в наручниках. Он постарел - словно прошли не недели, а годы. Взгляд - уставший, но цепкий. На долю секунды он был просто папой. Тем, кто подбрасывал её в детстве на руках. Тем, кто держал за плечи, когда она теряла опору.
Она кинулась к нему. Обняла крепко, как будто если сожмёт сильнее - сможет удержать.
- Я клянусь... - прошептала она в его грудь. - Я тебя вытащу. Я сделаю всё. Я сожгу весь этот город, если надо. Я никому не позволю забрать тебя.
Отец молчал. Затем наклонился ближе, его губы едва шевелились:
- Иногда, Ада... правда тоньше, чем кажется. И страшнее.
Она замерла. Её пальцы сжались на ткани его тюремной рубашки.
- Что ты имеешь в виду?
Он посмотрел на неё - медленно, глубоко, будто хотел вырезать этот взгляд в её памяти. И вдруг в его глазах мелькнуло что-то, чего она не могла объяснить. Вина? Страх? Или... сожаление?
- Ты сильная. Будь умной, Ада. И не цепляйся за то, что уже не спасти.
- Но ты...
- Иногда нужно стать той, кто выдержит. Даже если все отвернутся. Прости, что узнаешь все так поздно, я был счастлив воспитывать тебя.
Охранник положил руку на его плечо. Он не сопротивлялся - просто ещё раз посмотрел на неё. И ушёл.
---
После суда она не говорила ни с кем. Репортёры кричали ей в лицо, щёлкали камеры. Газеты вышли с заголовками: «Мужчина в психозе убил двух женщин. Жертва - подросток-дочь». Она читала это снова и снова, не узнавая ни имени, ни событий. Как будто кто-то другой проживал её жизнь, а она смотрела изнутри.
Но никто не пришёл к ней домой. Никто не позвонил. Ни одного вопроса. Ни попытки понять. Только: девочка в шоке, девочка свидетель, девочка проблемная.
---
Психолога звали доктор Хеллер. Он носил мягкие свитера, говорил тихим, уверенным голосом. Его кабинет был уютным, окна выходили на осенний парк, но даже ветер казался тише, когда она туда входила.
- Ада, я здесь, чтобы помочь.
Она молчала. Смотрела на подоконник. Она говорила, когда-то. Кричала, умоляла, объясняла - но теперь слова будто иссякли. Только внутри - вакуум. Безвременье.
- Ты имеешь право быть услышанной. Здесь тебя никто не осудит.
Но что толку говорить, если мир затыкает уши?
С каждой сессией она всё сильнее уходила в себя. Тени под глазами темнели, спина выпрямлялась, лицо теряло выражение. Словно она строила в себе другую Аду - ту, что не плачет, не просит, не верит. Ту, что не боится остаться одна. Потому что уже осталась.
В её голове сидело одно: никто ей не верит, никто не услышит.
---
Прошло три дня с момента, как суд поставил финальную точку. Неоспоримую. Громкую. Ложную.
Аду передали в приёмную семью, как забытый чемодан на вокзале - по бумагам, по регламенту, без лишних слов. Социальный работник, молодая женщина с напряжённой улыбкой и фразами из методички, вёз её в машине через серый пригород. За окном проплывали одинаковые дома - один скучнее другого, как страницы в ненужной книге.
- Ты должна быть сильной, Ада. Новая семья - это шанс. Просто попробуй, хорошо?
Ада не ответила. Она смотрела в окно, не моргая, как будто оторваться - значило рухнуть. Ни одна улица здесь не принадлежала ей. Ни один угол. Всё казалось искусственным, как чужая кожа, надетая насильно.
Машина остановилась перед домом - двухэтажный, облупленный, с высоким железным забором, будто жильцы боялись мира. С порога пахло гарью и чем-то кислым - несвежее варенье, дешёвый освежитель воздуха. Мир Ады стал ещё меньше, ещё тише.
Её встретила женщина с сухими губами и таким лицом, будто она уже пожалела об этом решении.
- Я Моника Хейл. Правила просты: не врать, не красть, не шуметь. Комната - наверху, первая справа. Запирать дверь нельзя. И, главное - я не твоя подруга и не буду тебя жалеть.
Голос её звучал, как хруст стекла под подошвами. В нём не было агрессии - только усталость. Рядом промелькнул муж - крепкий, седой, с замасленными руками. Он лишь кивнул, мельком взглянув на Аду, и ушёл вглубь дома, не проронив ни слова.
Внутри пахло старыми шторами, пригоревшим хлебом и чем-то беспокойным. В этом доме жили ещё трое - двое подростков и маленькая девочка. Лиам был угрюм, с фингалом под глазом, Бет - прямая, резкая, почти мужская в движениях. А Софи - та самая девочка, которая всегда держалась поближе к дверям, будто готова была бежать.
Они посмотрели на Аду, как смотрят на новую собаку в клетке - с осторожностью. Никто не подошёл. Никто не сказал «добро пожаловать». И ей это было только в радость.
Чужие. Она среди чужих. И это было безопаснее, чем надеяться.
---
Комната её была крошечной. Желтые стены с облупившейся краской, кровать с жёстким матрасом, старый стол с выцарапанными буквами - «тут был Майкл». В углу стоял шкаф, скрипевший при каждом движении.
Ада зашла, скинула рюкзак, села на край кровати и застыла. Ничего не ощущала. Ни страха. Ни гнева. Только пустоту, как звенящую белую боль.
С этого вечера началась её новая жизнь - жизнь, в которой никто её не знал, не хотел знать, и не собирался спрашивать, как она. Её не трогали. Не лезли. И она не ждала.
Каждую ночь, свернувшись на узкой постели, она шептала:
- Я помогу папе. Я узнаю, что он скрыл.
---
Прошла неделя. Потом ещё.
Школа не видела её с момента суда. Ада значилась в списке учеников, но физически исчезла, и её отсутствие эхом отдавалось только в жизни двух людей - Дины и Доминика.
Каждое утро они шли по школьному двору молча, под осенним небом, где даже воздух казался более тяжёлым. Раньше было проще: шутки, дерзкие реплики, громкий смех, заговоры против скучных учителей. А теперь - только взгляд в пустоту и тяжёлое молчание, где между ними висел один и тот же вопрос:
Где она?
Учителя ничего не говорили. Одноклассники делали вид, что её никогда и не было. Им так проще - не ворошить, не касаться чужой боли. Слово «Ада» стало неприкасаемым, как древнее проклятие.
Доминик молчал, но каждый день он смотрел в телефон, как будто надеялся увидеть: сообщение от неё, фото, хоть что-нибудь. А Дина ночами просыпалась в холодном поту, потому что в снах слышала крик - знакомый, раздирающий, отчаянный.
Но Ада молчала. И никто не знал, где она теперь. Что с ней. Кем она становится.
Именно это - молчание - пугало больше всего.
---
Конечно, Алина. Ниже - расширенная сцена про Дину, с усиленной эмоциональной глубиной, внутренним миром, атмосферой её быта и безысходности. Всё подано так, чтобы читатель чувствовал тяжесть её жизни и тот медленный износ, к которому она движется.
---
После последнего урока Дина не стала задерживаться. Сказала Доминику короткое «пока», даже не посмотрев ему в глаза, и быстро вышла из школы. Ветер подхватил её волосы, швырнул в лицо холодом, будто сам мир хотел прогнать её домой - туда, где ничего хорошего не ждёт.
Она шла по тротуару быстро, глядя в асфальт. Город был шумным, но её это не касалось. Люди проходили мимо, с сумками, с детьми, с разговорами - у каждого была цель, дом, тепло. У неё был только адрес.
Дверь, как обычно, не была заперта. Её мать не заморачивалась на такие мелочи, как безопасность или порядок. В квартире пахло затхлым воздухом, мокрой тряпкой и каким-то чужим запахом, как будто здесь кто-то недавно был - кто-то, кого Дина видеть не хотела бы.
- Дин?..
Тонкий голос раздался из глубины квартиры, тихий, будто оттуда, где никто не должен жить. Маленький мальчик вышел из тени коридора - босиком, в пижаме с машинками, с грязным плюшевым мишкой в руке. Ему было всего четыре, но в его глазах была усталость взрослого, пережившего слишком многое.
- Ты где была? Я кушать хочу.
Дина быстро поставила рюкзак у стены, сняла куртку и пошла на кухню, не успев даже обнять брата.
- Я в школе, малыш... Прости, - выдохнула она, заглянув в холодильник.
Пусто. Как всегда. Только два яйца и пакет макарон, вскрытый, с порванным уголком.
Она включила плиту. Газ загорелся с третьего раза. На сковородке шипели яйца, в кастрюле закипали макароны. Пока всё готовилось, она вытерла стол, вымыла чашки, собрала мусор в кулёк. Механика привычных движений. Она давно действовала на автомате. Ни радости, ни раздражения - только необходимость.
Она стала мамой. Не по зову сердца, не из доброй сказки - по факту. Потому что некому больше.
Йен сидел за столом, ждал, шмыгая носом. Иногда он засыпал прямо в обед, иногда смотрел на неё с таким доверием, что в горле вставал ком. Она не имела права сломаться. Не при нём.
Когда еда была готова, она посадила его за стол, порезала яйцо, выложила макароны, поставила воду с компотом. Он ел молча, жуя аккуратно, как взрослый, будто боялся обидеть её.
Её мать, как и всегда, исчезла. Без записки. Без звонка. Иногда - на сутки, иногда - на трое. Возвращалась злая, грязная, с запахом дешёвого алкоголя, с дерзкими выкриками и пустыми глазами.
Дина давно перестала ждать. Перестала надеяться. Она просто жила, как солдат в окопе: день - выжить, ночь - не сломаться.
Иногда, когда Йен засыпал, она стояла перед зеркалом в ванной, мокрая после душа, в футболке с пятном, и смотрела на своё отражение. Под глазами - синие круги, волосы потускнели, лицо чужое.
- Я справлюсь, - шептала она себе, как заклинание. - Мне нельзя сломаться. Я не могу... не имею права.
Но с каждым днём становилось труднее. Школа висела на волоске - оценки падали, мозг отказывался работать. От усталости она иногда забывала, что учитель что-то объясняет. Доминик пытался что-то говорить, приободрить, но он не знал. Он не знал, сколько она держит на своих плечах.
Ада... Ада была опорой. Единственной. Она помогала с Йеном, приносила еду, воровала у судьбы для них немного тепла. Она могла рассмешить в самую тёмную ночь. С ней Дина могла выдохнуть.
Но теперь - пустота.
---
Утро началось с плача. Йен крутился ночью, просыпался каждые полчаса - боялся темноты, просил воды, искал сестру. Дина почти не сомкнула глаз. В шесть утра, едва звенел будильник, она встала и пошла на кухню. Тишина стояла такая густая, что казалось - в ней можно утонуть.
Она быстро натянула свитер, прикрывая фиолетовые тени под глазами, и одела Йена, причесала, обула. Завязала ему шарф, поцеловала в лоб.
- Ты лучшая сестра, Дин, - прошептал он, пока они шли по утренним улицам к садику. - А где Ада? Она поиграет сегодня с нами? Я скучаю.
Дина чуть не остановилась. Это прозвучало как удар. В горле сжалось. Хотелось сказать что-то тёплое, но она не смогла.
- Я тоже скучаю, малыш, - только и сказала она. - Очень.
---
Когда она вернулась домой, мать уже была. На кухне валялась пустая бутылка. Сама она сидела на диване, с грязными волосами и потухшими глазами. Как только увидела дочь - закричала.
- Что ты ноешь вечно?! Сопли распустила! Думаешь, ты одна такая? Не нравится - в детдом пойдёте, поняла?!
Дина не отвечала. Молча подошла, отобрала бутылку, вытерла стол, накрыла мать пледом. Она не боялась. Уже нет. Просто была пустой.
Ей не хватало отца. Его рук, его спокойствия. Он был всё время на работе, но когда был дома - мир становился тише. Теперь не было никого. Только она и брат.
---
Школа.
Дина шла рядом с Домиником, усталая, но сдержанная. Они не говорили почти ничего - взгляд, редкая фраза. Плечи её опущены, но шаг ровный. Она держалась. Как держатся те, у кого нет выбора.
Класс был шумным, как всегда, но в этом шуме было что-то неестественное - будто все говорили слишком громко, стараясь не слышать собственные мысли.
И вдруг - резкая тишина. Дверь распахнулась.
На пороге стояла она.
Ада.
На мгновение всё встало. Учитель тоже замер - но не сказал ни слова, словно заранее знал, что это произойдёт.
Она изменилась.
Волосы - короче, локоны почти до плеч. Чуть темнее, чем были.
Лицо - резкое, худое, с отчётливыми скулами.
Глаза - те же темно-зелёные, но теперь ледяные, чужие.
Она была как хищник - точная, молчаливая, сдержанная.
На ней был тёмный капюшон, надвинутый на лоб, и когда она села за последнюю парту у окна, его тень скрыла половину её лица.
Никто не осмелился заговорить.
Но и отвести взгляд никто не мог.
Доминик сжал кулак.
Дина прикусила губу.
Они хотели подбежать, обнять, спросить, сказать, что скучали, что переживали.
Но что-то в ней - холодное, острое - удерживало их на месте.
Учитель начал урок, делая вид, что всё нормально.
Но ничего не было нормально.
Ада вернулась. Но уже не той, какой была.
Звонок прозвучал глухо, будто из-под воды. Ада встала с места - так же спокойно, как и зашла.
Ни один мускул на её лице не дрогнул.
Она направилась прочь.
---
Школа уже не была прежней. В тот же день, как вернулась Ада - всё изменилось.
Сначала - тишина. Потом - шёпот.
Не прямой, не открытый - змеёй, по углам, в коридорах, за спинами. Она ощущала его кожей, в зрачках, полных осторожности и страха.
- Это она? Та самая?..
- Да, точно она. Её же отец...
- Говорят, он кого-то убил. Или она...
- А ты не слышала? Она вообще из психушки вернулась.
- Мрак за ней ходит. Я бы не приближалась...
Ада шла по коридору, и воздух будто густел вокруг. Пространство расступалось - не из уважения, а из опасения. Как будто она несла на себе взрывчатку, тикающую прямо под кожей.
Её не дразнили. Не кидались фразами.
Она была выше этого страха.
Слишком реальна. Слишком пугающа.
И от этого - совсем одна.
Учителя избегали прямого взгляда. Она стала чем-то вроде живой легенды, проклятия в капюшоне. За ней закрепилось прозвище - "Привкус смерти". Мягкое. Жуткое. Необъяснимо притягательное.
Только Дина и Доминик ещё пытались достучаться. Но и они чувствовали: она не здесь. Не до конца. Не рядом.
В классе - глухота.
На переменах - одиночество.
В зеркале - чужое лицо.
Она не писала. Не разговаривала без нужды. Сидела у окна, как статуя из графита, будто пыталась вспомнить, зачем вообще вернулась. Никто не видел, как у неё дрожали пальцы под партой. Никто не слышал, как она выдыхала сквозь зубы, чтобы не сорваться.
---
В тот день всё стало невыносимо.
Учитель что-то объяснял. Голоса жужжали, как мухи.
Ада сидела, сжав пальцы до боли.
Слышала каждое слово сзади:
- А у них там вся семья поехала...
- А её отец, говорят, сжёг потом квартиру с людьми...
- А она, может, и помогала, кто знает?..
- Смотри, как смотрит, как маньячка. Брр...
Щелчок.
Не на голос - на воздух. Он стал вязким, как сироп. Слишком сладким. Слишком липким.
Она медленно встала.
Ни слова.
Ни тени эмоции.
Просто поднялась - и вышла.
Дверь захлопнулась за ней, будто отсекла кислород.
---
Ада шла медленно, уверенно, будто знала, куда.
Она свернула за лестницу, поднялась на технический этаж, туда, где редко бывали учителя.
Там, у открытого окна, на подоконнике, куда ученики иногда сбегали покурить, она присела, закинула одну ногу и спокойно достала сигарету.
- Серьёзно?.. - выдохнула Дина, подбегая. - Ты куришь?.. С каких пор?
Ада мельком посмотрела на неё, затянулась, выпустила дым в сторону окна.
- Недавно.
Голос её был таким же холодным, как взгляд.
Доминик стоял рядом, молча. Он не узнавал её.
Та, кто возвращалась с ними со школы, смеялась, тормошила Дину, спорила с ним о музыке - её больше не было.
- Я... я сочувствую, Ада. Правда.
Он сделал шаг ближе.
- Огонек, ты как?
Аду будто током ударило.
Мышцы на лице дёрнулись.
Она медленно перевела взгляд на него.
Его слова расплавили что-то в груди, слишком опасное, слишком тёплое.
Они будут мешать.
- Не подходи, - тихо прошептала она, глядя на него. - Пожалуйста.
И, не договорив, сорвалась с подоконника, выкинула сигарету в окно и пошла прочь.
Прямо через главный вход.
Просто ушла со школы.
Доминик смотрел ей вслед, как будто надеясь, что она обернётся.
Но она не обернулась.
И Дина знала - теперь всё действительно изменилось.
---
Ада снова сбежала из дома. Это стало чем-то вроде ритуала - выйти ночью, когда в доме тишина, и раствориться в темноте, будто её никогда не было.
Холод щипал кожу, ветер бил в лицо, но всё это было далеко, будто через стекло. В последнее время она почти ничего не чувствовала - ни страх, ни злость, ни боль. Всё выгорело. Осталась только жажда. Не тепла, не любви. Жажда иметь власть. Над собой. Над чужими. Хоть над чем-то.
В голове крутилась одна мысль, как мантра:
Если хочешь, чтобы тебя слышали - нужно кричать громко. А громко - это не значит честно. Это значит грязно. Опасно. Незаконно.
Она шла туда, где две недели назад впервые увидела его - за гаражами, на задворках города. Место, забытое и брошенное, как и она сама. Пахло железом, гнилой землёй, пеплом и сыростью. И свободой. Именно тут у неё впервые за долгое время ничего не требовали. Только предложили затянуться - и всё.
Он сидел на бетонной плите, спиной к ней. Всё тот же: куртка, сигарета, напряжённая спина. Эмиль. Старше. Опытнее. Сломанный. Она чувствовала это кожей. И это её устраивало.
- Ты снова пришла, малышка, - сказал он, не оборачиваясь.
Ада подошла медленно и села рядом. Взяла самокрутку из его руки, не сказав ни слова, и сделала глубокую, решительную затяжку. Дым обжёг горло - она моргнула, проглотила его и только тогда выдохнула.
- Ты знаешь, что тебе шестнадцать? - он бросил взгляд в сторону, уголки его губ дёрнулись. - Ты слишком юная, чтобы тусоваться здесь. Слишком чистая, чтобы это казалось нормальным.
- А ты слишком гнилой, чтобы судить, - ответила она тихо, спокойно. Даже почти ласково.
Он усмехнулся, но в этой усмешке была боль. Его цепляло. Всё в ней - голос, взгляд, надлом.
- Две недели назад ты пришла ко мне с пустыми глазами. Я думал, ты сейчас развалишься на куски. А теперь вот... - он посмотрел на неё. - Теперь в тебе что-то есть. Что-то новое.
Ада закурила снова. Не дрогнула. Внутри всё кипело, но снаружи - пустота. И маска.
- Я просто решила. Если никто не поможет - я помогу себе сама. Устала жить на дне.
- Хочешь выбраться? - он навис ближе, голос стал ниже. - А если я скажу, что выбраться можно только через грязь?
- Я не ищу чистых путей, Эмиль. Я ищу работающие. - Она посмотрела на него так, как он мечтал. Как будто между ними что-то есть. Но внутри у неё всё давно умерло.
Он усмехнулся.
- Опасная ты. Привлекательная. Безбашенная.
- Ты не боишься? - она чуть склонила голову, едва заметно улыбнулась. - Что я просто использую тебя?
- Если ты будешь рядом - мне всё равно. - он уже не сдерживал себя. Его рука скользнула к её колену, взгляд - к шее, к губам. - Мы ведь... вместе?
Она не ответила сразу. Подалась вперёд. Их лица оказались близко, дыхание смешалось.
- Мы, - прошептала она. - Ничего.
Он замирает, но не отстраняется. Глядит на неё, как на пламя, в которое готов прыгнуть.
- Ты хочешь работать на тех, с кем я связан? - хрипло спросил он. - Ты понимаешь, что это?
- Лучше, чем ты думаешь. И мне нечего терять. Мне нужно только одно - контроль. А если ради него придётся вляпаться в грязь - так тому и быть.
Эмиль долго смотрел на неё. Словно пытался понять, шутит ли она. Словно не верил, что такой голос может звучать из юных губ.
Потом кивнул. Медленно, с осторожной решимостью.
- Я поговорю. Но там всё по-настоящему. Это не школа. Это не игры. Ты готова?
Ада кивнула. Не дрогнув.
- Я уже в аду, Эмиль. Вопрос только - кем я буду там: жертвой или тем, кто жжёт.
Он рассмеялся. Искренне. Будто она сказала что-то по-настоящему смешное. Или по-настоящему страшное.
- Ты дикая, Ада. Сумасшедшая. Ты мне нравишься до боли.
Он потянулся к ней. Она не отпрянула. Позволила. Играла.
А внутри - пустота. И расчёт.
Ты мне пригодишься. Но ни тебе, ни им, я не принадлежу.