Глава 19
Глава 19
Утро в Бруклине было хмурым.
Тёплый туман обволакивал улицы, как будто город пытался спрятать что-то от глаз. Воздух пах асфальтом после ночного дождя и кофе из ближайших кафешек. Люди спешили по делам — кто-то с бумажными стаканами в руках, кто-то с упрямыми взглядами, прикованными к экрану телефона. Машины нервно рычали на светофорах, нарушая и без того неспокойную тишину.
Ада вышла из дома с рюкзаком на плечах, в белой рубашке и кожаной куртке, короткой, чуть потерявшей цвет. На куртке — маленькие булавки и значки: роза, молния, перевёрнутая карта таро. Волосы она собрала в низкий хвост, но несколько прядей всё равно выбивались, цепляясь за щёки.
В наушниках играла любимая песня. Ада шла в такт — не торопясь, не отставая. Лицо её было спокойным, взгляд ясным. Была в ней странная тихая сосредоточенность — как будто она с утра уже прожила больше, чем позволено шестнадцатилетней девочке.
И всё же, когда она увидела знакомую фигуру на другой стороне улицы, губы её дрогнули. Появилась улыбка — не машинальная, настоящая.
— Ада! — крикнула Дина, перебегая дорогу, кофе в одной руке, рюкзак сдвинут набок. Волосы в беспорядке, как будто её только что выдернули из сна — или из бури.
Ада сняла один наушник:
— Доброе утро, красотка. Снова опаздываешь?
— Ты ещё спрашиваешь? — фыркнула Дина, запыхавшись. — Этот будильник не человек, он демон. Я ставлю его на семь, а он будит меня в восемь двадцать пять.
— Или ты просто ставишь «повтор» пятнадцать раз? — хмыкнула Ада.
— Ну… может быть. — Дина закусила губу, затем хитро прищурилась. — А может, это потому, что некто болтал со мной до трёх ночи про сны, сигареты и страшных девочек в парках.
Ада засмеялась. Она редко смеялась легко, но с Диной — по-другому не получалось.
— Слушай, ты же сама сказала: «Не клади трубку, мне тепло от твоего голоса». Я что — виновата?
— Упс. — Дина пожала плечами, и на её лице отразилась нежность. — Ладно, было круто.
— Мне с тобой всегда круто, — вдруг тихо сказала Ада, глядя вперёд. — Ты… как якорь. Не даёшь улететь в свои мысли.
— И ты для меня. — Дина подтолкнула её плечом. — Договор — не сдаваться. И если что-то пойдёт не так — спасаем друг друга. Всегда.
— Всегда, — повторила Ада и протянула мизинец. Они замкнули пальцы, как будто были не старшеклассницами, а детьми, только-только научившимися клясться по-настоящему.
На секунду они были вне времени, вне города, вне Бруклина с его дымом, влажным воздухом и полупустыми улицами. В их маленькой вселенной, где ещё не случилось страшного. Где они были просто — Ада и Дина.
— Ладно, — вдруг встрепенулась Ада. — У нас же сегодня контрольная по истории.
— Чёрт. Скажи, что это сон. Или шутка. Или чёрная магия.
— Это просто школа.
— Ещё хуже, — Дина закатила глаза. — Ладно, это будет легко, я всё помню. Даже мерзкие даты битв и смерти президентов. А ты как обычно, учила весь день?
— Потому что я — Ада. И да, я зануда.
— А я — беспорядок на ножках. Мы — идеальное комбо.
Они рассмеялись и ускорили шаг.
---
Коридор школы встретил их гулом голосов, скрежетом шкафчиков и запахом дешёвой парфюмерии.
Старшая школа — в которой шум всегда будто чуть на грани, будто всё время кто-то ссорится, флиртует, убегает, влюбляется или забывает.
Ада шла ровно, аккуратно. Внутри неё был порядок — пока. Дина лавировала между людьми, как танцор, не боясь столкновений.
— Если я снова попаду на Хилтона, — пробормотала Дина, — я просто упаду на пол и сделаю вид, что мертва. Без драм.
— А он решит, что у тебя приступ. Представляешь: дыхание рот в рот?
— Фу, Ада! Ты с ума сошла?
— Просто рисую тебе возможную реальность, — ухмыльнулась та.
Звонок ударил — высокий, резкий. Девушки юркнули в класс.
История.
Учитель Хилтон уже стоял у доски, строгий, хмурый. В очках и с аккуратно подстриженными усами, он напоминал живую иллюстрацию из учебника: «Типичный представитель угнетающего авторитета». Он что-то записывал, увлечённый собственной важностью.
Ада скользнула взглядом по классу — и нашла его. Доминик.
Он сидел, как всегда, будто ему на всё плевать. Одна нога на другую, спина на пол-спинки стула, в руках — ручка, которой он не писал. Чёрная толстовка с надписью "Don’t talk to me until coffee", волосы растрёпаны, как после бури. Но глаза — ясные, наблюдающие. Улыбка на губах — такая, что ею можно было вырезать по живому.
— Опаздываешь, огонёк. — Он даже не повернулся полностью. Просто сказал — будто знал, что она всё равно сядет рядом.
— Я как раз вовремя. — Ада опустилась на место, бросив рюкзак под парту.
Он смотрел на неё, как будто слышал не её слова, а дыхание. Он умел смотреть так — будто за ней скрывалась тайна. Хотя у неё не было тайн. Только недосказанности.
— Записываешь? — кивнула она на его пустую страницу.
— Ага. Записал, что «Хилтон скучнее, чем муха на парте».
Ада прыснула. Доминик умел разрушать напряжение одним словом. Но иногда казалось — он делает это не только ради веселья. А чтобы не дать ей провалиться в себя.
— Ты неисправим, — прошептала она.
— Зато ты всё ещё улыбаешься, огонёк. Значит, не зря живу.
Ада опустила глаза. Сердце дрогнуло — как-то слишком быстро, слишком громко. В этом шумном классе, среди тетрадей и чужих разговоров, она на секунду ощутила что-то хрупкое. Что-то… настоящее.
Тогда она ещё не знала, что эта лёгкость исчезнет. Что слова станут тяжелее. Что Доминик перестанет просто шутить — и начнёт защищать. И что всё, что казалось стабильным, — треснет.
Но в тот момент — она просто сидела рядом с ним.
И смеялась.
Пока ещё могла.
---
Урок тянулся уже двадцать минут, и если кто-то в классе всё ещё пытался понять, кто такой Пифагор, то Ада уже давно забыла, что у неё перед глазами лежит тетрадь по истории. Рядом сидел Доминик — чуть развалившись, как будто весь мир обязан был подстраиваться под его ленивую уверенность. Он рисовал на полях учебника какие-то карикатуры: мистер Джонсон в пиратской шляпе, Дина с огнемётом вместо руки, сама Ада с венком на голове и взглядом «я сейчас всех выгоню отсюда». Он тыкал в них пальцем и наклонялся ближе, шепча:
— Видела лицо Джонсона, когда Джейк назвал Пифагора пиратом? Секунда — и он реально засомневался в этом.
Ада зажала рот ладонью, но всхлип смеха всё же вырвался. Доминик сдержанно улыбнулся — глазами, уголками губ, всем собой, будто каждое её движение он знал заранее. Он придвинулся ближе, как будто невзначай — но между ними не было и трёх сантиметров.
— А теперь, огонёк, расскажи мне, что за девичьи тайны у вас были с Диной этой ночью? Почему ты не берёшь трубку, а потом просто шлёшь: «сплю»?
Ада на мгновение опустила глаза, играя с уголком тетради. Она уже знала — он будет шутить, ухмыляться, ковыряться в её ответах, но... ему правда было важно. И в этом что-то жгло внутри — как свеча под кожей.
— Только не рассказывай никому, — тихо произнесла она, будто проверяя воздух. — Мы вспоминали всякое. Болтали просто. Иногда легче выговориться, чем пытаться заснуть. И с ней это просто.
— Я как могила, — Доминик подмигнул. — Твоё доверие в безопасности. Даже если ты мне расскажешь, что ты — бывшая русская шпионка, я только добавлю: «ну ладно, это многое объясняет».
— Ты идиот, — выдохнула она, но улыбалась. Он называл её "Огонёк" уже почти два года — и с каждым разом это значило что-то новое. Сначала — за вспыльчивость, потом — за свет. Теперь — просто за неё.
---
На перемене они втроём сидели на подоконнике у второго этажа. Мимо шли старшеклассники, кто-то пил газировку, кто-то целовался у лестницы, кто-то дрался за место у автомата с батончиками. Школа жила своей хаотичной жизнью. Но внутри этого шума — был их остров.
Ада жевала яблоко, Дина скомканной тетрадкой стучала по колену Доминика, а тот мастерил из бутылки какую-то глупость, которую громко называл «бомбой против скуки».
— Ты серьёзно думаешь это запускать? — прищурилась Ада, отбирая у него пластиковую конструкцию.
— Не думаю. Я чувствую, что должен. Ради справедливости.
— Ради того, чтобы снова попасть в кабинет директора?
— Это побочный эффект.
Они снова рассмеялись. Как будто смех был их собственным паролем. Дина вздохнула, устало откинувшись на стену.
— Я больше не могу дома. Серьёзно. Они даже не спрашивают, где я. Только деньги и скандалы.
Ада опустила взгляд. Она знала. Но каждый раз слышать это заново — было больно.
— Слушай, я тут подумала… — вдруг сказала она, выпрямляясь. — Давайте все придёте ко мне завтра. Вечером. Ужин. Просто посидим, пообщаемся, познакомим наших… Ну… будто всё нормально. Хотя бы притворимся.
Доминик на мгновение замер, а потом легко откинулся назад, как будто хотел отшутиться. Но в глазах его что-то дрогнуло. Что-то, чего Ада не видела раньше.
— Я не могу.
— Почему?
— Они заняты. Как всегда.
Он сказал это просто. Как факт. Но её сердце дало трещину.
— Никогда? — чуть тише спросила она.
— Я не думаю, что вообще стоит это обсуждать, огонёк. Мои старики — не для ужинов. И уж точно не для «познакомиться».
Ада кивнула, но в груди у неё сжалось. Не потому что он отказался — а потому что он даже не пытался придумать отговорку. Всё было по-настоящему.
— Тогда ты всё равно придёшь. Просто один. Мы с Диной будем. С тобой или без тебя, но я надеюсь — с.
Доминик усмехнулся.
— Ты не сдаёшься, да?
— Никогда, — сказала Ада, смотря прямо в его глаза.
— Тогда я приду.
---
После школы она первым делом позвонила отцу. Тот ответил не сразу — как обычно. У него всегда были дела, разговоры, работа, но он брал трубку.
— Привет, пап, — тихо начала она, разуваясь у входа. — Я подумала… А можно завтра я позову друзей на ужин?
— Зачем?
— Просто. Познакомить. Показать, что я не одна. Что у меня есть... хорошие люди. Дина. Доминик. Это важно.
Он замолчал на пару секунд, а потом выдохнул:
— Хорошо. Только предупреди заранее. И... пусть ведут себя нормально, ладно?
— Конечно, — улыбнулась Ада. — Спасибо, пап.
---
День клонился к закату. Ада стояла на балконе с чашкой чая, наблюдая, как город окрашивается в мягкое золото. Ветер трепал её волосы, а где-то в голове крутилась фраза Доминика: «Мои старики — не для ужинов».
Она думала о нём. О том, как мало он говорил о себе. Как часто он молчал, когда нужно было объясниться. И как ей вдруг стало ясно, что её ужин — это не просто ужин. Это была попытка собрать людей вместе. Чтобы они перестали быть поодиночке. Чтобы все, кто ей дорог, хоть на миг были рядом. Как семья. Или хотя бы иллюзия её.
И всё же… даже иллюзия иногда спасает.
Ада умела быть светом. Даже когда сама гасла.
---
На следующий день дом пахнул так, словно в нём действительно ждали кого-то важного. Жареная курица, свежий хлеб, запах зелени и острого перца — всё смешалось в один уютный, родной аромат. Мачеха суетилась на кухне, хлопала дверцами шкафов, ругалась на духовку и всё чаще бросала раздражённые реплики в сторону Ады.
— Ада! Сок ты уронила, помнишь?! — крикнула она, даже не выходя из кухни. — Сбегай в магазин, быстро! И только без твоих «я забыла», гости уже на подходе!
Ада молча кивнула, хотя та её не видела. Хотела сказать что-то вроде «да, иду», но голос будто застрял в горле. Она просто надела кросовки, схватила деньги со столика и вышла за дверь, стараясь не смотреть в зеркало в коридоре — в отражении мелькнула что-то чужое, неуловимое, как чужой взгляд из тени.
День был странным с самого утра. Всё из рук валилось — буквально. Ключи упали в умывальник, тетрадь выскользнула и угодила прямо в лужу перед школой, а контрольную, которую Ада могла бы написать с закрытыми глазами, она испортила. Нечёткие мысли, тяжёлая голова. Как будто весь день кто-то держал её за плечо, невидимо, не давая шагнуть вперёд.
Даже Доминик подметил:
— Огонёк, ты сегодня как перегоревшая лампочка.
Он усмехнулся, а она попыталась тоже — но внутри всё дрожало.
Уже вечерело. Воздух был густым, почти залипающим на коже. Солнце лениво опускалось за крышу соседнего дома, оставляя после себя длинные синие тени. Ада сбежала вниз по ступенькам, прижимая к ладони мятые деньги, и почти на лету заметила на лестнице Дину с её родителями. Дина махнула ей рукой, а Ада, улыбнувшись, крикнула:
— Сейчас! Я мигом!
Дверь магазина звякнула над её головой, как будто кто-то резко хлопнул по колоколу. Всё было быстро: два пакета сока — самый дешёвый, но хоть с красивой этикеткой — и обратно, сквозь улицу, не глядя.
Резкий визг тормозов, глухой удар, падение. Тело в полёте. Земля подскочила навстречу.
— Эй! Девочка, ты как?! — мужчина выскочил из машины, тяжело дыша.
Ада поднялась, медленно, будто сквозь воду. Нога ныливая, больно, но не сильно. Она морщилась, вытирая пыль с лица, и тихо сказала:
— Всё нормально… Простите… Я просто спешила…
Он ещё пытался уговорить её на больницу, но она уже уходила. В руках был всё тот же сок, с треснувшим уголком упаковки. Пахло железом и пылью, и от этого запаха её слегка затошнило.
Мир вокруг будто стал тише. Улицы — пустыми. Воздух — тяжелее. Как будто город на мгновение задержал дыхание, глядя ей в спину.
Ада шла к подъезду, медленно, с каждым шагом чувствуя, как сердце начинает стучать не в груди — а в ушах, в горле, в ладонях. Что-то было не так. Всё тело чувствовало: не так.
Она поднялась по лестнице, и уже на своей площадке услышала:
Мужской голос. Хриплый, гневный. Резкий. Потом женский — испуганный, короткий. Злость. Грохот. Хлопок. Тишина. Стук. Опять тишина.
Сердце Ады оборвалось. Что-то в ней знало: это про неё.
И не думая, она побежала наверх, спотыкаясь о ступени, прижимая к груди сок, который вот-вот выскользнет. Навстречу, уже вниз, спускались Дина с родителями. У Дины было лицо, полное ужаса. Она вцепилась Аде в руку:
— Ада, стой! Там… Там твоя мать! Уходи с нами! Быстрее!
Голос её дрожал, как тонкий лёд над чернотой. Но Ада уже не слышала. Всё было затоплено каким-то зовом — не голосом, не мыслью, а чем-то более древним. Инстинктом.
Она вырвалась. Сок выпал из рук, глухо ударился о пол, и один из пакетов лопнул, выпустив темно-красную струю, похожую на кровь. Жидкость медленно расползалась по плитке, стекая в щель под лестницей.
Дверь в квартиру была открыта.
Настежь.
Квартира встретила не тишиной, а воплями — резкими, чужими. Мужской и женский голоса сталкивались, как лезвия. Один — грубый, срывающийся, другой — истерично дрожащий, надломленный. Ада замерла на пороге, но лишь на мгновение. Она шагнула внутрь, в воздух, напитанный страхом.
Сквозь открытую дверь в гостиную она увидела — мачеха прижалась к стене, вытянув перед собой руки. Глаза её были полны ужаса. Перед ней стояла женщина, о которой Ада думала каждый день с тех пор, как была ребёнком. Мать.
Живая. И чужая.
Мама держала нож. Лицо искажено — не злобой, нет... чем-то страшнее: пустотой. Как у тех, кто давно перестал чувствовать. Как у тех, кого уже нет, даже если тело ещё здесь.
Ада не успела вскрикнуть, не успела вдохнуть — только увидела, как нож взлетел, как визг пронзил воздух, как мачеха схватилась за горло, и кровь брызнула, горячая, алая, липкая, на обои, на пол, на лицо матери.
Тело рухнуло. Всё — замерло.
— Нет! — голос Ады сорвался сам. Её бросило вперёд.
Отец бросился к телу жены, но в следующую секунду повернулся и встал между ней и Адой. Как стена. Как последний щит.
— Ада! Назад! Уходи! Сейчас же! — голос его сорвался, но в глазах — решимость. Он был готов умереть, но не позволить...
Она не могла шевельнуться. Всё оцепенело. Только сердце колотилось, как бешеное, в горле.
Но страх был не за себя.
Она смотрела на мать.
Ту, что когда-то пела ей колыбельные. Ту, чьё исчезновение разорвало детство на клочья. Ту, по кому она рыдала ночами, уткнувшись в подушку, мечтая, что всё это ошибка, что она вернётся.
Теперь она вернулась.
С окровавленным ножом.
— Мама?.. — хрипло прошептала Ада. Голос будто чужой.
Женщина моргнула. В её взгляде — безумие. И ещё... отвращение.
— Ты такая же, как он, — сказала мать. Медленно, ядовито. — Ты — его мерзкая копия. Его ложь. Его кровь.
— Хватит! — отец шагнул вперёд, подняв ладони. — Это не ты. Посмотри на себя. Ты не та женщина, которую я любил. Это наша дочь. Посмотри! Это же Ада!
Мать зарычала. Словно зверь. Шагнула вперёд.
Ада вскрикнула:
— Нет! Не трогай его! Мама, пожалуйста!
Но она не слышала. Или не хотела слышать. Женщина, стоявшая перед ними, была чем угодно — только не матерью. Это был призрак. Боль. Безумие, вернувшееся за своим долгом.
Ада метнулась — и встала между отцом и матерью, раскинув руки. Воздух словно задрожал.
— Мама… пожалуйста. Это я. Ада. Я не знаю, где ты была. Что с тобой случилось. Но я всё ещё — твоя дочь.
Она хотела дотронуться до неё. Хотела увидеть хоть тень любви. Хоть искру.
Но мать только усмехнулась. Криво, иссушено, почти по-мужски.
— Ты мне не дочь, — прошипела она и приставила нож к её горлу. — Ты — ошибка. Наша главная ошибка.
Холод стали коснулся кожи. Ада замерла. И слёзы — медленно, предательски — потекли по щекам. Не от страха. От осознания. От этой единственной фразы.
Там, в коридоре, раздалась сирена. Улицы Нью-Йорка, вечно грохочущие, прорвались в их ад: мигалки, крики. Город звал. Город приближался.
— Дина, — прошептала Ада, поняв, что это она. — Они вызвали полицию…
Мать отшатнулась. Резко. Не отпуская нож. И в одно мгновение — взяла руку Ады, вложила ей оружие.
— Защищайся, — прохрипела. — Раз ты взрослая.
И повернулась к отцу.
Ада не думала. Не понимала.
Она видела, как мать идёт на него.
И поняла: если не остановит — он умрёт.
Рука дёрнулась. Сама.
Острие вошло.
Легко.
Словно ткань.
Словно она не человека пронзила — иллюзию.
Глаза матери распахнулись. Она опустила взгляд — на нож, на руки Ады, на кровь. А потом — посмотрела ей в глаза.
И в этот момент... в её взгляде что-то дрогнуло.
— Копия, — выдохнула она. Но не с ненавистью. С... узнаваньем.
Ада отдёрнула руки. Нож выпал. Мать пошатнулась. И рухнула.
Отец подбежал. Закрыл собой. Трясущимися руками прижал её к груди.
— Всё... всё хорошо. Ты спасла меня. Успокойся, Ада. Прошу..
Но она ничего не слышала.
Она смотрела в пустоту. Сквозь стены. Сквозь Нью-Йорк. Сквозь отца.
Она убила. Убила свою мать.
Страх, боль, вина — слились в одну точку, чернеющую, как бездна.
Шаги. Шум. Металл лестницы. Голоса.
Отец поднял голову.
И вдруг — резко, решительно — выдернул нож из тела жены. Ада вскрикнула, но он уже держал его, ладонь обожжена кровью. Он оттолкнул её назад. Не оглядываясь.
— Прости, — только и прошептал. — Прости меня, Ада.
И когда полицейские ворвались — он стоял над телом, с оружием в руке.
— На пол! Немедленно! — крик. Оружие. Свет.
Отец молча положил нож. Поднял руки.
— Это не он! — Ада закричала. — Это была моя мать! Она… она… я… — голос сломался. Слова задохнулись.
Его уже вели. Наручники. Силуэт в дверях. Лицо — пустое, мёртвое.
Ада кинулась за ним.
— Он ни при чём! Он мой папа! Он один у меня остался! Он ничего не сделал! Пустите! — её крик разрывал всё. Боль была такой, будто воздух рвался на куски.
Её оттащили. Держали крепко. Она вырывалась, царапалась, рыдала, как ребёнок.
— Папа! Папа! Пожалуйста…
Дверь захлопнулась.
И всё стало тихо.
Ада упала на колени. Сквозь слёзы — ничего не видела. Мир стал мутным, как вода. Густой. Не дышащий.
Всё кончилось.
Мама мертва.
Папа арестован.
Ада — одна.
Окончательно. Без остатка.
И в этот момент, в тишине, в этой душной квартире Нью-Йорка, что-то внутри неё треснуло. Не просто сердце — душа. Всё светлое, что в ней было — выгорело.
Она не закричала. Не заплакала больше.
Просто... замерла.
И в этой тишине родилось нечто иное.
Тихое. Холодное.
Как сталь ножа в её руке.