Глава 17
Глава 17
Воздух был густым, вязким, как гной, что сочился из ран на стенах. Плесень душила. Старое дерево скрипело под ногами, пахло железом, гнилью и чьими-то сдавленными криками, застывшими в штукатурке.
Доминик бил в дверь. Сначала кулаком — кожа лопнула, кровь пошла по пальцам. Потом плечом — резкая боль отдалась в груди, будто ломались кости. Но он не останавливался.
— Откройте! — закричал он, глотая пыль и собственное отчаяние. — Отец! Оушен! Выпустите меня!
Тишина отвечала гулким эхом. Паутина в углу колыхнулась. С потолка упал кусок штукатурки.
Он ударил снова. И снова. И снова.
— Там она… чёрт, она там одна… — хрипел он. Грудь ходила ходуном, как будто в ней завелась ярость с крыльями. — Я не должен был её отпускать. Не должен был... Идиот!
Он врезался в дверь, плечо пронзила боль, но это был лишь фон. Он уже почти не чувствовал себя. Он чувствовал только её. Её страх. Её одиночество.
— Я видел, как он смотрел на неё... — шептал он, сжав кулаки до хруста. — Он готов был разорвать её. Я знал. Я знал! Но всё равно позволил… оставил её…
Глаза залило потом. Или слезами. Уже не разобрать.
— Ада… — прошептал он, уперевшись лбом в дверь. — Прости… пожалуйста, только не умирай…
Треск. Дверь поддалась. Он отступил, собрал всё, что было в теле — злость, страх, любовь — и ударил изо всех сил.
Дерево с хрустом обрушилось внутрь. Он ворвался в коридор, задыхаясь от пыли, спотыкаясь, почти падая. В груди будто разрывался зверь, вырываясь наружу.
— Ада?! — выдох сорвался, как крик.
Но там — только мрак и чужие шаги вдали. И ещё — кровь. Запах её бил в нос, как удар ножа.
Он бежал, натыкаясь на стены, пока не вылетел в центральный зал. Там были Карл, Брайан, Дина и несколько полицейских. Доминик врезался в них с диким взглядом и окровавленными кулаками.
— Где ты был?! — Карл бросился к нему. — Ты весь в крови, что за чёрт?!
— Он меня запер, — выдохнул Доминик. — Оушен. Он знал, что я с вами. Он… Чёрт. Я видел её. Она… Она жива. Пока ещё жива.
— Ада?! — Дина побледнела. — Ты уверен?
— Да или нет, — крикнул он, хватая Карла за грудки. — Она была избита. В крови. Но дышала. Я видел, как она пытается пошевелиться. Пыталась бороться. А потом… просто замерла. Я не знал, дышит ли она ещё…
Его голос сорвался. Он закрыл лицо рукой, губы дрожали. Глаза были пустыми, как будто он уже опоздал.
— Я оставил её, как последний трус… — прохрипел он. — Если она умрёт, я…
— Не умрёт, — сказал Карл. Глухо. — Мы её вытащим.
— Где этот ублюдок? — Доминик резко поднял голову.
— Схвачен, — ответил Брайан. — Закован. Плевать, что он говорит. Всё кончено.
— Нет, — прошептал Доминик. — Кончено будет только тогда, когда она откроет глаза.
К ним подошла девушка с короткими тёмными волосами в бронежилете. Командир группы.
— Агата, — кивнул ей Карл. — Нашли?
— Нашли. Комната в восточном крыле. Она не в сознании. Еле дышит. Мы ждали вас. Врачи на подходе. Но ей… — она замялась. — Ей потребуется больше, чем просто медицинская помощь.
— Веди, — резко сказал Карл.
Они пошли. Доминик — первым, будто в горле застряла жизнь, и её нужно было освободить. Он шагал быстро, ноги дрожали, но он не останавливался. Если он остановится — упадёт. А если упадёт — не поднимется.
Коридор был длинным, мёртвым. В каждом углу — призраки. В каждой щели — её боль. Он чувствовал это.
— Она сильная, — прошептала Дина, сжав его руку. — Она справится.
— Она не должна была справляться одна, — ответил Доминик. — Мы должны были быть рядом. Я… должен был.
Карл ничего не сказал. Он смотрел вперёд, будто за дверью было не тело, не Ада, а сам приговор, вынесенный каждому из них.
— Она будет жить, — тихо бросил Брайан. — Потому что она — Ада. Она не умеет умирать.
Они остановились.
Дверь. Проклятая. Последняя.
Агата обернулась.
— Она внутри. Ещё дышит. Но долго так не продержится.
— Открой, — прошептал Доминик, и в голосе его не было ни гнева, ни приказа. Только молитва.
— Прошу тебя… — прошептал он ещё раз, уже почти беззвучно. — Только бы ты была жива. Только бы ты простила…
Дверь скрипнула.
Они вошли.
Дверь с глухим скрипом поддалась, и в комнату хлынула тишина — густая, как сироп, будто само время остановилось.
Запах — кровь, ржавчина, что-то звериное, необъяснимое. Пол под ногами липкий, стены — в следах отчаянных касаний, будто Ада цеплялась за каждый клочок жизни.
Свет из коридора скользнул по её телу.
Ада.
Она лежала на боку, скрючившись, словно хрупкая сломанная кукла. Кожа — болезненно-бледная, с синеватым оттенком. Волосы слиплись от крови, один глаз опух и закрылся, губы — в рассечениях, а шея исполосована темными синяками, как цепями.
Руки — связанные. И она не шевелилась.
— Ада... — сорвался с губ Доминика срывающийся шёпот.
Он бросился к ней, упал на колени, дрожащими руками срезая верёвки. Его пальцы не слушались, они скользили по узлам, пока не сорвались. Он подхватил её голову, осторожно, с паническим благоговением, уложил себе на колени.
— Нет-нет-нет... — его голос треснул, как стекло. — Ты не можешь... не сейчас... не так...
Он приложил пальцы к её шее.
Пульса не было.
Он замер. Мир вокруг будто свернулся. Потом — взрыв.
— Нет! — рёв, дикий, надломленный, вырвался из его груди. — Где врачи?! Где, черт возьми, врачи?! У неё нет пульса! Она холодная! Вы её бросили тут одну!
— Ада! — захрипела Дина, бросаясь к ней. Колени подломились, и она рухнула рядом, хватая Аду за плечи. — Ты слышишь меня?! Это я, Дина... Пожалуйста... пожалуйста...
— Не трогай! — Карл схватил её, оттащил, но уже не сдержал дрожи в собственных руках. Его глаза стекленели. — Не так… не так…
Он отвернулся, прижимая кулак к губам, будто хотел задушить в себе всё, что разрывалось изнутри. Там, в этом теле, была вся его ненависть. Вся его боль. Вся его любовь.
И он позволил ей уйти с этим всем. Он. Он, который кричал на неё, называл её чудовищем. Он, который отворачивался, когда она нуждалась в нём.
Он понял это в одно ужасное мгновение. Слишком поздно.
— Я убил её, — выдохнул Карл в пустоту. — Я. Не Оушен. Я.
Дина вцепилась в запястье Доминика и хрипло зашептала:
— Сделай что-нибудь. Пожалуйста, Доминик, сделай что-нибудь...
Но Доминик не слышал. Он гладил пальцами её скулу, усыпанную ссадинами, и шептал:
— Ты же упрямая... ты сильная... ты всегда была сильнее нас всех... вернись... Ада, я умоляю. Я даже не просил у тебя прощения. Даже не сказал, как сильно... как сильно ты мне нужна...
Слёзы катились по его щекам и падали ей на грудь.
— Я пришёл за тобой... я всё сделал правильно, только слишком поздно... пожалуйста, не умирай... не здесь... не в этой гнили...
— В сторону! — крик.
Медики ворвались в комнату. Один из них, с лицом мраморной решимости, уже опускался на колени.
— Отойдите! Живо!
— Я не могу! — заорал Доминик, обнимая Аду крепче. — Вы поздно! Вы все слишком поздно!
Карл подбежал, вцепился в его плечи, вырывая его, почти обнимая, и зашептал:
— Доминик... пожалуйста... доверься... мы ещё можем её спасти... мы не должны терять её...
— Мы уже её теряем! — закричал Доминик. — Ты не видел, как она лежала... ты не слышал, как ничего не билось под её кожей... я был рядом, когда она... когда она уходила... и я ничего не смог сделать... Она умирала прямо на моих коленях..
— Ты был с ней, — прошептал Карл. — Это уже больше, чем я смог.
Брайан держал Дину, пока она всхлипывала, почти не дыша. Она уткнулась в его грудь, дрожащая, как осенний лист, и шептала:
— Она же вернётся… да?.. Она вернётся... она не может нас бросить… не может…
Брайан молчал. Он просто гладил её по волосам и смотрел на Аду, будто молитвой, будто прощанием.
Агата стояла у двери. Лицо как камень. Но по щеке скользила слеза. Она прошла через многое. Но так — не умирали даже враги. Ада была другом Карла, а значит и её другом.
Медики боролись. Электрошок. Компрессии. Внутривенная линия. И всё это среди плача, мольбы, криков.
Сирены.
Скорая неслась, как вопль в ночи. Аду грузили на носилки, один из медиков почти кричал:
— Есть слабый пульс! Мы можем её вытащить!
Доминик держал её руку до последнего, пока дверь не захлопнулась прямо у его лица. Он ударил по металлу кулаком и закричал:
— Борись! Слышишь, чёрт тебя побери?! Я не дам тебе умереть!
Все сели в машины. Доминик рядом с Карлом, не отрывая взгляда от окон скорой, впереди. Брайан и Дина — сзади, у неё всё ещё сжимались губы в беззвучной молитве.
Агата вела колонну. Их фары прорезали ночь, как крики, как страх.
У приёмного покоя их остановили охранники. Агата выдернула удостоверение с трясущейся рукой.
— Спецоперация. Пропустите всех. Сейчас.
Внутри — свет, белизна, шум. Скорая влетела во двор. Аду унесли, оставив за собой только её кровь на носилках. И пустоту.
Всё снова стало тише.
Слишком тише.
Прошёл час.
Потом — ещё один.
Потом — пустота.
Время больше не текло. Оно остановилось вместе с тем ударом сердца, которого Доминик так и не дождался.
Он сидел на лавке, как будто прибитый к ней. Пальцы сцеплены в замок, ногти впивались в ладони — но он не чувствовал боли. На коже всё ещё липла её кровь. Его рубашка, его джинсы — всё было пропитано ею, и он не смел даже пошевелиться, будто боялся стереть с себя её след.
Его губы беззвучно шевелились. Он шептал её имя, словно молитву. Не молясь кому-то, нет — проклиная небеса, умоляя небо, угрожая самому Богу. Никто не отвечал.
— Ты не виноват, — прошептала Дина. Она села рядом, медленно, как будто двигалась сквозь воду. Взяла его за руку, холодную, словно у мертвеца. — Ты не виноват…
— Я знал, — прохрипел Доминик. Его голос был сломан, как будто он всю свою жизнь только что вырвал с корнем. — Я знал, где она... Я знал, чёрт возьми. Почему я не пошел с ним? Почему я…
— …поздно.
— Дом… — Дина сжала его сильнее. Она дрожала. — Ты её нашёл. Если бы не ты… всё было бы…
— Она умерла у меня на руках, — перебил он её, глухо, срываясь. — Я чувствовал, как уходит тепло. Как её тело… остывает. Я держал её. Я не успел.
Он стиснул зубы и закрыл глаза.
— Когда-то я уже ушёл от нее, бросил..
Слёзы — горячие, яростные — покатились по щекам. Он даже не пытался их стереть. Пусть жгут.
Карл стоял у окна. Его спина — как гранитная плита, неподвижная. Он держал в руке зажигалку — ту самую, что когда-то шутливо сунула ему Ада. Маленький жест, почти забытый…
Теперь — как нож в сердце.
Он знал. Он всё понял, ещё когда Доминик вынес её из той комнаты. Но он не хотел верить. Он не мог верить. Ада была вечной, чёрт побери. Она могла за себя постоять. Она могла не сдаться. Не так.
Он прошептал:
— Господи, Ада… Что я натворил?
Всё, что он говорил ей, все удары, всё недоверие, злость — теперь били по нему, как кувалды. Он хотел вернуться. Закричать. Расцарапать время, перемотать назад. Он сжал зажигалку до хруста. И хотел, чтобы она прожгла ему ладонь.
Брайан ходил по холлу, как зверь в клетке. Его шаги отдавались эхом. Лицо перекошено от напряжения, кулаки кровоточили — он бил по стенам, но ничего не чувствовал.
— Что толку? — выдохнул он, остановившись. — Мы же клялись. Защищать. Быть рядом. А она лежала одна, избитая, без сознания… и умирала. А мы… мы где были?
Он вздрогнул и прикрыл глаза, когда в груди кольнуло.
— Где были мы, когда она кричала?
Агата, несмотря на внешнюю собранность, стояла, прижав руку к губам. Она впервые не знала, что сказать людям. Просто... ждала.
Часы тикали, но тишина оставалась. Никто не говорил. Каждый жил только одним — тем, что за этой дверью, за этими стенами кто-то борется за жизнь.
Пока она боролась за жизнь, мир снаружи продолжал своё беспощадное движение. Полиция уже давно увезла связанных людей, а теперь допрашивали главного — Оушена. Он молчал часами, только с ледяной усмешкой смотрел в глаза каждому, кто пытался добиться от него ответа.
Агата, хоть и с дрожью в пальцах, поехала на участок. Она была сильной, но и ей нужно было отвлечься от ожидания. Карл поехал с ней. Он не мог сидеть без дела — и, возможно, надеялся хоть как-то помочь, хоть как-то ускорить расплату.
В это время в холле появился Арес. Его появление было резким, почти неуместным. Он позвонил Дине, не получив ответа — потом Доминику, который коротко бросил:
— Ада в больнице. Приезжай, если не шутишь.
Потом и вправду пришёл Арес. Нерешительный. Немного запыхавшийся. В чёрной куртке. Он выглядел чужим.
— Я... я услышал… — начал он, подойдя ближе. — Я рядом, если что…
Дина кивнула. Она уже не плакала — слёзы высохли, осталась только выжженная пустота. Арес сел рядом. Обнял. Она не отстранилась. Просто сидела. Пустая. Без воли.
Брайан отступил в сторону, отвернулся. Его взгляд был убийственным. Он знал, что сейчас не время. Но злость кипела.
— И ты, значит, теперь тоже рядом, да? — прошептал он сквозь зубы. — Когда уже поздно…
И в этот момент…
Дверь.
Щелчок ручки.
Их мир остановился.
Все резко встали, словно кто-то натянул струну до предела.
Врач.
Белый халат. Сутулая спина. Усталые глаза, не смеющие подняться.
— Мы сделали всё возможное, — сказал он.
Тихо. Слишком тихо.
Тишина после этих слов была гулкой. Давящей. Почти физической.
Доминик не сразу понял, что происходит. Он слышал голос — но как сквозь воду. Врач что-то ещё говорил, объяснял, делился деталями. Но Доминик смотрел в одну точку. Затем — на врача.
Потом — на пол.
Он отошёл назад. Ноги подкосились. Он упал. Прямо на пол, с глухим стуком. Руки дрожали.
— Нет, — выдохнул он. — Нет. Вы не понимаете. Вы не можете…
— Она не умерла. Она не могла умереть.
Он начал раскачиваться вперёд-назад, как будто пытался удержать в себе разум. Губы его шептали её имя. Снова и снова. Безумно. Почти беззвучно.
— Ада… Ада… Ада… вернись… пожалуйста…
— Вы лжёте! — вскрикнула Дина.
Она сорвалась с места, кинулась к врачу, ударила его кулаками в грудь, пока Брайан не перехватил её. Она кричала, вырывалась:
— Она не умерла! Она сильная! Вы её не знаете! Она не умерла! Слышите?!
Потом её голос сорвался, и она просто упала. Рухнула на холодный пол, закрыв лицо руками, и завыла. Беззвучно. Как животное, у которого вырвали сердце.
Брайан опустился рядом, держал её. Но сам был на грани. Его лицо было белее стены.
И тут — шаги.
Карл.
Он только вернулся. В руках — папка с бумагами, собранными для дела. На лице — привычная сосредоточенность. Он что-то говорил:
— Я узнал кое-что. Нам нужно…
Он увидел лица. Их глаза. Он замер. Всё понял без слов.
Его рука опустилась. Папка выскользнула. Бумаги разлетелись по полу.
— …Чёрт… — прошептал он.
Он сделал шаг назад. Потом ещё. Его лицо исказилось.
Он закрыл глаза. И впервые за всё это время… заплакал.
Не сдержанно. Не по-мужски. А как мальчишка, потерявший весь мир.
— Ада… — выдохнул он.
И в этом шепоте была вся его вина.
Всё сожаление.
Вся боль.
Вся нежность, которую он так и не успел ей сказать.