Глава 16
Глава 16
Больничная палата пахла хлоркой и безнадёжной тишиной. Свет, тусклый и мерцающий, резал глаза, как будто сам мир не мог решиться — день сейчас или ночь. Брайан сидел в неудобном пластиковом кресле, спина затекла, пальцы сцеплены в замок, взгляд упирался в стерильный пол. Он не двигался, только слушал равномерное капание капельницы и тихое дыхание Дины.
Врачи сделали всё, что могли: зашили губу, наложили швы на голову, подключили системы. Он соврал — сказал, что она потерялась в лесу, ударилась. Ни один врач не удивился. Видели и не такое.
— Слава Богу, — выдохнул он про себя, скользнув взглядом по её бледному лицу. — Ты жива. Это главное.
Она пошевелилась.
Брайан мгновенно подался вперёд, сердце ухнуло в пятки.
— …Ада? — прошептала Дина, еле слышно, но с такой болью, что сердце сжалось в кулак.
Он вскочил, подошёл ближе, опустился рядом, обхватил её ладонь — холодную, почти невесомую.
— Я здесь… Всё хорошо. Ты в безопасности, слышишь?
Но она, будто не слышала.
— Ада?! — громче, надрывно. — Где она?! Где моя Ада?!
— Эй, эй… — Брайан обнял её за плечи, осторожно, будто касался чего-то хрупкого, — Тсс… Дина, ты в больнице. Всё под контролем. Карл и Доминик уже ищут её. Мы все ищем. Ты не одна. Я рядом.
Её голова медленно повернулась к нему. И в следующий миг её глаза наполнились слезами, будто кто-то прорвал внутреннюю плотину. Не колеблясь ни секунды, она уткнулась в его грудь, вцепившись в ткань его рубашки, как будто только так могла удержаться на плаву.
— Прости… я не удержалась… я… не смогла… — выдохнула она, слова тонкими нитями исчезали в его дыхании.
— Перестань, — мягко сказал он, — Ты сделала всё, что могла. Ты кричала, звала нас. Это ты спасла её, Дина. Ты не сломалась.
Она дрожала всем телом — как будто её всё ещё било током страха и бессилия. Он гладил её по спине, не торопясь, позволяя ей выговориться, выплакаться, быть слабой — здесь, рядом с ним, где никто не осудит.
Это был момент, когда весь мир замирает. Всё вокруг исчезает. Остались только они — двое, которых связала Ада. Та, без кого ни один из них уже не мог дышать по-настоящему.
— Я должна идти с ними, — вдруг прошептала она, приподняв голову. — Сейчас. Прямо сейчас. Мы должны найти её. Мы не можем ждать.
— Ты только что очнулась. У тебя ещё капельница в руке.
— Да плевать я хотела на капельницу! — взорвалась она, скидывая одеяло. Голос сорвался. — Где мои вещи?
Она села, слегка покачнулась, но тут же упёрлась в край кровати, взгляд — твёрдый, упрямый, как сталь.
— Мы обязаны идти. Мы обязаны, понял?
Брайан не смог сдержать лёгкой усмешки, полной горечи:
— Конечно, ты скажешь именно это.
— Тогда давай, — она встала, босые ноги коснулись холодного пола, — Звони Карлу. Мы должны найти её. Всё остальное — потом. Всё.
Он поднялся вместе с ней, подставил руку, чтобы она не упала. Она схватилась и не отпустила. Шаткая, ослабевшая — но внутри горела, как факел. С каждым шагом — чуть увереннее.
— Брайан, — сказала она, остановившись, — если с ней что-то случится… я себе этого не прощу. Никогда.
Он кивнул, не отводя взгляда:
— Я знаю. Мы найдём её, Дина. Обещаю тебе. Обещаю.
Он не знал, как это сделать. Но чувствовал: потерять одну — значило потерять обеих.
---
Парковка была пуста. Только фонарь над крышей машины мерцал жёлтым светом, будто старик, не дождавшийся сна. Брайан стоял у капота, сжимая ключи так сильно, что ногти врезались в ладонь. Он ждал.
Через пару минут дверь распахнулась. Дина вышла — в его куртке, слишком большой, сползающей с плеч. Волосы спутаны, кожа — бледнее снега, но в глазах жила решимость, от которой хотелось отступить, если ты враг.
— Готова? — спросил он тихо.
— Брайан, я была готова ещё там, в палате. Я не спала — я считала секунды. Поехали.
Он открыл багажник. Внутри — оружие, заботливо собранное Карлом. Пистолеты, ножи, патроны.
Дина без слов взяла один из пистолетов. Смотрела на него, как на часть себя.
— Ты знаешь, как с этим обращаться?
— Мы с Адой научились, когда пришлось, — коротко бросила она, захлопывая багажник. — У нас не было другого выхода.
Он набрал Карла. Гудки. Потом:
— Да?
— Мы едем, — сказал Брайан. — Я и Дина.
— Я знал, — голос Карла звучал ровно, но слишком ровно — как пружина, натянутая до предела. — Координаты на месте. Полиция подключается ночью. Сегодня — или его ловят, или мы забираем его сами. И пусть хоть ад откроется под ногами.
— Ада?.. — Дина подалась вперёд, в голосе — просьба, мольба, отчаяние.
Молчание. На том конце тяжело вздохнули.
— Пока не поздно, — тихо сказал Карл. — Но если мы ошибёмся хоть на шаг — она может исчезнуть. И больше не вернуться.
Брайан отключил. Сжал руль, пока пальцы не побелели. В зеркале — Дина. Стиснутые губы. Взгляд, острый, как нож. Внутри неё не осталось ничего, кроме цели.
— Едем, — сказал он. — Остальное — потом.
Машина взревела. Ночь обрушилась на них, как вода. Где-то впереди была буря. И сердце каждого знало: они идут туда, откуда можно не вернуться. Но назад — уже дороги не было.
Ада была там. Где-то во тьме.
И пока сердце билось — они шли.
---
Если бы не Доминик, они бы до сих пор топтались на месте, не понимая, куда копать. Он сам до конца не понимал, зачем Оушен вдруг решил выйти на связь. То ли игра затянулась, то ли ему просто захотелось вспомнить вкус власти. А может — надеялся, что Доминик всё ещё тот мальчишка, который бегал за ним по пятам и смотрел снизу вверх.
Карл вёл машину, ссутулившись, словно руль был единственным, за что он ещё мог держаться в этом мире. Дорога была узкой, извилистой, как кишка леса — тёмного, сырого, враждебного. Заброшенный завод, где назначил встречу Оушен, маячил где-то впереди — как капкан, прикрытый листвой. Если всё пойдёт по плану… они хотя бы узнают правду.
Доминик сидел рядом. Молчал. Скулы сжаты, взгляд вперёд, но не видит ничего — только ту самую бетонную бездну, в которой может быть Ада. Его ладони были белыми от напряжения — сжимал кулаки так, будто хотел выломать себе кости.
Карл украдкой взглянул на него. Они были чужими. Настолько разными, что даже молчание между ними казалось на разных языках. Но сейчас это уже не имело значения. Их связывала одна — она.
— Ты уверен, что он ничего не заподозрил? — наконец спросил Карл, нарушив гробовую тишину.
Доминик чуть повернул голову. Глаза — мертвые. Опустошённые. Но под этим льдом пульсировала ярость.
— Он думает, я всё ещё ищу ответы, — выдавил он. — Думает, что может вернуть меня. Он сказал, что хочет представить меня «тому, кто разрушил наш дом».
— Он о ней, — мрачно заметил Карл.
Доминик кивнул.
Карл шумно выдохнул, стиснув руль сильнее. Он знал, на что способен Оушен. Но почему-то всё равно не был готов к тому, что тот пойдёт так далеко. Так… низко.
— Она там? — тихо спросил он.
— Если бы ты слышал его голос… — прошептал Доминик. — Это был голос человека, который гордится своей работой. Как художник, который собирается показать свой шедевр.
Он на секунду закрыл глаза, как будто это помогало сдержать крик.
— Он не просто держит её там, Карл. Он играет с ней. Издевается. Ломает. А я… я медленно еду, зная, что каждую секунду она может…
Он осёкся, глотнул воздух.
— Ты не дрогнул в парке, — сказал Карл. — Сейчас тоже выдержишь?
Доминик обернулся. Лицо словно высечено из камня. Но в глазах — ненависть. Страх. И боль.
— Я уже внутри этого ада. — Его голос дрожал. — Я просто иду за ней. Если надо — на коленях. Если надо — с криком. Но я дойду. Я её достану.
И впервые Карл понял: перед ним не просто сын Оушена. Перед ним человек, который готов стать чудовищем — лишь бы спасти ту, кого любит.
Машина свернула с дороги. Сквозь ветви деревьев показался тёмный, мёртвый силуэт завода. Они выключили фары. Двигались медленно. Тишина становилась вязкой.
Сегодня всё должно было решиться. И каждый из них знал — назад дороги больше нет.
---
Она очнулась резко. Будто не проснулась, а вынырнула — из глубины, из могилы. В лицо ударил запах плесени, гнили и чего-то жутко знакомого — крови.
Тело ныло, каждая мышца отзывалась глухой болью. Её били. Жестоко. Холодно. Долго. Она попыталась пошевелиться — и почувствовала, как что-то сковывает её запястья и лодыжки. Связана. Руки за спиной. Ноги скручены. Она сидела на сыром бетонном полу — холодном, как смерть.
Над головой мигала лампа. Она не светила — она мучила. Её тусклый, дёргающийся свет резал глаза, как лезвие. От лампы шёл гул — низкий, словно гудел сам страх. В этой комнате воздух был вязкий, будто насыщенный отчаянием и болью тех, кто кричал здесь до неё.
Ада дышала через нос. Медленно. Чтобы не закашляться от вони. Не застонать от боли. Не заорать от ужаса. Она знала: страх — это топливо для палача.
Внезапно — шаги. Скрежет ботинка по металлу. Она замерла. Не дышала.
Из тьмы вышел он.
Оушен.
Шёл медленно, как человек, который уже выиграл.
— Привет, — сказал он так, будто заглянул на чай. — Рад, что ты снова с нами. Надеюсь, тебе было удобно.
Ада не ответила. Только смотрела. Тело отказывалось повиноваться. Но внутри, в самом дне её груди, жила ненависть. Яд, который не убивал — только держал в сознании.
— Не хочешь говорить? — он подошёл ближе, присел на корточки перед ней. — Что, язык проглотила? Или просто осознаёшь, насколько сильно облажалась?
Она тихо выдохнула.
— Ты больной, — прошептала. — Не человек. Просто... гниль.
Он усмехнулся.
— Больной? Гниль? Знаешь, это обидно. После всего, что у нас было. После всех подарков судьбы.
— Судьбы? — Ада усмехнулась сквозь боль. — Ты называл это судьбой? Манипуляции? Насилие? Убийства?
— Ты рассказала Карлу. — Его голос стал холодным. — Ты собираешь свою маленькую банду. Ты снова всё ломаешь.
— Я возвращаю себе жизнь. — Она посмотрела прямо ему в глаза. — Я вырываю её из твоих рук.
— Жизнь? — Он наклонился ближе. Его дыхание было мерзким, гнилым. — У тебя нет жизни, Ада. Всё, что у тебя есть — я тебе дал. Всё. Силу, уважение, страх. Ты выросла в моей тени. Без меня ты бы сгнила где-то в канаве.
— Лучше в канаве, чем под тобой, — выдохнула она.
Оушен замер. Потом медленно выпрямился. И ударил её. Резко, с такой силой, что её голова откинулась в сторону и ударилась о бетонную стену. Во рту мгновенно появился вкус крови, она едва не потеряла сознание.
Он схватил её за подбородок, грубо поднял голову, впиваясь пальцами в кожу.
— Ты — моя птичка, — процедил он. — И не вздумай даже дернуться. Ты не выберешься отсюда. Не уйдёшь. Ты останешься здесь, пока я не решу, что с тобой делать.
— Тогда убей, — прошептала она, кровь стекала по подбородку. — Делай, что хочешь. Мне плевать. Я не твоя.
Оушен усмехнулся.
— Не хочешь по-хорошему? Ладно. Я покажу тебе, что такое боль. Что такое страх. Ты ведь давно его не чувствовала, да?
Он сделал жест. Один из громил подошёл первым. Сначала — удар в живот. Ада согнулась, издав глухой стон. Потом — по лицу. Её тело упало на бок, но руки за спиной не дали упасть полностью. Всё внутри горело.
Второй подошёл, схватил её за волосы и поднял голову.
— Делайте, что хотите... — выдохнула она, задыхаясь.
— О, ты ещё можешь говорить? — Один из них усмехнулся. — Интересно, сколько ещё?
Он ударил снова. По ребрам. Потом ногой в спину. Ада закричала. Уже не смогла сдержаться. Боль была такая, что перед глазами плыло.
Оушен подошёл ближе и прошептал:
— Ты будешь умолять. Не сегодня, так завтра. И знаешь почему? Потому что ты боишься быть одна. Без них. Без Карла. Без своих мальчиков.
— Я ничего не боюсь... — голос Ады дрожал.
Оушен схватил её лицо двумя руками, сжал крепко.
— Мы посмотрим, как ты запоёшь, когда они тебя найдут. Только ты будешь уже не Ада. А пустая оболочка.
Он отступил.
— Продолжайте, — сказал он громилам и ушёл в темноту, оставляя её на пол, на удары, на боль, на отчаяние.
Но где-то внутри неё всё ещё горел огонёк. Слабый, почти незаметный.
— Не сломайся. Не сейчас. Они идут. Они близко.
---
Доминик шёл в полной тишине, не отставая от двух людей Оушена. Те почти не разговаривали, изредка переглядывались — и каждый раз будто проверяли: не сорвётся ли он? Не вцепится ли в горло? Он чувствовал этот взгляд, это недоверие, но не реагировал. Он был пустой. Слишком собранный, чтобы тратить силы на гнев — пока.
Шаги отдавались гулким эхом по старому цеху. Заброшка, в которой даже стены, казалось, выли. Ржавчина на балках, трещины в плитах, тьма под потолком. Запах гнили, пыли и чего-то более звериного, затаённого. В этом месте не просто мучили — тут выдирали души из тел.
Он чувствовал, как с каждым шагом становится тяжелее дышать. Карл остался в машине. Ждал Брайана и тех, кто должен был поднять ад под этой крышей. Всё должно было быть по плану.
Доминик — приманка. Живой размен.
Но что-то внутри грызло, скреблось. Тревога, такая живая, как будто в груди у него кто-то скулит от страха. Он не знал, что найдёт внутри.
Они свернули за угол, и он услышал это.
Крик.
Мужской. Пронзительный. Рвущий воздух, как нож кожу.
Охранники замерли, переглянулись, и не сказав ни слова — бросились вперёд. О нём забыли. Как о пустом месте. Доминик нырнул в тень, укрылся под лестницей, прильнул к стене. Дыхание вырывалось рваными глотками. Он выглянул — и всё вокруг застыло.
Кошмар. Ад. Прямо здесь, в бетоне.
Ада стояла в центре зала, освещённая тусклым светом разбитых ламп. Вся в крови. Волосы слиплись, лицо избито. Рваная одежда прилипла к телу, запястья исцарапаны, содраны — от верёвок, от драк. Она сжимала мужчину за плечи. Он кричал. Из его живота торчал нож, глубоко, с рваными брызгами крови. Ада смотрела ему прямо в глаза и — улыбалась. Безумно. Пусто. Так улыбаются те, кто больше не живёт внутри. Или те, кто уже был в аду.
— Улыбнись, мразь... теперь моя очередь... — прошептала она и вогнала нож глубже.
Он рухнул. Ада не пошатнулась. Лишь подняла взгляд — и тогда на неё налетели другие.
Доминик не успел даже моргнуть.
Били жестоко. Били с яростью. Как стая, как волки.
Кулак в лицо. В бок. О бетон. За волосы. По полу. Она хрипела, но молчала. Даже не кричала. Только глухо стонала. Один поднял её за шею — и швырнул обратно. Второй бил по животу. По голове. По спине.
— Сломай ей лицо! — крикнул кто-то.
И Доминик понял: ещё секунда — и она умрёт.
Кости трещали. Она больше не вставала. Но пыталась. На четвереньках. В крови, в пыли. И тогда он заорал:
— Отец! — голос сорвался, вырвался с корнем, рванулся ввысь. — Я пришёл!
Всё замерло.
Мир будто остановился.
Ада повалилась на бок. Без сознания. Из носа и рта кровь. Волосы прилипли ко лбу. Глаза открыты, но пустые — почти мёртвые. Она лежала как кукла. Сломанная. Брошенная.
Доминик шагнул вперёд.
В груди его больше не было страха. Ни грамма. Было только бешенство. Ледяное, тяжёлое. Он смотрел не на охранников. Он смотрел туда, где появился Оушен.
Из тьмы. Чистый, собранный. Как будто всё это — не его рук дело. Как будто Ада — просто пыль под ногами.
— Пойдём, — сказал он. Спокойно. Словно всё это — деловой разговор.
Доминик ничего не ответил. Он знал: сейчас надо выждать. Понять, где слабость. Где ударить. Где рвануть.
Они прошли по коридору. Металл скрипел. Воздух звенел. В маленькой комнате со стеллажами Оушен закрыл за собой дверь.
— Знаешь, кто она? — голос был тихий.
Доминик молчал.
— Она убила твоего дядю. Моего брата. Того, кто держал тебя на руках. Того, кто любил тебя. Я нашёл его с пулей в груди. А рядом — она. Улыбается. Всё в крови. Так же, как сегодня.
Доминик сжал кулаки. В голове шумело. Но голос — остался ровным.
— Ты видел это? — спросил он.
— Достаточно. Она сама призналась. Это была она. И она гордилась этим. Ты думаешь, я просто так держу её тут? Я защищаю тебя. Даю шанс. Она — болезнь. Она разрушит тебя.
Доминик смотрел в сторону. Но перед глазами снова вставал её образ — окровавленная, избитая, умирающая — и всё равно живая. Всё равно не сдающаяся.
Он повернул голову.
— Если бы ты видел, что она делает, ты бы не говорил так спокойно, — Оушен продолжал. — А ты... ты даже не моргнул, когда она всадила нож в горло моему человеку. Это ведь ненормально, сын. Ты должен понимать, это болезнь. Она — ошибка. И она увлечёт тебя за собой, если ты не отступишь. Я знаю, что вы знакомы.
Доминик отступил на шаг, нахмурился.
— А может, ты просто не знаешь её. Может, ты всё переврал. Может, тебе хочется видеть в ней чудовище, потому что это удобно.
Он поднял взгляд. — Я не знаю, что с ней было тогда. Но я видел её сейчас. И она не боится. Не прячется. И знаешь что? Мне не важно, что она сделала. Мне важно, кем она стала.
— Ты с ума сошёл, — процедил Оушен. — Ты просто ребёнок. Поддался на жалость, на страх. Она же тобой играет.
— Может быть. Но я лучше буду с ней, чем с тобой, — Доминик сказал это слишком спокойно. И это по-настоящему разозлило Оушена.
Молчание.
Оушен подошёл к стеллажу, порылся среди инструментов. Взял что-то — то ли связку ключей, то ли капсулу. Повернулся к Доминику и усмехнулся.
— Тебе нужно подумать. Один. Без этих пафосных речей и подростковых бунтов.
— Что ты…
Но он не договорил.
Оушен резко вышел, захлопнул дверь с другой стороны и повернул ключ. Раздался щелчок. Доминик бросился к двери — дернул. Заперто.
— Открой! — заорал он. — Отец!
Но за дверью уже звучали удаляющиеся шаги.
Он ударил в дверь. Раз. Два. Десять.
Заперто.
Он прижался лбом к металлу. И стиснул зубы до боли.
— Ты не заберёшь у меня её, — прошептал он. — Слышишь? Я найду выход.
---
Тьма сгустилась.
Не та, ночная — нет. Это была другая. Густая, будто жижа, в которую её медленно погружали головой вниз, не давая воздуха.
Звук её собственного дыхания — хриплого, как у животного, раненого насмерть, — был единственным доказательством, что она ещё не умерла. Но ей было плевать. Умереть — звучало как избавление.
Сквозь веки — трещины боли. Ресницы слиплись кровью, каждое моргание — будто наждаком по глазам. Её тело... это было не тело. Это было месиво. Оно не слушалось. Оно болело чужой, неестественной болью — такой, от которой хочется выть, как зверь.
Запах.
Едкий, тошнотворный. Железо, плесень, гниющая плоть. Что-то ещё, сладковатое, словно смерть училась парфюмерии.
Она открыла глаза.
И увидела его.
Он стоял, как тень. Молчаливый, бесформенный в полутьме. Только глаза — горели. Тихо, злобно. Он выдворил всех. Никто не мешал. Ни одного звука за дверью. Только охрана — как верные псы, готовые ждать, пока хозяин закончит рвать свою жертву.
Она попыталась пошевелиться. Ошибка. Боль пронзила её так резко, будто кто-то вонзил нож между рёбер и провернул. Она едва не потеряла сознание. Он подошёл. Медленно. Словно смакуя каждый шаг.
Сел рядом. Склонился. И — будто отец, мать, Бог в одном лице — нежно поднял её.
На стул. Металлический. Леденящий. Грязный.
Она застонала. Он приложил палец к её губам.
— Тише, Ада. Не торопись. Всё самое интересное — только начинается.
Он привязал её. Ленты впились в кожу, пропитавшуюся потом и кровью. Её тело дрожало. Не от страха — от ужаса, от унижения, от осознания: она снова здесь. Внизу. В грязи. Сломанная.
— Ты думала, сбежала? — он зашептал, ходя вокруг, как хищник, чувствующий запах крови. — Что выбралась из моей паутины? Глупая. Ты только затянула узел крепче.
Он не кричал. Его голос был мягкий. Даже ласковый. И от этого было вдвойне страшнее.
— Ты рассказала всё. Предала. Уничтожила меня. Сделала меня... этим. — Он указал на себя с гримасой. — А теперь ты — ничего. Пустая оболочка.
Ада хотела кричать. Плюнуть. Укусить. Хотела хоть чем-то ударить по его самодовольному лицу. Но тело — не её. Голос — не её. Всё отнято. Оставлен только страх.
Её уши звенели. Звук шёл будто изнутри черепа. Но каждое его слово пробивало через этот звон, пробираясь к сердцу. Слова горели, как кислота.
— Ты рассказала им всё. Предала меня. А теперь будешь расплачиваться. Если выживешь — позже я заставлю тебя молить о смерти. А если умрёшь — сделаю твою смерть долгой. Красивой. Медленной.
Он достал что-то из кармана. Это был пузырёк. Маленький, из толстого стекла. Внутри — несколько кристаллов. Прозрачных. Мерзко блестящих.
— Знаешь, что это? — он повернулся к ней с улыбкой. — Ты ведь помнишь это чувство. Полёт. Бесстрашие. Забвение. Ты была ничем, когда мы тебя подсадили. А потом… потом тебя это сделало кем-то.
Он встал на колени перед ней.
— Но теперь ты — моя. До конца. Если выживешь, будешь принадлежать мне. Я снова тебя сломаю. Сначала разум, потом — тело. А потом ты сама ко мне приползёшь.
Он провёл пальцами по её щеке. Медленно. Гадко. Ада попробовала отпрянуть — тело отозвалось болью. Её трясло. Он взял одну из таблеток и сжал её челюсть.
— Открой рот, — скомандовал тихо, как змей. Она стиснула зубы. — Открой, или я сломаю тебе челюсть и всё равно её туда суну.
Он вжал её челюсть. Зажал, будто инструмент. Она пыталась сжать зубы — он знал, как сломать это сопротивление. Он просунул таблетку в её рот, прижал к корню языка. Она закашлялась, задохнулась, но всё равно проглотила. Всё. Уже внутри. Уже расползается по венам.
И всё. Конец.
— Моя птичка, — выдохнул он ей в ухо. Его дыхание было как гнилой туман. — Ты не вырвешься. Никогда. Я впитаюсь в твою душу. Ты станешь моей формой, моим голосом.
Он начал её трогать. Медленно. Извращённо. С наслаждением, которое рвало границы человеческого. Ада не чувствовала себя живой. Она — труп, у которого оставили глаза и сердце.
А наркотик начал действовать.
Сознание плавилось. Стены теряли форму. Он — один, в фокусе. Всё остальное — пятна. Она начала дрожать, неконтролируемо. Сердце — будто таракан в грудной клетке, билось и выл.
Её вырвало. Почти. Только кровь. Только пена. Она застонала, захрипела. Из глаз хлынули слёзы. Стыд, страх, отвращение — как кипящая смола, заливали горло.
Она не могла дышать. Не могла кричать. Только — ломаться.
И он видел это. И он улыбался.
И тогда — сдали нервы.
Она была в ловушке.
И у неё больше не осталось сил.