IV
Снежный саркофаг
Месяцы, прошедшие после той кошмарной ночи, превратили жизнь Кларет в хрупкое, ледяное существование. Кристин стала не просто тенью – она стала стеной. Непроницаемой, неумолимой. Их перемещения по «Евродикии» были ритуалом заключенных: комната -> класс -> столовая -> комната. Любое отклонение, любой взгляд Кларет в сторону пресекался тяжелым, немым взглядом Кристин или ее рукой, легонько касающейся предплечья или локтя – напоминание о границах, но не болью. Буллинг умер. Теперь в глазах сокурсниц читался только глубокий, животный страх перед Кристин. Страх, который изолировал их еще больше, создав вокруг пары вакуум тишины. Кларет чувствовала себя запертой в прозрачном саркофаге – все видят, никто не подойдет. И единственный, кто был внутри этого саркофага с ней, был источник ее новой, всепоглощающей тревоги и неуверенности.
Она пыталась объяснить себе ту ночь. Кристин защищала меня. Зоя была... агрессивна. Навязчива. Она вспоминала запах дешевого парфюма, вызывающий взгляд. Кристин просто... переборщила. Она так боится меня потерять. Но боится – это значит... что? Что я ей небезразлична? Значит ли это, что она... чувствует что-то большее? Это была горькая, шаткая ложь, но она цеплялась за нее, как за спасательный круг. Мысли о других исчезновениях – о Лене, о библиотекарше, о других – она гнала прочь. Несчастные случаи. Просто несчастные случаи. Страшное совпадение. Признать связь между ее мимолетной улыбкой и чьей-то смертью или увечьем было равносильно безумию. Кристин не... не может... Но каждый раз, когда она ловила на себе интенсивный, изучающий взгляд подруги, ледяной червь сомнения шевелился под сердцем. Не страх перед ней, а мучительный вопрос: Что я для нее? Объект защиты? Собственность? Или... нечто большее? И она прижималась к Кристин ближе, не только ища защиты от мира, но и надеясь почувствовать в этом прикосновении хоть каплю тепла, хоть намек на чувство, которое могло бы оправдать все.
14 февраля. Вечер. Мороз сковывал город, искрящийся под редкими фонарями. Снег падал густыми, медленными хлопьями, окутывая мир мертвенной тишиной. Кристин ждала у выхода из общежития Кларет, закутанная в темное пальто, лицо скрыто в тени капюшона. Ее поза была ожидающей, но не терпеливой. Неотвратимой.
«– Пойдем погуляем, – сказала она, не вопрос, а констатация факта. Голос звучал ровно, но под слоем льда чувствовалось напряжение. – Праздник же. Нужно... отметить.»
Кларет хотелось отказаться. Забиться в свою комнату, под одеяло, и не вылезать. Но тревога огорчить Кристин, подорвать эту хрупкую связь, остаться одной в холодном вакууме, была сильнее. Она молча надела шапку, глубже надвинула ее на лоб, и кивнула.
Кристин повела ее не по освещенным дворам школы, а через черный ход, на пустынные улицы спального района. Они шли в тишине, их шаги хрустели по свежему снегу. Фонари были редкими островками света в белой мгле. Кларет шла, опустив голову, чувствуя, как холод пробирается сквозь одежду, но внутренний холод был сильнее. Близость Кристин была привычной, но сейчас она вызывала лишь смятение. Что это за прогулка? Что она значит?
Они вышли к маленькому заснеженному скверику. Кристин направилась к единственной скамейке, полузасыпанной снегом. Смахнула снег рукой в толстой перчатке.
«– Садись.»
Кларет послушно села, съежившись от холода и внутреннего напряжения. Скамейка была ледяной даже через одежду. Кристин села рядом, слишком близко. Их белые дыхательные шлейфы смешивались в морозном воздухе. Тишина давила, нарушаемая только шелестом падающего снега.
«– Сегодня... особенный день, – начала Кристин. Ее голос звучал непривычно тихо, почти... нежно? Но в этой нежности была ложная нота, как натянутая струна. – День, когда говорят о... чувствах.» Она повернулась к Кларет, ее лицо, освещенное тусклым светом далекого фонаря, было серьезным, почти торжественным. «– Мы прошли через многое, Кларет. Сквозь грязь, сквозь боль. Сквозь предательства этого мира.» Она осторожно положила свою руку поверх руки Кларет. Перчатка была холодной, но само прикосновение – скорее вопросительным, чем властным. «– Но мы – одна команда. Ты и я. Против всех. Мы – одно целое.»
Кларет почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Не от холода. От этого тона, от этой фальшивой теплоты, смешанной с привычной сталью, от невыносимой неопределенности. Что значат эти слова? Игра? Манипуляция? Или... искренняя попытка? Она попыталась улыбнуться, но получилась лишь жалкая гримаса.
«– Да... – прошептала она. – Мы... подруги.»
Слово «подруги» прозвучало неубедительно, бутафорски.
Кристин наклонилась чуть ближе. Ее дыхание теперь касалось щеки Кларет. «– Подруги? – Она произнесла это слово с легкой, опасной насмешкой. – Это слишком... мелко. Слишком хрупко.» Ее серые глаза в полутьме казались бездонными колодцами, полными чего-то темного и ненасытного. «– То, что между нами... это сильнее. Глубже. Это... судьба. Ты моя. Моя. А я – твоя. Навсегда. Как стена и камень. Как воздух и дыхание.» Ее голос понизился до шепота, но каждый звук врезался в сознание Кларет, как нож. «– Ты чувствуешь это? Это... правда. Единственная правда в этом лживом мире.»
Кларет чувствовала, как сердце колотится где-то в горле. Она не боялась физически, нет. Ее парализовала неуверенность, растерянность, ужас перед непониманием. Что она хочет услышать? Что чувствует на самом деле? Любовь ли это? Или одержимость? И что я чувствую? Она не знала ответов, и эта неизвестность была страшнее всего. Она чувствовала, как волна тошноты подкатывает к горлу. Она не понимает... Она все перепутала... Или это я?
«– Крис, я... – начала она, голос дрожал.
"Кларет, – прошептала она, и ее голос звучал неуверенно, хрупко, совсем не так, как всегда. – Я... я не знаю, как это сказать иначе. Ты для меня... все. Больше, чем все. И этот момент... он кажется таким... важным. Я так боюсь напугать тебя, но..." Она замолчала, губы ее дрогнули. "...но я не могу молчать. Не сейчас."
Она медленно, давая Кларет каждую долю секунды, чтобы отстраниться, чтобы сказать "нет", приближала свое лицо. Это не было натиском. Это было предложение. Вопрос, застывший в воздухе. Взгляд Кристин искал в глазах Кларет понимание, разрешение, хоть каплю ответного чувства – но не требовал, не владел.
И в этот миг Кларет должна была увидеть эту уязвимость, эту искреннюю, испуганную любовь. Но вместо этого перед ее внутренним взором вспыхнули кадры кошмара: Хрип Зои. Кровавое месиво на асфальте. Ледяная ярость в глазах Кристин, когда та рушила кулаками чужую жизнь. Не страх перед этим жестом, но всепоглощающая тревога, смешанная с отчаянием, сомкнула ей горло и исказила реальность. Тон дрожащих пальцев на ее коже превратился в ее сознании в призрак сковывающей хватки из прошлого. Робкий, полный надежды взгляд – в бездонную пустоту, в которой Кларет не могла разглядеть ничего, кроме своей собственной растерянности. Нежное приближение – в неизбежность чего-то чудовищно сложного и непостижимого, чего она была абсолютно не готова принять.
В глазах Кларет отразилась глубокая, парализующая растерянность и тревога. Не ужас перед физической угрозой, а паническая неспособность понять, принять, ответить на это неожиданное проявление... чего? Любви? Одержимости? Ужас перед собственной неготовностью, перед невыносимой сложностью чувств, которые она не могла ни назвать, ни ответить на них. Ужас перед собственным хаосом внутри, который мешал ей увидеть что-либо ясно.
"Она... она говорит о любви... – пронеслось в мозгу, парализуя мысль. – Но... что это? Как? Почему? Что я чувствую? Что я должна чувствовать?"
Физическое прикосновение еще не произошло. Но тень ее собственной тревоги и непонимания, тяжелая и неконтролируемая, уже накрыла Кларет с головой. Она замерла, парализованная не действиями Кристин, а бурей вопросов и неопределенности в своей душе. Без звука. Без движения. Без способности понять себя, не то что ее.
Снег продолжал падать, засыпая их холодным саваном. Мир замолк в ожидании не поцелуя, а срывающегося шепота Кларет, полного не ответа, а мучительного: "Я не знаю..."
Но потом, позже, в холодной тишине их комнаты, глядя на спящий профиль Кристин, Кларет начала убеждать себя. Она сказала... что я для нее все. Что это судьба. Она боялась напугать меня. Она была уязвима. Кларет перебирала в памяти дрожащий голос Кристин, ее неуверенность. Разве это не доказательство? Разве не так выглядит... любовь? Настоящая, глубокая? Она готова на все ради меня. На все. Даже на... то. Она зажмурилась, отгоняя кровавые картинки. Значит, она любит. Она любит меня. Это единственное объяснение ее поступкам, ее страху меня потерять, ее словам сегодня. Кларет повторяла это про себя, как мантру, натягивая хрупкую паутину самообмана на зияющую пропасть своих сомнений и тревог. Она любит. Она просто не умеет по-другому. И я должна... научиться это принимать. Потому что она моя стена. Мой щит. И... наверное, моя любовь. Это убеждение было горьким, шатким, но оно было единственным светом в ее ледяном саркофаге, и она вцепилась в него изо всех сил.