II
Полтора года ада в «Евродикии» превратили Кларет в призрака, скользящего по краям роскошных коридоров. Ее плечи были втянуты в вечном ожидании удара, взгляд прилипал к узорам холодного мрамора под ногами. Каждый день – одно и то же: толчки в спину, шепот грязная за спиной, пустота вокруг ее места в столовой, ледяная тишина в комнате общежития. Вопрос За что? уже не звучал так остро; он превратился в фоновый шум отчаяния, в ритм, под который билось ее сердце. Она просто существовала. Выживала. В золотой клетке, где воздух был пропитан ненавистью.
Она шла по главному коридору после особенно унизительного урока (кто-то случайно вылил чернила на ее тетрадь, а учительница сделала вид, что не заметила), прижимаясь к стене, как моль к обоям. Голова гудела. Хотя бы до душа добраться... Хотя бы там побыть одной...
Шум у главного входа заставил ее вздрогнуть и замереть. Обычно студентки не кучковались там так явно. Что-то происходило. Инстинкт жертвы велел свернуть в ближайший арочный проем, спрятаться. Но любопытство – атрофированное, почти умершее – слабо шевельнулось. Она осторожно выглянула.
В центре небольшой толпы стояла новенькая.
Но не так, как когда-то стояла она. Не растерянно, не сжимая чемоданчик. Она стояла, как статуя власти. Высокая, в черной кожаной куртке, резко контрастирующей с пастельной формой остальных, в облегающих темных джинсах. Коротко стриженные темные волосы, острый подбородок. И синяк. Свежий, желтеющий, на левой скуле – как боевое клеймо. Но больше всего – взгляд. Холодные, серые глаза медленно скользили по лицам, по стенам, по пространству коридора... оценивая, присваивая. Взгляд не жертвы. Взгляд хищника, только что вошедшего в новый вольер и изучающего стаю.
Кларет инстинктивно вжалась в тень арки. Этот взгляд... он был тяжелее всех толчков и шепотков вместе взятых. Он видел. Не сквозь, как все остальные, а вглубь. И это было страшно.
Серые глаза завершили свой обход и... остановились. Прямо на ней. На Кларет, замершей в тени.
Кларет почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Нет. Нет, только не это. Не надо внимания. Она хотела отпрянуть, убежать, но ноги словно вросли в пол. Этот взгляд пригвоздил.
Кристин (потом она узнает ее имя) не стала ждать. Она развернулась к толпе, сказала что-то короткое и резкое – девушки расступились, впечатленные или напуганные ее видом и синяком. И она пошла. Прямо к арке. Прямо к Кларет. Уверенной, почти бесшумной походкой, не обращая внимания на шепотки и взгляды, провожавшие ее. Ее цель была одна.
Она остановилась перед Кларет, перекрыв путь к отступлению. Кларет подняла глаза, ожидая насмешки, презрения, нового унижения. Но Кристин просто смотрела. Молча. Давление этого взгляда было физическим – как рука на горле.
«– Меня Кристин зовут, – прозвучал ее голос. Низкий, ровный, без тени сомнения, дружелюбия или даже простой вежливости. Он резал тишину коридора начисто. – Будешь моей... подругой?»
Вопрос повис в воздухе. Не просьба. Не приглашение. Приказ? В серых глазах мелькнуло что-то странное, нечеловеческое – проблеск абсолютной, холодной уверенности и... одержимости. Она уже решила. Кларет была выбрана. Отмечена.
Кларет, оглушенная неожиданностью, изголодавшаяся до боли за любое намек на доброту, на признание ее существования, не раздумывала. Соломинка! Единственная соломинка в этом море ненависти, протянутая самой... странной и пугающей девушкой в школе. Страх смешался с отчаянной надеждой.
«– Да! – выдохнула она, слишком громко, слишком поспешно, голос дрожал. – Да, пожалуйста!»
Уголок губ Кристин дрогнул – что-то отдаленно напоминающее удовлетворение хищника, загнавшего добычу в угол. Не улыбка. Никогда улыбка. Она развернулась и взяла Кларет за руку. Ее пальцы сжали запястье Кларет не как подруга – с силой, граничащей с болью, с ощущением несмываемой метки, захвата.
«– Идем, – коротко бросила Кристин и повела ее по коридору, прочь от замерших зрителей. Она шла быстро, уверенно, не оглядываясь, таща Кларет за собой. Кларет едва поспевала, спотыкаясь, чувствуя на спине десятки колючих, ненавидящих взглядов. Но теперь эти взгляды были направлены не только на нее. На них обеих. На этот странный, пугающий тандем. Кристин шла, будто не замечая никого, кроме своей новой... собственности. Ее спина была прямая. Спина новой хозяйки этого угла ада.
Прошло несколько дней. Кристин стала постоянной тенью Кларет. Она не спрашивала, нужна ли Кларет такая тотальная близость. Она просто была там. Всегда. В столовой: Кристин садилась напротив Кларет, отрезая ее от остального стола своим взглядом и молчаливым присутствием. Если кто-то осмеливался приблизиться, она лишь поднимала глаза – ледяные, безэмоциональные – и этого хватало, чтобы человек ретировался. Кларет ела под этим молчаливым надзором. Ей было... странно. Не так страшно, как раньше? Но и не комфортно. Это была другая клетка. Узкая, тесная, с одним стражем вместо многих. Она меня защищает? – думала Кларет, украдкой глядя на резкие черты лица Кристин. Или просто помечает? В библиотеке: Кристин выбирала книги рядом, ее присутствие было плотным, не позволяющим Кларет даже взглянуть на кого-то другого. На прогулке по территории: Кристин шла рядом, иногда ее рука непрошено ложилась на плечо или локоть Кларет – жест не дружеский, а контролирующий, напоминающий о принадлежности.
И Кларет... цеплялась. За эту соломинку. За отсутствие открытых плевков и подножек. Она старалась не думать о тяжести взгляда Кристин, о боли от ее захватов. Она моя подруга, – пыталась убедить себя Кларет, наблюдая, как Кристин молча и методично ест суп. Она единственная, у кого хватило смелости... подойти. Но в глубине души, там, где еще теплился инстинкт самосохранения, шевелился холодок: А что, если смелости было слишком много?
Однажды в спортзале, после уроков, Кристин подвела Кларет к боксерской груше. Не спрашивая. Просто повела.
«– Стой тут, – сказала она, сбрасывая куртку. Под ней – простая черная майка, обнажавшая рельефные, сильные руки и тот самый синяк на скуле, теперь почти сошедший. Кларет послушно вжалась в стену, чувствуя себя немного неловко от внимания.
Кристин подошла к груше. Не разминаясь. Взгляд ее был сфокусирован не на снаряде, а на... группе девушек в другом конце зала. На тех самых, что когда-то кричали про извращенку и охоту. Они перешептывались, поглядывая на странную пару.
И Кристин начала бить. Резко, мощно, с сокрушительной силой. Удары кулаками в перчатках обрушивались на грушу с пугающей точностью и яростью. Бам! Бам! Бам! Гулкий стук эхом разносился по залу. Груша трещала под напором, отчаянно раскачиваясь на цепи. Казалось, еще немного – и она сорвется. Кристин не сводила глаз с девушек в углу. Ее лицо было сосредоточенным, почти отрешенным, только в глазах горел тот самый холодный, сфокусированный огонь. Это для вас, – казалось, говорил каждый удар. Это за нее.
Девушки в углу замолчали. Побледнели. Одна из них – та самая, что кричала громче всех в столовой в первый день – не выдержала этого ледяного взгляда и отвела глаза. Кристин нанесла последний, особенно сильный удар. Груша завизжала на цепи. Она повернулась к Кларет, тяжело дыша. На лбу выступил пот, но в глазах светилось глубокое удовлетворение. Она сняла перчатки.
«– Видишь? – спросила она, подходя к Кларет. Голос был чуть хриплым от напряжения, но твердым. – Больше они тебя не тронут. Я прослежу.»
Кларет смотрела на нее, завороженная. Сила, ярость, направленная на них – на тех, кто мучил ее все эти месяцы – вызвала не страх, а мощную волну облегчения и... благодарности. Кристин видела несовершенство, слабость? Возможно. Но она пришла и сделала что-то. Впервые за полтора года кто-то действительно вступился.
«– С-спасибо, – прошептала Кларет, чувствуя, как комок в горле наконец-то рассасывается. Глаза невольно затуманились. – Я... я не знала, что... что так можно.» Она имела в виду не только удары. Она имела в виду саму возможность сопротивления.
Кристин внимательно посмотрела на нее. В ее серых глазах что-то промелькнуло – нечто теплое? Или это был лишь отблеск потолочных ламп? Она слегка наклонилась.
«– Можно, – сказала она тихо, но очень четко. Ее рука, сильная и уверенная, легла Кларет на плечо. Не хватка собственника, как раньше, а... опора? Поддержка? – Если знаешь как. И если есть за кого бороться.» Ее взгляд задержался на лице Кларет дольше, чем нужно для простого дружеского жеста. В нем читалась какая-то странная интенсивность. Но Кларет, захлестнутая волной признательности, не анализировала. Она восприняла это как преданность. Редкую, драгоценную преданность.
«– Пойдем, – Кристин снова взяла ее за руку, но на этот раз – крепко, но без той сокрушающей боли, что была в первый день. – Здесь душно.»
Они вышли из спортзала. Кларет шла рядом с Кристин, чувствуя ее уверенность, как теплую волну. Взгляды, которые ловили их в коридоре, больше не казались такими колючими. Теперь в них читался страх. Страх перед Кристин. И это... это было прекрасно. Освобождающе. Кларет украдкой взглянула на профиль своей «подруги». Резкий подбородок, прямой нос, сосредоточенный взгляд. Она сильная, – подумала Кларет с искренним восхищением. Она моя защитница. Сомнения, навеянные странной интенсивностью Кристин, ее немного пугающей силой, растворились без следа. Она ошиблась, подумав о новой клетке. Это была не клетка. Это была крепость. И Кристин была ее стенами. Самыми надежными стенами в этом аду под названием «Евродикии».
Она даже не заметила, как ее пальцы чуть сжали руку Кристин в ответ. Ответное доверие. Соломинка стала прочным мостом. И Кларет была готова идти по нему, куда угодно. Лишь бы не назад. Лишь бы не в одиночество.