«Лайла: униженные и восхваленные»

В огромном зале, освещенным приглушенным светом и бесконечным количеством свечей, прекрасными белыми ландышами и орхидеями, свисающими с потолка сверкающими люстрами и несколькими прожекторами столько народу, что и яблоке негде упасть.

Все понимают, что это свадьба самой дочери Фахри и первого внука Омарова Старшего, которого в клане звали никак иначе, как Омур, то есть, говорящий. Теперь же, когда все выплыло наружу, Абу Бакр еще и известный российско-немецкий непобедимый плавун Шайх.

Женщины и мужчины оживленно болтают о чем-то, создавая эффект улья. Одни из них говорят о внезапной и слишком неожиданной свадьбе, другие в предвкушении того, чтобы увидеть жениха и невесту, а третье, что самые счастливые на взгляд автора, просто едят себе все самое вкусное и лишь от одного минуса банкета чуток падают духом. Но как-никак сам Абу Бакр не хотел, чтобы кто-то снимал их свадьбу и распространял видео и фотографии по соцсетям, тем самым давая узнать в лицо жену горячо обсуждаемого бизнесмена и бывшего спортсмена. Хватит того, что все в курсе того, что он женится сегодня и того, что произошло неделю ранее. Ради безопасности Лайлы стоит держать этот день в тайне от всех.

Вскоре все эти люди вместе вслушиваются в медленную арабскую мелодию и видят, как девушка в белом платье и в платке на голове идет под руку со своим отцом. Под венцом их стоят и ждут двое свидетелей, имам, который заключить этот брак и мужчина в белом костюме, смотря на которого почти все ахают. По крайней мере — те, кто знают, что зовется тем, кто родился в черном и умрет в черном.

Со стороны такое ощущение, словно они оба, жених и невеста, вообще не понимают что происходит, а просто следуют инструкции, но это только до тех пор, пока отец Лайлы не отдает руку своей дочери другому мужчине и не отходит от нее, чтобы сесть на первые ряды столов.

Лайла

Мои руки трясутся. Да я вся трясусь и не знаю куда себя деть. Надо было послушаться Джессики и выпить успокоительные.

Я почти не могу стоять на ногах, потому что сотни пар глаз смотрят только на меня и, наверное, уже бурно обсуждают меня. Отец передает мою кисть в другую руку. Его большая ладонь сжимают мою, и я чувствую эту теплоту даже сквозь толстый слой перчатки. Он сжимает ее так, словно хочет что-то сказать мне, вроде, хочет успокоить, и я почему-то поднимаю свой взгляд на него, смотря через завесу в его Атлантические глаза. Они с возрастом вправду стали чуть темнее и больше сейчас серые, но мне нравится говорить себе о его холоде.

— Не волнуйся, оставь все это на мне, — прислоняясь ко мне, шепчет Абу Бакр, и я чувствую, как мое сердце стучится в два раза быстрее.

Клянусь Аллахом, скоро у меня пожизненная тахикардия начнется из-за него.

Я слишком быстро киваю ему, что он тоже замечает и усмехается.

Блин! Я что, на собственной свадьбе облажаюсь?!

— Все присутствующие гости! — внимание всех-всех людей в зале, в том числе и я с Абу Бакром, привлекает к себе мулла с чем-то вроде бумаги в руках, по-моему, это письменное заключение нашего брака. — С именем Аллаха, Милостивого и Милосердного, я начну это благое дело. С благословением отца вашего, Лайла Бинт Фахри, ответьте мне правдой ради Аллаха, вы согласны по собственной воле и без принуждений стать супругой Абу Бакра ибн Амир, который стоит перед вами?

Я киваю сразу же, что тоже все замечают и хихикают. Наверное, молоденькие девушки это так делают. Мои сестры хихикают надо мной и, вероятно, все они считают меня какой-то дурой.

Но как мне еще поступать?! Я никогда даже не видела со стороны как проходит свадьба.

— Да. — говорю я слишком тихо, из-за чего меня просят повторить громче и еще два раза. — Да! Да!

— Хвала Царю Небес, — слышится голос моего отца, вперемешку со всеми возгласами присутствующих и затем мулла обращается к мужчине передо мной.

— С именем Аллаха, Милостивого и Милосердного, с благословением отца вашего, Абу Бакр ибн Амир, ответьте мне правдой ради Аллаха, вы согласны по собственной воле и без принуждений стать супругом Лайла Бинт Фахри, которая стоит перед вами? — я не знаю, что творится сейчас с Абу Бакром, но мое сердце уже втрое сильнее бьется от этих слов, и я не выдерживаю, смотрю на него опять тайком. Никаких эмоций на лице. Но через секунду он так быстро несколько раз кивает головой и кричит слово «Да!», что я смущаюсь, а все остальные хлопают в ладоши и бросают возгласы восхищения в нашу сторону.

— Пусть Аллах благословит ваш брак, можете снять с лица своей супруги эту ткань, — заявляет мужчина рядом со мной и с моим мужем.

Мужем... Да. Он стал моим настоящим мужем.

Я смотрю на его обувь и пытаюсь правильно дышать. Но это нормально у меня не получается, я слишком часто выдыхаю и слишком глубоко вздыхаю. Это позор уже. Со всей силой кусаю внутреннюю часть своей щеки, чтобы отвлечься от паники в голове, и чувствую на языке даже кровь, но ничего не происходит.

А с моей головы медленно снимают ткань, за ней и фату, затем до моего подбородка дотрагиваются теплыми пальцами, слишком нежно поднимая мою голову вверх. Голова-то поднимается, но не глаза, я слишком упрямо смотрю вниз и снимаю в руке цветы.

— Лайла, — доносится до моих ушей сладкий и нежный голос, словно это играет флейта самого искусного музыканта, медленно и уверенно маня к себе слушателя. Мои глаза — это и есть тот самый слушатель, а флейта — голос Абу Бакра в бежевом костюме с белой рубашкой. На нем этот костюм настолько красиво смотрится и настолько гармонично сочетается с теми самыми мужскими туфлями, которых я рассматривала слишком долго до этого, что мне хочется выгнать всех представительниц женского пола с зала. Они точно смотрят на него с удовольствием и любовью.

Теперь между нами нет никакой завесы. Есть только его глаза, серые-голубые, синие, теплые, добрые, внушающие безопасность и уверенность, а есть еще мои глаза, карие-темные, отчужденные, трусливые, но как я сама знаю, уже не настолько сильные, чтобы в эту секунду скрыть любовь к тому, на кого смотрят. — Пусть Аллах хранит тебя для меня. — добивает он своими словами, и я от счастья хочу заплакать.

— И... И тебя. — говорю я так же тихо, как и мой муж, а через несколько секунд добавляю совершенно неожиданное. — Для меня.

Абу Бакр улыбается мне и кивает. Затем между нами резко возникают наши родители и начинается настоящая суматоха свадьбы. Я чувствую, как через каждые пять минут Абу Бакр встревоженно смотрит в мою сторону на протяжении всех этих двух часов поздравлений и задариваний подарков родственников. А затем обессиленная, но поддерживаемся его крепкой мужской рукой, иду к главному столу, который подготовлен для нас с ним и свидетелям, дохожу, по-детски улыбаюсь тому, как мой муж отодвигает стул для меня, поднимает подол платья, дает сесть и проталкивает стул вперед прямо со мной на нем, а затем сам садится рядом, не забывая о том, чтобы оглядеть весь зал. Он буквально всегда начеку.

Это слишком удивительно. Однако куда страннее то, как он сейчас ведет со мной.

Может ли такое, что после этого банкета он станет другим?

Он что хочет сделать со мной? Что, если опять у него будут приступы и он может поднять на меня руку, несмотря на все сказанное ранее?

А ведь они, что с такого мира, на многое способны и никакая религия им не помеха. Ведь он может сейчас улыбаться мне, ухаживать за мной, а затем подсыпать что-то в мою еду и использовать мое тело, как захочет.

Хотя... Он столько тел видел и до моего, к тому же, если бы это было так, то вероятность того, что этот мужчина просто-напросто похитил бы меня слишком велика.

Но что тогда он хочет? Что хочет доказать всем этим? Где подвох, что скрывается за тернистой улицей, в которой я оказалась по сей раз.

И почему, черт побери, я ему хочу доверять всей своей душой?! Вернее, уже доверяю, но помаленьку остерегаюсь.

— Лайла, — буквально заставив меня отмереть от собственных раздумий, его голос опять вцепляется в меня со всей силой, и я игнорирую контакта наших глаз.

— А? — лишь громко выдаю из себя и смотрю на свои руки, которые нервно теребят ткань белого платья.

— Я помню, что ты любишь цезарь, поэтому этот салат был включен в список еды на сегодня, но что еще, помимо этого, ты бы хотела поесть? — я секундно смотрю на говорящего с изумлением, а затем опять на свои руки, мысленно дав себе пощечину за эту оплошность.

Соберись, Лайла! Ты даже на защите диплома так себя не вела!

— А. Мне без разницы, — бормочу, поймав на себе взгляд отца и испугавшись еще сильнее.

Чего он теперь хочет от меня?

— Лайла. — теперь уже другой тон из его рта, — Подними свои глаза на меня. — невозможно проигнорировать такой приказной тон, я подчиняюсь. — Ты должна поесть, потому что твои руки до сих пор трясутся. Джессика поставила меня в известность того, что ты не вообще не ела последние четыре дня.

— Я... У меня нет аппетита, — сообщаю я в ответ ему и думаю, что ловко увернулась от расспросов.

— Я буду тебя кормить. — сказал он и преподнес к моим губам ложку с помидором черри пополам и, как я угадала в тот момент, когда содержимое оказывается у меня во рту, пармезаном.

Я не могу выплюнуть все. Тем более это так вкусно, что я тихо мычу от приятного удовольствия. Абу Бакр смотрит на меня без оглядки и в моменте чуть поднимает брови вверх, но а затем хочет еще раз повторить то, что начал, однако я вовремя останавливаю его.

— Я сама, — говорю ему, и он одобрительно кивает.

Пока мы молча едим, через минут тридцать в зале начинают какие-то танцы, и я понимаю, что где-то через час все это закончится, когда мы разрежем торт и за нами его попробуют все остальные.

В этот миг, я почему-то сознаюсь Джессике со мной рядом о том, что вместо того, чтобы сидеть тут, не отказалась бы оказаться в очень тихой кофейне и попить теплый ванильный Раф.

— Ничего, как-нибудь у тебя получится это сделать, — бодрит меня подруга, которая явно устала и мило улыбается мне. Я дотрагиваюсь рукой до ее мягких волос, а затем щеки.

— Езжайте с Тайманом домой и отдохните себе хорошенечко, — говорю я ей.

— Нет-нет, мы не можем тебя оставить одну в такой важный день, Лайли, — девушка дружелюбно улыбается мне и покрывает мою ладонь своей.

Моими друзьями были они всегда. Да и то потому, что все втроем мы не из простой семьи. В то время, когда я внезапно захотела как-то отвлечься от того факта, что являюсь дочерью жестокого человека, я попросилась позволить мне выучиться на врача, но одну меня никто никуда не пустил бы. Вот в это время рядом оказалась Джессика, а за ней и Тайман, который в свой восемнадцатой день рождения обручился с моей подругой.

Все мы пытались как-то жить без того факта, что из криминальной семьи, но как бы сильно мы не старались, это все осталось без изменений, и сейчас мы опять трясемся от страха перед своими папашами.

— Если твой папа разрешит, то попробуй торт и сразу же езжай домой со своим мужем, милая, — говорю ей снова, но не успеваю поблагодарить за то, что она всегда была рядом со мной, из-за того, что меня тянут на танец с отцом.

Я не знала что есть еще и такое.

Взглянув на сидящего мужа, словно ища в его глазах разрешения, я подошла к своему отцу и оказалась в его полуобъятьях. Его одна рука лежала на моей спине, а другая вообще не прикасалась ко мне, я положила свои обе ладони на его плечи и медленно поплелась по кругу под мелодию.

Хотелось почувствовать рядом с ним какую-то безопасность или... или даже отцовскую любовь. Но я никогда этого не чувствовала. С тех пор, как он грозил мне жизнью всех моих любимых людей, я не могла получить от него никакой теплоты. Это с того дня, как я оказалась в том заточении в свои шестнадцать лет.

А хуже всех был тот день, когда он увидел фото, сделанное на соревнованиях Абу Бакра, что я стояла в объятьях своего супруга.

— У тебя важная миссия, — неожиданно говорит отец.

— Что? — я смотрю на него прямо. А он улыбается, и глаза его мягко перемещаются по предметам или, может быть, по людям, которым наблюдают за нашим танцем.

— Ты стала женой важной шишки, доченька. Теперь твоя миссия докладывать мне обо всем, что творится в его доме.

— Я... Я не понимаю, — искренне поражаюсь его серьезному тону в голосе и кружусь в танце.

— И не смей еще рожать сына. Дочь, если так сильно хочется, можешь, но не сына.

— Отец...

Он цокает и затыкает меня.

— Улыбайся, доченька, — его обветренные губы едва касаются моей кожи на щеке, и я вся сжимаюсь от такого контакта. — Хотя, навряд ли, этот бедолага получит от тебя хотя бы жалкого прикосновения.

Я краснею от таких слов и опять хочу скрыться ото всех, но не могу.

Я безумно хочу убежать. Очень хочу! Сейчас же снять эти нелепые туфли, поднять подол платья и выбежать наружу.

Но музыка прекращается и мою руку отец сам же отдает тому, о ком говорил минуту назад. Мне в каком-то смысле становится жалко своего мужа, потому что он стольким жертвует ради моего родителя, а тот этого словно не видит или, хуже того, считает это чем-то должным.

Абу Бакр, как только берется за мою руку, спрашивает у меня одно:

— Ты все еще хочешь убежать?

Я в этот момент и думать не хочу ни о чем.

— Клянусь, хочу, — даже ответить я не успеваю, потому что он берет меня на руки, улыбаясь моему вскрику от внезапности, и несет к выходу. Не все начинают паниковать. А я краем уха слышу голос дедушки Абу Бакра, который сидел рядом с моим отцом на продолжении всего торжества:

— Пускай. Это традиция у нас такая.