Сентимент | 18+

Месяц прошел в монотонном гуле работы и тихом отчаянии. До отъезда Алии оставалась неделя. Семь дней, которые отделяли меня от полной, оглушающей тишины. Я научился не писать ей, дышать ровно и делать вид, что моя жизнь не треснула по швам.

И тогда пришло сообщение от Юноса. Неожиданное, как удар хлыста.

«Нам нужно поговорить. Только ты и я. Без Лу, без Алии. Золотой Лев, завтра в 18:00.»

«Золотой Лев» — паб, в котором мы тусовались все студенческие годы. Место, где когда-то родилась наша дружба. Ирония была горькой.

На следующий вечер я вошел в знакомое, пропахшее пивом и старым деревом помещение. Юнос уже сидел в угловой booth, в стороне от основного шума. Перед ним стояла полная пинта, но он к ней не притрагивался. Он сидел, сгорбившись, и смотрел на свои руки.

Я подошел и сел напротив. Мы молча смотрели друг на друга. Он постарел за этот месяц. В его глазах не осталось и следа от того самоуверенного парня, что когда-то был моим лучшим другом.

— Ну? — я не стал тратить время на прелюдии. — Говори.

Он глубоко вздохнул, все еще глядя на стол.
— Я пришел извиниться, Итан. По-настоящему. Без оправданий.

— Оправданий у тебя и правда нет, — холодно сказал я.

— Знаю, — он поднял на меня глаза, и в них была такая искренняя боль, что мне стало не по себе. — Я разрушил твою жизнь. И жизнь моей сестры. Из-за трусости. Из-за денег отца. Из-за... черт, из-за глупой веры, что я знаю, как будет лучше для нее.

Он отпил, наконец, большой глоток пива и поставил кружку с таким стуком, что пиво расплескалось.

— Все эти годы я видел, как она страдает. И знал, что это моих рук дело. Каждый ее грустный взгляд, каждую попытку построить отношения с кем-то другим... это был мой личный ад. И я заслужил каждую его секунду.

Я молчал, давая ему выговориться. Моя ярость все еще тлела, но теперь к ней добавилось что-то еще — странное, щемящее понимание. Мы оба были марионетками в руках моего отца. И мы оба дорого заплатили за свою глупость.

— Я не прошу тебя простить меня, — продолжил Юнос, его голос дрогнул. — Я не заслуживаю этого. Но я хочу, чтобы ты знал... что я все ей рассказал. Все. Про твоего отца, про деньги. И что я ухожу.

Это застало меня врасплох.

— Уходишь? Куда?

— В филиал отцовской фирмы в Торонто, — он горько усмехнулся. — Ирония, да? Он сослал меня, как непослушного щенка. Думает, что так все забудется. Но я еду не за карьерой. Я еду, чтобы быть рядом с ней. Чтобы... чтобы хоть как-то ее подстраховать. Если она, конечно, позволит мне хотя бы дышать с ней в одном городе.

Он посмотрел на меня прямо.

— И я хотел попросить тебя... если она все-таки останется и... если у вас что-то будет... присмотри за ней. Она сильная. Но она не должна быть одна.

В его словах не было просьбы старого друга. Это была мольба брата, осознавшего всю глубину своего предательства.

Я откинулся на спинку сиденья, чувствуя, как тяжелый камень сдвигается в груди. Ненависть, которую я лелеял все эти недели, оказалась слишком тяжелой ношей. Она ничего не меняла.

— Мне не нужно присматривать за Алией, — сказал я наконец. — Она сама решила свою судьбу. И, кажется, справляется куда лучше нас обоих.

Юнос кивнул, опустив голову.
— Да. Она всегда была сильнее.

Мы сидели в тишине, слушая гомон паба. Враги, связанные общей болью и любовью к одной женщине.

— Я не прощаю тебя, Юнос, — сказал я тихо. — Потому что никогда и не был зол. В этом дерьме, что случилось, есть и моя вина. Я должен был быть умнее. Должен был доверять ей, а не слушать тебя.

Он кивнул, и по его лицу пробежала тень облегчения.

— Спасибо. Хотя бы за это.

Мы расплатились и вышли на холодную улицу. Мы стояли, не зная, что сказать друг другу на прощание. Бывшие лучшие друзья. Бывшие враги. А теперь... просто два человека, которым предстояло жить с последствиями.

— Удачи в Торонто, — сказал я на прощание.

— И тебе, Итан, — он хлопнул меня по плечу — жест, знакомый до боли, но теперь лишенный прежней легкости. — Береги себя.

— Итан, — он окликнул меня, уже отходя. — Приезжай к нам на Рождество. Алия будет еще дома.

Слова повисли в морозном воздухе, обжигая сильнее ветра. Я медленно повернулся к нему. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на меня с выражением, которое я не мог расшифровать. Не вызов, не жалость. Скорее... предложение перемирия. Последняя попытка залатать то, что еще можно спасти.

— Зачем? — спросил я, и мой голос прозвучал резче, чем я хотел. — Чтобы устроить еще один акт этого цирка? Чтобы она чувствовала себя не в своей тарелке в свой последний вечер дома?

— Нет, — Юнос покачал головой. — Чтобы ты ее увидел. Не как бывший любовник, не как проблема. А как... часть семьи. Чтобы она запомнила тебя не только ссорами и болью. Чтобы у вас обоих был хоть один нормальный, мирный вечер перед разлукой. — Он помолчал, глядя куда-то мимо меня.

— Она знает? — спросил я. — Что ты меня зовешь?

— Нет. Но она не запрещала тебе приходить. Значит, не против.

Логика была шаткой, как лед на весеннем озере. Но в ней был шанс. Один вечер. Один последний взгляд.

— Я подумаю, — сказал я, отворачиваясь.

— Хорошо, — он не стал настаивать. — Решай. Дверь будет открыта.

Он ушел на этот раз окончательно. Я остался один на пустынной улице, с его предложением, тяжелым, как гиря, в груди.

Прийти? Увидеть ее за одним столом с ее семьей, с моим отцом, возможно? Улыбаться, делать вид, что все в порядке, пока внутри все будет разрываться на части? Или подарить ей и себе тихий, чистый уход без лишних драм?

Весь следующий день я метался. Работа не клеилась. Мысли возвращались к одному: ее лицо в свете рождественских гирлянд. Последний образ, который она увозит с собой.

Вечером я не выдержал и написал ей. Коротко, без надежды.
«Юнос пригласил меня на Рождество. Ты будешь против?»

Ответ пришел почти мгновенно, словно она ждала.
«Нет. Не буду.»

Всего три слова. Но в них не было ни гнева, ни страха. Было... разрешение. Спокойное и взрослое.

И тогда я понял — я поеду. Не ради примирения. Не ради надежды. Разит того, чтобы посмотреть ей в глаза и без слов сказать то, что не смог выразить за все это время. Сказать «прости». И «прощай».

Я поеду. Чтобы увидеть, как закрывается эта глава нашей жизни. И чтобы самому поставить в ней точку.

Рождественский вечер. Я стоял у знакомой двери дома Рейнольдсов, сжимая в руке бутылку дорогого бургундского — формальный, ни к чему не обязывающий жест. Из-за двери доносились смех, музыка и запах жареного гуся. Обычная семейная идиллия, в которую я сейчас вторгнусь, как слон в посудной лавке.

Я глубоко вздохнул и позвонил.

Дверь открыла миссис Рейнольдс. Ее лицо, обычно такое теплое, на мгновение стало маской вежливого изумления, но затем она улыбнулась, и улыбка показалась мне искренней.

— Итан! Заходи, проходи. — Она отступила, пропуская меня внутрь.

Гостиная была полна людей. Юнос и Луиза на диване. Мистер Рейнольдс в своем кресле с газетой. И... она.

Алия сидела на полу у камина, рядом с елкой, и о чем-то тихо разговаривала с Луизой. На ней было простое темно-зеленое платье, а в распущенных волосах поблескивали огоньки гирлянд. Она обернулась на мой приход, и ее взгляд встретился с моим. Ни удивления, ни радости, ни боли. Просто... принятие. Как будто мое присутствие здесь было естественным, хоть и недолгим.

— Итан, — кивнул мне Юнос с того конца комнаты. Его приветствие было сдержанным, но без враждебности.

Вечер прошел в странной, натянутой, но не невыносимой атмосфере. Мы ели. Общались на нейтральные темы — о погоде, о планах Юноса в Торонто. Я чувствовал себя актером, играющим в чужой пьесе, но делал это максимально естественно. Алия почти не разговаривала со мной напрямую, но я ловил ее взгляд на себе, когда она думала, что я не вижу.

После ужина все переместились в гостиную с кофе и десертом. Алия подошла к роялю и тихо, негромко, начала играть. Это была та самая мелодия, которую она играла уже четыре года назад, в тот день, когда я впервые признался ей в любви.

Я стоял у окна, глядя на падающий снег, и слушал. Каждая нота отзывалась эхом в пустоте внутри меня. Это было прощание. Я знал. И она знала.

Когда гости начали расходиться, я понял, что пора. Я попрощался с миссис Рейнольдс, пожал руку ее мужу. Юнос проводил меня до прихожей.

— Спасибо, что пришел, — тихо сказал он.

— Спасибо за приглашение, — я надевал пальто, когда позади меня раздался тихий голос.

— Итан.

Я обернулся. Алия стояла в дверном проеме гостиной.

— Проводишь меня до машины? — спросила она. — Всего на минутку.

Я кивнул, сердце заколотилось где-то в горле. Мы вышли на крыльцо. Ночной воздух был холодным и чистым. Снег мягко падал нам на плечи.

Мы стояли молча, глядя на заснеженную улицу. Все, что нужно было сказать, уже было сказано. Все, что можно было почувствовать, уже было перечувствовано.

- Ты любишь снег? - Спросила вдруг она.

- Я люблю жизнь и тебя. А снег в ней - как приятное дополнение.

Пару минут мы снова молчали. Я и не знал, какой реакции жду от нее на свои слова.

— Спасибо, что пришел, — наконец сказала она, глядя прямо перед собой. — Это было... правильно.

— Да, — я не нашел других слов.

Она повернулась ко мне. В свете фонаря ее лицо казалось бледным и невероятно красивым.

— Удачи в Торонто, Алия, — прошептал я. — Строй свое убежище там.

— А ты... — она сделала маленький шаг вперед и, поднявшись на цыпочки, мягко поцеловала меня в щеку. Ее губы были холодными, а дыхание — теплым. — Останься собой, Итан. Таким, каким стал.

Я не смог противиться себе. Прежде чем она успела отступить после поцелуя, мои руки сами нашли ее талию, притягивая к себе. Легкую, такую знакомую. Она не сопротивлялась, лишь издала тихий, прерывистый вздох, и ее пальцы сжали складки моего пальто.

— В моей машине подарок, — прошептал я ей в волосы, вдыхая ее запах, смешанный с морозным воздухом. — Надеюсь, тебе понравится.

Я взял ее за руку и повел к новому темному внедорожнику, купленному не для статуса, а для практичности. Для поездок на стройку, в любую погоду. Для новой жизни.

Черная кожаная папка лежала на заднем сиденье, такая безобидная и такая весомая. Мне пришлось собраться с духом, чтобы передать ее Алии, унимая предательскую дрожь в руках. Она взяла ее, брови поползли к переносице в немом вопросе.

— Открой, — попросил я, не в силах произнести больше.

Она расстегнула застежки. Внутри лежали не просто чертежи. На самом верху была старая, пожелтевшая бумага — тот самый эскиз, который она нарисовала пять лет назад и подписала «когда-нибудь». А под ним — профессиональные архитектурные планы, фасады, разрезы. Тот же дом. Ее дом. Но уже не мечта, а технический проект. И самая верхняя страница — кадастровая карта с выделенным участком на берегу их озера.

Алия молча перелистывала страницы, ее пальцы дрожали. Она смотрела то на старый детский рисунок, то на безупречные чертежи, то на схему участка.

— Я не строю тебе дом, — голос снова подвел меня, став хриплым. — Я не имею права решать, каким он должен быть. Это... это твое место. Твой чистый лист. Фундамент уже залит. Стены можно перестроить. Можно вообще ничего не делать и просто приезжать туда иногда. Но он твой. Тот дом, который ты для нас придумала. Он ждет тебя, когда бы ты ни была готова. Если вообще будешь готова.

Она подняла на меня глаза, и в них не было слез. Было нечто большее — тихое, бездонное потрясение. Она понимала. Понимала весь масштаб этого жеста. Это был не подарок. Это была квинтэссенция всего нашего прошлого, всей боли и всего прощения, вылитая в бетон и чертежи.

— Зачем? — прошептала она.

— Потому что «когда-нибудь» не должно умирать, — ответил я, глядя прямо на нее. — Оно должно ждать. Даже если это «когда-нибудь» будет уже без меня. Я хочу, чтобы твое «когда-нибудь» существовало. Всегда.

Она не бросилась мне на шею. Не стала благодарить. Она просто прижала папку с чертежами к груди, как самое дорогое сокровище, и снова посмотрела на меня. И в этом взгляде было все: прощание, благодарность, боль и та самая надежда, которую мы оба думали, что навсегда похоронили.

— Спасибо, — сказала она, и это было самым значимым словом, что я слышал в жизни.

Ее губы коснулись моих — легкий, невинный, прощальный поцелуй. Но этого хватило, чтобы вулкан, дремавший во мне, проснулся с оглушительным рыком. Я сдерживал себя изо всех сил, впиваясь пальцами в подкладку собственного пальто. Поэтому лишь прикоснулся к ее холодным щекам, чувствуя, как дрожь проходит сквозь меня.

— Тебе спасибо, — прошептал я, целуя ее лоб, веки, виски, соль на щеках от высохших слез. — Без тебя я бы и не смог начать жить.

Она отстранилась, и в ее глазах, еще секунду назад полных прощания, вспыхнул знакомый, опасный огонек. Дрожь в ее пальцах сменилась уверенностью, когда она взяла меня за руку.

— У меня тоже есть для тебя подарок, — ее голос звучал низко и немного срывался. — Пойдем.

Она повела меня не в главный дом, а по заснеженной тропинке к маленькому гостевому домику, где мы часто проводили время, когда были младше. Сердце колотилось где-то в горле, предвосхищая, отказываясь верить.

Войдя внутрь, она бросила пальто на стул и повернулась ко мне спиной.

— Помоги.

Мои пальцы, все еще дрожа, нашли молнию на ее платье. Я стянул его с ее плеч, и оно упало на пол бесформенной темной грудой.

И я застыл.

Под ним было не просто белье. Это был шедевр из алого кружева, такой откровенный и такой безупречно на ней сидящий, что у меня перехватило дыхание. Ленты, тонкие бретельки, открытая спина... все подчеркивало каждую линию ее тела, каждую изгиб, который я помнил наизусть. Она была воплощением соблазна и в то же время — той самой хрупкой девочкой с чертежами. Это сочетание сводило с ума.

— Боже, Алия... — вырвалось у меня хриплым шепотом.

Она медленно обернулась, и ее взгляд был прямым, полным вызова и обещания.

— Нравится?

Я не нашел слов. Я мог только шагнуть к ней, прижать ее к себе, чувствуя под ладонями горячую кожу сквозь ажур кружева. Я прижал лоб к ее лбу, закрыв глаза, пытаясь взять себя в руки.

— Это... лучший подарок, который я когда-либо получал, — прорычал я, и голос мой был чужим, полным голода и благодарности. — Лучше всех денег, всех машин, всех дурацких статуэток в мире. Ведь твое тело...оно было выгравировано лучшими творцами мироздания.

Она рассмеялась тихим, счастливым смехом и потянулась к моему ремню.

— Тогда не будем терять времени. У нас всего одна ночь.

И мы ее не теряли. Эта ночь не была похожа ни на одну другую. В ней не было ярости отчаяния, как после бара, или нежной робости, как в моей квартире. В ней была... полная, абсолютная самоотдача. Каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждый стон были и прощанием, и праздником. Мы пировали друг на друге, как будто завтра не наступит никогда, зная, что оно наступит. И от этого каждый миг был горьким и бесконечно сладким.

Под утро мы лежали вперемешку с простынями, и я рисовал пальцами узоры на ее спине, залитой лунным светом.

— Я буду скучать по тебе, — прошептал я, целуя ее плечо. Это была не просьба, не манипуляция. Просто факт.

— Я знаю, — она повернулась и посмотрела на меня. — И я по тебе. Но теперь у нас есть «когда-нибудь». Оно больше не призрак.

— Да, — я притянул ее к себе, чувствуя, как ее сердце бьется в унисон с моим. — Оно есть.

Когда первые лучи солнца окрасили комнату, мы молча оделись. Никаких лишних слов. Она взяла свою папку с чертежами. Я — ключи от машины. Мы вышли на крыльцо. Еще один быстрый, крепкий объятия. И она пошла к дому, не оглядываясь.

Я сел в машину и уехал. На этот раз с миром в душе. Потому что «когда-нибудь» перестало быть мечтой. Оно стало участком земли на берегу озера и памятью об этой ночи. И этого было достаточно, чтобы жить дальше.