Сентимент | 18+

Несколько недель. Не несколько дней, как планировалось изначально, а несколько полных, насыщенных недель. Торонто стал не просто поездкой, а глотком другого воздуха — чистого, свежего, свободного от призраков прошлого.

Когда я робко попросила Майка снять два номера вместо одного, он лишь улыбнулся своей спокойной улыбкой и сказал: «Конечно, Алия. Я же сказал — как друзья. Никакого давления». И он сдержал слово. Он был идеальным спутником — поддерживающим, ненавязчивым, настоящим джентльменом. Мы исследовали город, а я впитывала его ритм, его безграничную энергию. Я гуляла по кампусу, представляя свою жизнь здесь, и впервые за долгое время эта картина не вызывала страха, а рождала трепетное ожидание.

Теперь я сидела в уютной кофейне в двух шагах от своей квартиры. Передо мной стоял ноутбук, на экране — чертежи, которые я редактировала для своего портфолио. В чашке дымился какао. За окном шел мелкий, упругий дождь, но он больше не казался мне предвестником боли, а был просто дождем.

Я чувствовала себя... цельной. Спокойной. Отголоски бури, бушевавшей во мне, еще изредка давали о себе знать — внезапным воспоминанием о пепельных глазах, о стуке сердца в груди при его приближении. Но теперь это были просто воспоминания. Призраки, потерявшие свою власть.

Я сделала глоток кофе и сосредоточилась на линии фасада. Это была моя жизнь. Мои правила. Мое будущее, которое я строила сама, кирпичик за кирпичиком. И оно, наконец, казалось прочным, светлым и по-настоящему моим.

Возможно, я и не нашла всех ответов. Возможно, разговор с Юносом о прошлом все еще ждал меня впереди. Но сейчас, в этой тихой кофейне, под шум дождя, с чашкой кофе и своими мечтами на экране, я была как никогда близка к тому, чтобы обрести самый главный ответ — ответ самой себе. И этот ответ звучал обнадеживающе.

Покой оказался хрупким, как тонкий лед на луже. И он треснул с тихим, безжалостным щелчком уведомления на телефоне.

Я как раз выравнивала последнюю линию на чертеже, чувствуя почти медитативное удовлетворение от работы. Письмо пришло с официального адреса приемной комиссии архитектурного факультета в Торонто. Сердце на секунду екнуло от надежды. Я открыла его.

«Уважаемая мисс Рейнольдс, благодарим вас за проявленный интерес и время, затраченное на подготовку материалов. К сожалению, на данном этапе мы не можем предложить вам место в нашей программе...»

Дальше текст расплылся перед глазами. Вежливые, стандартные слова отказа. Окончательные. Бесповоротные.

Сначала я не почувствовала ничего. Пустота. Затем, как медленный, ядовитый прилив, поднялась волна. Не просто разочарование от неудачи. Нет. Это был тот самый ком, который копился все эти недели, месяцы, годы. Ком из предательства Итана, из лжи брата, из вымученных улыбок родителям, из попыток убедить себя, что с Майком — это то, что нужно. Из наивной веры, что Торонто станет спасением.

Все это навалилось на меня разом, тяжестью, вышибающей воздух из легких. Горло сжалось. Глаза застила горячая пелена. Я зажмурилась, пытаясь сдержаться, но первая предательская слеза выкатилась и упала на клавиатуру ноутбука, оставив мокрый, соленый след.

Вот оно. Провал. Полный и абсолютный. Все мои попытки построить новую жизнь разбились о холодную вежливость электронного письма.

Я не слышала, как дверь в кофейню открылась. Не видела, как кто-то подошел к моему столику. Я просто сидела, сгорбившись над своим провалившимся будущим, и тихо плакала, смахивая с щек предательские капли тыльной стороной ладони.

— Алия.

Голос был низким, знакомым до боли. Я медленно подняла голову.

Передо мной стоял Итан. В темном пальто, с каплями дождя на плечах. Его лицо было невозмутимым, но в глазах, таких же пепельных и бездонных, как это сентябрьское небо за окном, я прочла не насмешку, не торжество. Нечто иное. Пристальное, почти... понимающее внимание.

Он смотрел на моё заплаканное лицо, на открытый ноутбук с письмом, на всю мою маленькую, разрушенную вселенную, и в его взгляде не было ни капли злорадства. Была лишь та же леденящая ясность, что и у меня внутри. Ясность полного краха.

И в этой тишине, под аккомпанемент дождя и приглушенных голосов в кофейне, его появление показалось не вторжением, а... логическим завершением. Последним аккордом в симфонии моего поражения. Призрак прошлого, явившийся проводить в последний путь мои несбывшиеся мечты.

Слезы мгновенно высохли, сожженные волной ярости. Я вскочила, едва не опрокинув стул.

— Ты! — мое слово прозвучало как плевок. — Это ты! Ты все испортил!

Итан не отступил. Он стоял неподвижно, руки в карманах пальто, и смотрел на меня с тем же невыносимым спокойствием.

— Я что именно испортил, Алия? — его голос был тихим и ровным.

— Торонто! — я почти кричала, не обращая внимания на взгляды других посетителей. — Ты не мог позволить мне просто уехать, да? Не мог смириться! Воспользовался связями отца? Надавил на приемную комиссию? Испортил мне рекомендации? Признавайся!

Я ждала вспышки. Отрицания. Гнева. Но он лишь медленно покачал головой, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на усталую жалость.

— Алия, — он произнес мое имя так, словно это было тяжелое бремя. — Может, хватит уже делать виноватым во всем меня?

Я застыла с открытым ртом, пытаясь найти слова.

— Ты уже и сама веришь в свою ложь? — продолжил он, и каждый его палец бил точно в цель. — Что я — всемогущее чудовище, которое только и ждет, чтобы разрушить твою жизнь? Что у меня нет других забот, кроме как следить за твоей карьерой? Может, твои чертежи были просто недостаточно хороши? Может, нашелся кто-то сильнее? Или, — он сделал шаг вперед, и его взгляд стал пронзительным, — может, тебе просто удобнее во всем обвинить меня, чем признать, что что-то пошло не так по твоей собственной вине? Или что мир не всегда вращается вокруг тебя и наших старых ран?

Его слова повисли в воздухе, острые и безжалостные. Они срывали все покровы, всю защиту. Я пыталась найти возражение, любой контраргумент, но в голове была пустота. Потому что в самой глубине души, в том месте, куда я боялась заглядывать, я понимала, что он прав. Было проще винить его, чем столкнуться с собственным несовершенством, с жестокой конкуренцией, с простой, банальной неудачей.

Я смотрела на него, и вся моя злость начала сдуваться, оставляя после себя лишь горький, унизительный осадок. Он снова выиграл. Не связями, не деньгами. Одной только холодной, невыносимой правдой.

Он был прав. Эта мысль ударила с такой силой, что у меня подкосились ноги. Я снова грузно опустилась на стул, уставившись в потухший экран ноутбука. Не он. Это была не его рука. Это был просто мир. Жестокий, конкурентный, безразличный. И моей работы оказалось недостаточно.

— Я... прости меня, — мой голос сорвался. Я сжала кулаки, чувствуя, как по щекам снова текут слезы, но на этот раз — тихие, от бессилия, а не от ярости. — Я так хотела начать все заново. Просто уехать и забыть.

Итан все так же стоял передо мной. Не приближаясь, но и не уходя. Молчаливый свидетель моего краха.

— Забыть что? — наконец произнес он. Его голос потерял сталь, в нем появилась какая-то странная, усталая уязвимость. — Меня? Или ту девушку, которой ты была со мной? Потому что та, другая, что пытается построить жизнь с человеком, которого не любит, и сбежать в город, куда ее не взяли, — это не ты, Алия. Это тень. И ты сама это знаешь.

Я резко подняла на него глаза.
— А что ты знаешь обо мне? Ты появился три года назад, разбил мне сердце, а теперь являешься, как будто ничего и не было, и читаешь лекции о моей жизни!

— Ничего и не было? — он горько усмехнулся, и это был первый по-настоящему живой звук от него за все время. — Ты правда в это веришь? Ты думаешь, я пришел сюда случайно? В эту кофейню, в этот час?

Мое сердце пропустило удар.
— Что?

— Я видел, как ты зашла сюда. Я ждал. — Он сказал это просто, без пафоса, как констатацию факта. — Я знал о Торонто. Я знал, что сегодня придет ответ. И я... я не хотел, чтобы ты была одна, когда его получишь. Вне зависимости от того, каким он будет.

В его словах не было ни капли романтики. Только какая-то мрачная, искаженная ответственность. И в этом был больший смысл, чем во всех его прошлых «прелесть» и «красотуля».

— Зачем? — прошептала я. — Чтобы насладиться зрелищем? Чтобы посмотреть, как рушатся мои планы?

— Нет. — Он нахмурился, словно и сам не до конца понимал мотивы. — Чтобы убедиться, что с тобой все в порядке. Даже если для этого придется стать для тебя очередным козлом отпущения. Это... похоже, единственная роль, в которой ты готова меня видеть.

Я усмехнулась и смотрела на него, когда все мои защитные стены дали трещину. Он не пришел торжествовать. Он пришел разделить боль. Самую обычную, приземленную, человеческую боль отвержения. И в этом было что-то более разрушительное для моей ненависти, чем любая романтическая речь.

— Ты... идиот, — вырвалось у меня, и голос снова дрогнул, но теперь от чего-то другого. — Полный, безнадежный идиот. Ты думал, что появиться здесь, напомнить мне обо всем... это поможет?

— Нет, — честно признался он. Его плечи опустились, и он наконец оторвался от своего места, сделав шаг ближе. Не для того, чтобы коснуться меня. Просто чтобы сократить дистанцию. — Я не думал, что это поможет. Я думал, что я должен. Потому что три года назад, когда у меня был выбор — быть с тобой в твоей боли или убежать от нее — я выбрал убежать. И это был самый трусливый поступок в моей жизни.

Он говорил тихо, но каждое слово било прямо в цель, в ту самую рану, которая никогда по-настоящему не зажила.

— Я не прошу прощения, Алия. Это было бы слишком просто и слишком лицемерно. Но я хочу, чтобы ты знала. Я сломал нас не потому, что разлюбил. А потому, что испугался той силы, которую ты во мне пробуждала и я просто не смог... Ты требовала всего человека, а у меня на тот момент были только обломки.

Я не могла отвести от него взгляд. В его глазах была та самая уязвимость, которую он так тщательно скрывал за маской холодности и сарказма. И это было страшнее любой его манипуляции.

— А теперь? — прошептала я. — Что изменилось теперь? Ты все так же боишься?

Он горько усмехнулся, и в его взгляде мелькнула знакомая сталь.

— Теперь я боюсь больше. Потому что понимаю, к чему привел мой страх. Я построил идеальную, безопасную, бездушную клетку. И я единственный заключенный в ней. — Он посмотрел на мое письмо, все еще маячащее на экране. — А ты... ты все еще пытаешься летать. Даже с подбитым крылом. И я завидую тебе за это. Больше, чем чему бы то ни было.

Он повернулся, чтобы уйти. И в этот момент что-то во мне сломалось окончательно. Ненависть, злость, обида — все это оказалось хрупким фасадом, за которым все эти годы пряталось что-то еще.

— Итан.

Он остановился, но не обернулся.

— Твое предложение Виктории... — я сглотнула ком в горле. — Это твоя клетка?

Он замер на месте. Спина его была напряжена.

— Да, — тихо сказал он. — И дверь в нее я закрыл сам.

И тогда я это поняла. Мы оба были в аду. Только мой был из огня и ярости, а его — из льда и молчания. И, возможно, простить его я никогда не смогу. Но в тот момент, глядя на его спину, я наконец перестала видеть в нем монстра. Я увидела самого одинокого человека из всех, кого знала.

— Хорошая кофейня, — вдруг сказала я, и голос мой звучал сипло. — Их капучино... он всегда был твоим любимым.

Он медленно обернулся. В его глазах стоял немой вопрос, смешанный с надеждой, которую он, казалось, сам боялся признать.

Я не пригласила его обратно. Не улыбнулась. Я просто... перестала сражаться. Против него. Против себя. Против правды, которая заключалась в том, что наша боль была единственным, что до сих пор связывало нас.

— В другой раз, — сказала я. — Может быть, в другой раз я позвоню тебе первой.

Мы смотрели друг на друга через стол — два израненных призрака, застрявших в прошлом, которое не хочет отпускать. Гнев ушел, оставив после себя лишь изматывающую, горькую правду и странное, щемящее чувство связи, которую не смогли разорвать ни время, ни боль.

— Что нам делать, Итан? — спросила я, и в моем голосе звучала вся моя усталость.

Он отвел взгляд, впервые за весь разговор.

— Я не знаю, — тихо сказал он. — Но бегство — не выход. Мы уже пробовали.

Он медленно подошел обратно к столу, но не сел. Его пальцы сжали спинку стула так, что костяшки побелели.

— Ты помнишь, как мы в тот вечер на озере смотрели на звезды? — его голос был глухим. — Ты сказала, что самые яркие звезды — это те, что уже умерли. А их свет — всего лишь эхо. Призрак.

Я кивнула, не в силах вымолвить слово.

— Вот что мы с тобой, Алия. Два призрака, — он горько усмехнулся. — Мы так долго носили свою боль как оправдание, что она стала нашей единственной сущностью. Ты — своим гневом. Я — своим покаянием.

Он наконец посмотрел на меня прямо, и в его взгляде была пугающая ясность.

— Я не могу обещать, что смогу стать тем человеком, которого ты когда-то любила. Слишком много сломалось. Но я могу перестать врать. Себе. И тебе.

— А что это значит на практике? — спросила я, чувствуя, как в груди замирает что-то хрупкое и опасное. — Ты откажешься от помолвки? Бросишь работу у отца?

— Нет, — ответил он без колебаний. — Это было бы еще одним бегством. Другой формой трусости. — Он глубоко вздохнул. — Это значит, что я перестану притворяться, что эта клетка — мой выбор. Это значит, что я начну искать ключ. Даже если на это уйдут годы.

Он сделал паузу, его взгляд стал пристальным, почти невыносимым.

— И это значит, что я буду здесь. Не как твой спаситель. Не как твой палач. Просто как человек, который... понимает тебя. Если ты захочешь.

Это было страшнее любого признания в любви. Потому что в любви есть страсть, забвение, возможность снова обжечься. А то, что он предлагал... это была тихая, упрямая работа по разминированию поля боя, где мы оба подорвались на своих же минах.

Я разжала пальцы и посмотрела на сообщение с отказом. Это были просто буквы на экране. Не конец света. Конец одной иллюзии.

— Я не знаю, смогу ли я тебе доверять, — сказала я честно.

— Я тоже не знаю, смогу ли я это заслужить, — так же честно ответил он.

И в этой взаимной, неуверенной честности было больше надежды, чем во всех его прошлых клятвах и моих мечтах о побеге.

Дождь за окном стих. В кофейне стало тихо. Мы стояли друг напротив друга — два израненных солдата, объявивших перемирие, но не знающих, как жить в мире.