«Кровь и Яд» [18+] Книга 1: "The Venom Trilogy"

«Боль от безответной любви, хуже чем смерть.» © M.A.S

     ***Имран  

     Иногда наши сердца разбиваются от одиночества…

     В этом доме, полном роскоши и величия, не было места для свободы. Здесь правили деньги. Здесь царила власть. Здесь господствовал страх. Но только не свобода.

     Я сидел на террасе своей комнаты, глядя вдаль, туда, где, возможно, существовал другой мир. Где-то там, за высокими заборами нашего особняка, за пределами этой безупречно выстроенной империи, шла жизнь, в которой можно было быть просто человеком, а не наследником фамилии Коч. Но для меня этот мир был недосягаем. Иллюзия. Глупая мечта.

     Я знал цену всему, но не знал своей собственной. Я не был человеком — я был проектом. Я не был рождён для жизни, я был рождён для управления. Я должен был стать будущим главой семьи. Человеком, чьё слово определяет судьбы тысяч. Чьё имя внушает страх. Чья подпись решает, кто станет богаче, а кто будет раздавлен без сожаления.

    Обычные люди видят только блеск: дворцы, автомобили, безграничные счета в банках. Они мечтают о такой жизни, не понимая, какая кровь была пролита за это богатство. Я вырос среди тех, кто говорил о миллиардах, как другие говорят о хлебе. Я слышал, как отцы уничтожают своих сыновей, как братья предают друг друга за право владеть куском империи, как матери продают своих дочерей за выгодные союзы.

     Деньги — не инструмент, деньги — оружие.

     В этом мире ты либо хищник, либо жертва. Здесь не заключают честных сделок — здесь устраняют конкурентов. Здесь не прощают ошибок — здесь за них платят кровью. Власть принадлежит тому, кто готов убивать за неё. Если ты не готов — ты уже мёртв.

     Меня учили быть хищником. Меня дрессировали, словно боевую собаку, которая не имеет права на слабость. Я учил языки, анализировал рынки, осваивал искусство манипуляций. Меня готовили к войне, в которой не было места для эмоций. Я знал, как улыбаться, когда надо. Как говорить то, что от меня ждут. Как давать обещания, которые не собирался выполнять. Я стал идеальным наследником. Но ценой этого стала моя душа.

     Когда-то я хотел стать поваром. Глупая мечта. Создавать что-то настоящее. Что-то, что приносит радость. Но в нашем мире такие желания считались слабостью. Мне объяснили: жизнь — это бизнес. Ты либо управляешь, либо тобой управляют. И я подчинился. Не потому, что хотел, а потому, что другого выбора у меня не было.

     Но чувствовала ли я радость от этого?

     Нет. Я существовал. Я играл свою роль. Но внутри я был мёртв.

     Мой брат, Синан, мог позволить себе любить. Позволить себе рискнуть, даже если знал, что за это придётся заплатить. А я? Я был связан цепями, которые не мог разорвать. Я не мог сбежать, потому что ответственность жгла меня изнутри. Я не мог отказаться от своей роли, потому что тогда рухнуло бы всё, ради чего меня готовили всю жизнь.

     Но иногда… иногда в тишине ночи я позволял себе мечтать. О мире, где я мог бы быть не наследником, а человеком. Где мои решения определялись бы не расчётом, а сердцем. Где я мог бы любить, а не заключать браки по договорённости. Где мог бы доверять, не ожидая предательства за каждым углом.

     Но такие мечты — опасны. В этом мире за слабость платят самую высокую цену.

     Наш мир — это ледяной трон, на котором невозможно усидеть, не испачкав рук в крови. Здесь выигрывает не тот, кто сильнее, а тот, кто умеет наносить удары первым. Беспощадно. Навсегда. В этой игре нет правил. Здесь невозможно выстоять, оставаясь чистым. Ложь становится правдой, правда превращается в иллюзию, а любовь — в самое опасное оружие.

    Никто не остаётся в стороне. Даже молчание — предательство. Мы знали: в этом мире есть только два выбора — стать хищником или стать добычей. И мы всегда выбирали первое.

     Я стал тем, кого они хотели видеть. Я стал оружием. Но за всё нужно платить. И я заплатил.

     Я похоронил себя заживо.

     ***Ягмур

     Иногда наши сердца разбиваются от потери родного человека…

     Вся моя жизнь – это череда потерь. Я научилась терять. Сначала – отца и брата, те, кто был моим миром, моими основными опорами. Авария… Это слово вырывает у меня внутренности каждый раз, как я его произношу. Я была там, в той машине, среди обломков, среди крови. Но я выжила. И за что? За что мне это было нужно? Чтобы стать живым напоминанием о том, как хрупка жизнь и как быстро она уходит? Или чтобы пережить ещё больше боли, которая будет меня грызть изнутри?

     Я не могла говорить. Три года тишины. Тишина, которая была более громкой, чем любые крики. Я была пустым местом, где когда-то было что-то живое. Я не чувствовала боли, потому что не могла ничего чувствовать. Я была как камень. Просто камень, лежащий на дне океана.

     Но потом появился он. Мальчик. Мой спаситель. Он был как свет, который пробивается через тучи, как дыхание после долгого погружения в воду. Он стал моей опорой, моей надеждой. Он смог вернуть меня, вернуть мне способность чувствовать. Он был моей первой любовью. Я отдала ему все, что могла, все, что осталось после того, как жизнь вырвала у меня всё важное.

     Он был моим другом, моим героем, моим первым всем. Он пришел в тот момент, когда я уже не верила в счастье, когда мне казалось, что моя душа не способна на чувства. Но он смог зажечь свет в этом мраке. И я полюбила. Без оглядки, без страха, без колебаний. Я дала ему свою душу. Он был всем для меня.

     Но как легко было взять. И как тяжело было оставить. Он ушел. Без объяснений, без прощения. Он ушел, и я осталась. Пустая. Поняла, что весь этот мир, вся эта жизнь – это лишь игра. Его уход не был случайностью. Он сделал свой выбор, и мне пришлось смириться с тем, что я просто была частью его прошлого, а не его будущего.

     Я не смогла забыть его. И, наверное, не смогу. Я всё еще жду, даже если знаю, что его уже нет. Жду, чтобы увидеть, как он снова зайдёт в мою жизнь. Но будет ли это так, как прежде? Буду ли я любить его так же, как раньше, или же сердце научится быть пустым? Сможет ли оно когда-нибудь вновь доверять?

     Время покажет. Всё покажет. Но я уже устала ждать. И всё же я не могу остановиться.

     ***Имран

     Поле для гольфа было просторным, вытянутым до горизонта, с идеально подстриженной травой, которая зеленила всю территорию. Поверхность была настолько ровной, что даже далекие флаги на лужайках казались как маленькие красные точки в этой бескрайней зелени. Ветер легонько покачивал флаги, создавая почти незаметное движение в воздухе, но остальная тишина окутывала нас, словно вся встреча была лишена жизни за исключением той зловещей энергии, что витала в воздухе. Это был не просто гольф — это была игра в силу, в влияние, в престиж. Каждое движение, каждый взгляд, каждое слово было на вес золота.

     Мужчины, разделившиеся на команды, стояли в несколько групп, в их глазах играло что-то большее, чем просто уверенность. Это был взгляд победителей, которым не нужно было доказывать свою мощь, но которые, тем не менее, наслаждались этим моментом, этим актом показа своей доминирующей позиции. Отец, с его партнерами, стоял чуть в стороне, их лица расслаблены, но в их смехе звучала не просто радость, а издевка, скрытая в богатых, глубоких, слегка агрессивных нотах. Это было не столько веселье, сколько демонстрация того, что они стоят на пьедестале, а остальные — это просто декорации, которых можно использовать для создания нужного им фона.

     Я, Арда, и сыновья отцовских партнёров, стояли немного в стороне, каждый из нас, как на поле битвы, готовый быть частью этой игры. Но в глазах наших отцов не было ни любви, ни заботы. Мы были просто частью их стратегии, их инструмента для достижения большего — хвастовства и подчеркивания собственной власти через нас. Это был момент, когда они, словно мастера шахмат, выставляли своих «фигур» на поле, демонстрируя свою мощь и превосходство через наши фигуры. Мы, сыны богатых и властных людей, стояли тут, по сути, как объект восхищения и подтверждения их величия.

     Нашим отцам действительно есть чем гордиться. Я окончил Гарвард с дипломом с отличием — результат, который сделал меня человеком, которого невозможно игнорировать. Арда, мой лучший друг, закончил Стэндфорд с высшими отметками, а Синан, мой старший брат, стал выпускником Оксфорда. И все сыновья людей, которые сейчас находилось здесь, учился ведущих мировых университетах. Все мы из Лиги Плюща, элиты, где учат не просто профессиям, а жизни на самом высоком уровне. Это университеты, которые формируют не только интеллект, но и лидеров мирового масштаба. Мы — лучшие, умнейшие, и гордость наших отцов.

     Где-то вдали слышались приглушённые разговоры других игроков, редкие всплески смеха и глухие удары по мячу, вырывая меня из разумея. Атмосфера элитного клуба — сдержанная, но наполненная скрытым напряжением, словно даже ветер здесь дует только по правилам.

     — Добрый день, джентльмены, — раздался ленивый, чуть насмешливый голос Синана.

     Как всегда, он появился последним, словно хотел напомнить о своей независимости от любых расписаний. Он не спешил, позволял себе наслаждаться каждым шагом, будто мир вращается вокруг него, а не наоборот.

     Я медленно скользнул взглядом по его образу — облачённый в безупречно сидящий тёмно-синий жилет на молнии, под которым белела облегающая рубашка с длинными рукавами, лишь ухмыльнулся. Белоснежные брюки подчёркивали его рост, а такие же чистые кроссовки намекали на то, что он не привык мараться — ни в прямом, ни в переносном смысле. В руках он лениво держал клюшку для гольфа, а перчатка на одной руке выглядела скорее символом утончённости, чем необходимостью.

     — Синан, — я приподнял бровь, скрестив руки на груди. — Ты решил прикинуться аристократом или просто хочешь напомнить всем, что ты недосягаем, как небо?

     Синан ухмыльнулся и покачал головой.

     — Имран, ты так смотришь, будто я пришёл на похороны твоих иллюзий о том, что у меня нет вкуса.

    Я тихо фыркнул, не отводя взгляда.

     — Нет, просто думаю, что даже в аду ты найдёшь способ выглядеть как человек, который делает ставки, а не тот, на кого их делают.

     — Правильно, — с довольной улыбкой протянул он, затем медленно прокрутил клюшку в руке, будто взвешивал её, прежде чем встать в нужную позу.

     Один лёгкий, но точный удар — и мяч плавно скользнул по полю, попав точно в цель.

     — Я само совершенство. И был рождён, чтобы контролировать, а не подчиняться, брат.

     — Ты самый самоуверенный и высокомерный человек, которого мне доводилось видеть, Синан, — сказал Арда, с улыбкой продолжая свою игру.

     Он сделал удар, и его мяч тоже попал в цель. Арда всегда был в своей стихии, спокойный и собранный, с лёгким сарказмом в глазах. Его действия были точными, но сдержанными, будто он просто выполнял очередную задачу, не видя в этом никакого удовольствия.

     Синан смерил его взглядом и усмехнулся.

     — Неожиданно видеть тебя в этом кругу, Арда.

     Он встал перед ним в своей фирменной манере — непринуждённо, но с тем раздражающим совершенством, которое делало его похожим на человека, уверенного в своей неприкасаемости. Одна нога небрежно закинута перед другой, как будто он не на поле для гольфа, а в гостиной, решая, какой виски выбрать. Одна рука лениво покоилась на бедре, другая держала клюшку, словно это не спортивный инвентарь, а аксессуар к его идеально подобранному образу.

     Арда посмотрел на него спокойно, своими без тени раздражения или удивления.

     — Может, я и не прихожу в такие места, но моё происхождение от этого не меняется. — В его голосе не было ни хвастовства, ни оправданий. Просто факт.

     Я молча наблюдал за этим обменом репликами, и внутри меня на мгновение вспыхнула тень чего-то похожего на уважение. Арда был единственным сыном и наследником империи Алемдароглу. Если имя моего отца шло первым, то имя отца Арды неизменно следовало за ним. Их семья была не менее могущественной, чем наша, и вложила не меньше сил в развитие этой страны, особенно в области культуры и искусства.

     Но то, что у нас было с отцами, отличалось. Мы с братьями были для нашего отца гордостью. Нас учили побеждать, и мы всегда оправдывали ожидания. Арда же был для своего отца разочарованием. Их отношения были настолько испорчены, что он отказался от всего наследства, даже хотел сменить фамилию, чтобы больше не быть частью этой династии.

     Сейчас он стоял перед Синаном — не таким, как мы. Без титулов, без фальшивой самоуверенности, без желания доказать что-то. Просто человек, который больше не боялся того, от чего большинство из нас никогда бы не смогли отказаться.

     И в этом было его настоящее превосходство. 

     Гольф-клуб утопал в тишине, нарушаемой лишь редкими ударами клюшек и ленивыми разговорами. Атмосфера спокойствия, однако, испарялась с каждой секундой, как только прозвучал насмешливый голос позади нас.

    — Синан, ты хоть делаешь вид, что тебе не скучно? Или гольф теперь тоже часть твоего тщательно спланированного эстетического образа? — в голосе звучала едкая насмешка, и, не оборачиваясь, я уже знал, кто это.

    Мы втроём медленно развернулись.

     Напротив нас стоял Угур Аталар — сын нефтяного магната, человек, чьё присутствие было раздражающим, но неизбежным. Он никогда не был другом Синана, но каким-то образом постоянно оказывался рядом.

     — А ты всё такой же жалкий, Угур? — Синан лениво окинул его взглядом, словно изучал ненужную вещь, которая случайно оказалась на его пути.

     — Ты льстишь себе, друг мой, — ухмыльнулся Угур.

     Синан молча повернулся к нему спиной, полностью игнорируя его существование, и, чуть прищурившись, нанёс очередной удар по мячу.

     — Я тебе не друг, никогда им не был и не буду, — спокойно, но с колючей холодностью сказал он, снова замахиваясь.

    Угур усмехнулся и скрестил руки на груди, а затем, как бы между делом, бросил:

    — Кстати, я только что встретил твою невесту в фойе клуба.

    Синан не двинулся. Казалось бы, он даже не слышал, но я заметил, как клюшка застыла в миллиметре от мяча. Как изменилось его дыхание. Как напряжённость пронзила его тело, словно натянутая струна, готовая лопнуть.

    Желваки на его челюсти заиграли, пальцы крепче сжали рукоятку клюшки.

    — Держу пари, сейчас он проломит ему череп этой клюшкой, — шепнул Арда, не отрываясь от сцены.

     Я бросил на него быстрый взгляд, но промолчал — потому что сам был в этом уверен.

     — Ипек… — начал было Угур, но не успел закончить.

     Синан повернулся стремительно, почти хищно, и в следующее мгновение клюшка оказалась у самого лица Угура. Острая металлическая кромка замерла в сантиметрах от его рта.

     — Не смей даже произносить её имя, — голос Синана был спокойным, почти ленивым. Но в этой ледяной размеренности таилась такая угроза, что воздух будто сгустился. — Если я ещё раз услышу имя моей невесты из твоего рта, я вырву тебе язык.

    Угур не шелохнулся, но его ухмылка стала менее уверенной.

     — Синан, — раздался за нашими спинами твёрдый, властный голос.

     Мы с Ардой резко повернулись. Отец стоял чуть поодаль, взгляд его был тяжёлым, как сталь, но Синан даже не сдвинул взгляда. Он продолжал сверлить Угура убийственным взглядом, не опуская клюшку.

     — Что здесь происходит? — отец прошёл мимо нас и остановился рядом с Синаном, его голос был твёрд, но спокойствие в нём таило что-то гораздо более опасное, чем крик.

     — Проваливай, пока я не разбил твою голову, — ледяным голосом сказал Синан, наконец опуская клюшку.

     Угур задержался на мгновение, но, поймав выражение лица Синана, предпочёл не испытывать судьбу. Когда его фигура скрылась за стеклянными дверями клуба, отец перевёл на Синана холодный, непроницаемый взгляд.

     — Что ты творишь? Ты собирался устроить драку здесь?

     Синан коротко вдохнул, сдерживая закипающий гнев.

     — Если бы ты знал, что он сделал, сам бы ему морду раскроил, — проговорил он сдержанно, но в голосе звучала затаённая ярость.

     Отец сузил глаза.

     — Что он сделал?

     — Он крутится вокруг Ипек. Провоцирует меня. — Синан стиснул зубы, кулаки побелели от напряжения. — Хочешь, чтобы я просто наблюдал, как какой-то подонок пытается опорочить имя моей невесты?

     Наступила короткая, удушающе плотная тишина.

     — Ты не будешь вмешиваться, — голос отца стал холодным, как ледяной ветер.

     — Ты шутишь? — в голосе Синана зазвучала тёмная, предупреждающая нота.

     — Я сам с ним разберусь.

    От этой фразы воздух стал тяжёлым, как перед бурей. Я знал, что это не пустые слова. Если отец что-то обещал — это случалось. И если Синан был страшен в своей необузданной ярости, то отец был страшен в своём хладнокровии. И когда он говорил, что разберётся, это означало лишь одно: Угур Аталар пожалеет, что вообще когда-либо встретился с Ипек.

     — Вот и виновница этой ситуации.

     Синан процедил эти слова сквозь зубы, не сводя напряжённого взгляда с девушки, которая только вышла из клуба и направлялась в нашу сторону. Я последовал его взгляду — Ипек.

     — Дядя Халид, — первой заговорила она, подойдя к нашему отцу.

     Легко, как будто вокруг не было напряжённой атмосферы, как будто она не чувствовала чужого гнева. Она улыбнулась отцу, обняла его — просто и естественно, словно он был её родным.

     Как бы это странно ни было, но Ипек умела находить подход к людям. Даже к такому человеку, как мой отец, который души в ней не чаял. Для него она была будущей невесткой, достойной нашего имени.

     Ипек стояла на фоне изумрудного поля, будто воплощение безупречного вкуса и утончённости. Белоснежная юбка лёгкими волнами касалась её бёдер, подчёркивая изящество фигуры, а простая, но элегантная футболка мягко облегала её силуэт, создавая образ чистоты и утончённой женственности. Чёрная бейсболка бросала тень на её лицо, изящные пальцы, покрытые тонкой перчаткой, легко касались клюшки, которую она держит в руках.

     Её белоснежные кроссовки, идеально дополняли ансамбль – лаконичный, но безупречный. Казалось, даже ветер играл с её волосами бережно, опасаясь разрушить эту гармонию.

     Она была словно картина, на которой каждый штрих подобран с точностью гения – естественная, свободная, но в то же время пропитанная аристократической сдержанностью. И, чёрт возьми, будь я на месте Синана, я бы тоже так отреагировал на слова другого мужчины про мою невесту.

     Отец, закончив разговор с Ипек, бросил на нас быстрый взгляд и, похоже, понял, что задерживаться не стоит.

     — Вы играйте, я пойду к ребятам, — сказал он, скрываясь за дверью.

     Наступила напряжённая тишина, но она длилась не больше секунды.

     — Что на тебе надето? — раздражённо бросил Синан, окидывая Ипек взглядом, полным недовольства.

     Она медленно повернулась к нему, словно только сейчас обратила внимание на его присутствие. В глазах мелькнуло развлечение.

     — Униформа для гольфа, не видишь? — её голос был пропитан невинностью, которая ещё больше разозлила Синана.

     Я посмотрел на неё внимательнее. Да, белоснежная юбка была явно слишком короткой для холодного сезона, но Ипек будто наслаждалась возможностью бросить вызов.

     — Какая, к чёрту, униформа? Ты свою юбку видела? — прошипел Синан, делая шаг к ней. — На дворе зима! Ты в своём уме? Брюк что ли не было?

     — Были, — безразлично пожала она плечами, затем лениво откинула волосы назад. — Но мне захотелось это надеть. Разве ты против красоты, Синан? Или тебя пугает, что другие мужчины её увидят?

     — Я тебя убью за твою красоту, — процедил он. — Иди и переоденься.

     Ипек сложила руки на груди, её губы растянулись в насмешливой улыбке.

    — С чего это вдруг? Я что, твоя жена, чтобы слушаться тебя?

     — Господи, я сойду с ума! Жена, говорит! Ты моя невеста, Ипек!

     — Невеста — ещё не жена, — парировала она, склонив голову набок.

   — Оказывается, они очень интересные, — пробормотал Арда, наблюдая за ними с нескрываемым интересом. Я взглянул на него и едва сдержал смешок.

     Синан тяжело вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Но его терпения хватило ненадолго.

     — Ипек, не зли меня. Сними эту тряпку.

     — Не хочу, — отрезала она, с гордым видом разглядывая ногти. — Дискуссия окончена. Мне с тобой не о чем разговаривать, брат Синан.

     Я почувствовал, как воздух вокруг нас сгустился. Арда замер, а Синан прищурился, его глаза потемнели.

     — Как ты меня сейчас назвала? Повтори, — его голос стал низким, почти угрожающим.

    — Раз не услышал, повторю, — с видом абсолютного невинного ангела произнесла Ипек. — Мне с тобой не о чем разговаривать, брат Синан.

     Чувствую, сейчас что-то взорвётся. Вернее кто-то, и это мой брат.

     — Я тебя убью, Ипек, — прошипел он, делая шаг вперёд. — Какой, к чёрту, брат?! Я твой, блядь, муж! Муж!

     Он буквально выплюнул последнее слово, не заботясь о том, что вокруг есть свидетели. Ипек даже не моргнула. Напротив, её губы снова растянулись в язвительной улыбке.

     — Жених, а не муж. Но, ой, а что, не понравилось? — протянула она с наигранным удивлением. — Ведь это ты сам сказал: «ты называешь Мерта и Османа братьями, меня тоже называй братом.» Ну вот, и ты мой брат, Синан.

     Она нагло скопировала его голос, и я увидел, как Синан сжал кулаки. Он был на грани.

     — Назови меня ещё раз так, и я тебе докажу, что я не твой грёбаный брат! Или вообще твой родственник! — зарычал он. — Чёрт возьми, брат и сестра не целуются так, как мы! Но сначала я вырву твой язык, который осмеливается так меня называть!

     Он резко шагнул к ней, но Ипек была быстрее. Вырвав клюшку из рук, она развернулась и со смехом бросилась к коттеджу.

     — Ипек! — рявкнул Синан, срываясь за ней.

     Мы с Ардой переглянулись.

     — Не хрена себе они целовались?! — в шоке спросил Арда.

     Я пожал плечами.

     Да, между ними что-то происходит. И, судя по всему, они оба это тщательно игнорируют. Посмотрим, сколько ещё продлится их игра.

     ***Ягмур

     Я смазываю кисть краской и провожу по стене, добавляя глубину волнам на морском пейзаже. Оттенки синего, смешиваясь друг с другом, создают иллюзию движения, словно настоящий прибой. Свет лампы падает на стену, подчеркивая плавные переходы цвета. Воздух пропитан запахом краски, растворителя и едва уловимой свежести дождя. В вокруг тихо, только потрескивает фитиль ароматической свечи, которую я зажгла, чтобы немного рассеять резкие запахи.

     Мои руки, лицо, даже одежда испачканы разноцветными пятнами. Я откидываю прядь волос, прилипшую к виску, но она снова падает мне на глаза, раздражая и мешая сосредоточиться. Обычно во время работы я собираю волосы в хвост, но сегодня потеряла резинку. Теперь приходится мириться с их беспорядочностью, но это действует мне на нервы.

     — Черт… — тихо выдыхаю, небрежно вытирая лоб тыльной стороной ладони, только сильнее размазывая краску по коже.

     Я устала и раздражена, вот-вот собираюсь бросить кисть, как вдруг чувствую: к моей шее касается что-то теплое. Пальцы осторожно собирают мои волосы, заправляют выбившиеся пряди, и я на мгновение замираю. Это так неожиданно, но в то же время… приятно.

     Мой взгляд тут же падает на его руки, аккуратные, уверенные, сильные. Они касаются меня с осторожностью, с той самой нежностью, которая за последние две недели стала для меня чем-то привычным, но все равно каждый раз заставляла сердце биться быстрее.

     — Имран, — шепчу его имя, не осознавая, что говорю вслух.

     Две недели мы работаем над этой стеной. И за эти две недели я поняла кое-что: рядом с ним мне комфортно. Мне нравится, когда он в моем пространстве, когда его руки случайно касаются моей кожи, когда он так ненавязчиво заботится обо мне. Я позволила себе влюбиться в него. Это случилось осознанно. И теперь с каждым днем я все сильнее ощущаю, насколько мне он дорог.

     — Ты злишься, когда волосы мешают, — тихо говорит он, и от его голоса по позвоночнику пробегает тепло. Я сглатываю, стараясь не выдать внутреннего волнения. — Кажется, ты сегодня забыла свою резинку, поэтому я попросил Адила купить тебе новые.

     Я удивленно моргаю, но затем чуть улыбаюсь.

     — Спасибо, — отвечаю также шепотом и, набравшись смелости, поворачиваюсь к нему лицом. Наши взгляды встречаются, и я затаиваю дыхание.

    Он изучает меня, словно хочет запомнить каждую деталь. В какой-то момент Имран вынимает из кармана белый платок и нежно касается моей щеки, стирая краску. Я чувствую легкое покалывание, когда ткань скользит по коже.

     — Не отмывается, — хмыкает он, слабо улыбаясь.

     — Ничего страшного, — пожимаю плечами. — В процессе работы я всегда покрываюсь краской. Потом умоюсь.

     Я не отрываю взгляда от его глаз, и он тоже не торопится отвести свой. Время будто замирает.

     Но внезапно его внимание переключается. Он опускает взгляд, его брови чуть нахмуриваются.

     — У тебя нос покраснел, ты замерзла? — спрашивает он, беря мои ладони в свои.

    Я не сразу понимаю, о чем он, но когда чувствую тепло его кожи, становится очевидно: мои руки ледяные. Имран на мгновение сжимает их, будто хочет согреть, а потом решительно говорит:

     — Всё, заканчивай. Идём в дом. Я приготовлю тебе горячий чай с мёдом.

     Я молча киваю, позволяя ему вести меня внутрь, чувствуя, как тепло его ладони согревает не только мои руки, но и что-то глубоко внутри меня.

     Внутри содовый домик оказался ещё уютнее, чем снаружи. Маленький, тёплый, словно спрятанный от мира. Весь интерьер был выполнен в спокойных, приглушённых оттенках: мягкие серо-бежевые диваны, шерстяные пледы, деревянные полки с книгами и маленькими статуэтками. На стенах — старые фотографии, пожелтевшие от времени, а в центре гостиной — камин, в котором потрескивали сухие дрова, разливая по комнате золотистый свет. Запах сосновой смолы и чая наполнял воздух, создавая иллюзию безопасности.

     Дом был небольшим. Всего одна спальня, ванная, и маленькая кухня, плавно перетекающая в зону отдыха. Но для двоих он казался идеальным — тихая гавань посреди бесконечного бури.

     Я села на диван ближе к камину, протянула руки к огню, ощущая, как постепенно оттаивают замёрзшие пальцы. Имран стоял у кухонного стола, готовя чай. Я смотрела на его спину, его широкие плечи, на то, как уверенно он двигался, и в этот момент он был таким красивым.

     — Почему ты купил это место? — голос прозвучал мягче, чем я ожидала.

    Он не сразу ответил, будто обдумывал слова.

     — Я не покупал его, — тихо сказал он, не оборачиваясь. — Мы построили его с дедушкой, когда я был ещё ребёнком.

     В его голосе проскользнула едва уловимая горечь. Я почувствовала её, как прохладный ветерок, пробежавший по комнате.

     — Значит, дом довольно старый? — спросила я, пытаясь смягчить тяжесть момента. — Он выглядит почти новеньким.

     — Потому что я его привёл в порядок. После того, как уехал, здесь больше никто не был. Дедушка скончался… — Он замолчал. Несколько секунд в доме было слышно только потрескивание дров.

    Он скучал. Я могла чувствовать это в каждом его движении, в том, как он наклонил голову, как выдохнул, прежде чем взять две большие кружки с чаем и подойти ко мне.

     — Выпей. Тебе нужно согреться.

     Я взяла кружку из его рук, ощутила, как тепло керамики проходит сквозь пальцы. Поднесла её ближе к лицу, вдохнула терпкий аромат.

     — Кайф, — прошептала я, улыбаясь.

     Имран тоже улыбнулся и присел напротив, внимательно наблюдая за мной. Но в его глазах что-то мелькало — неуловимое, тяжёлое, затянувшееся с прошлых лет.

     — Ты когда-нибудь думала стать художницей, а не рекламным агентом?

     Я замерла.

     — Да, в детстве я мечтала об этом, — призналась, опуская взгляд в чашку. — Но… быть художником не всегда выгодно. Если ты не станешь знаменитым, в этом нет смысла. Я не могу думать о мечтах, когда есть семья, которой нужна моя помощь.

     В горле сжалось. Я быстро сделала глоток, чтобы спрятать подступившую боль.

     — Хавин, мама, Яман… они не могут заботиться обо мне вечно. Мне нужно встать на ноги, зарабатывать, чтобы помогать им.

     Имран какое-то время молчал.

     — Ты ещё слишком молода, чтобы думать об этом.

     Я горько усмехнулась.

     — Когда ты беден, у тебя нет понятия возврат, Имран. Есть только две вещи: как заработать деньги и как их потратить, чтобы хватило до следующей зарплаты.

     Он нахмурился, словно эта мысль показалась ему чужой. Конечно, показалась. Он вырос в другом мире. В мире, где деньги были не целью, а средством.

     — Мир несправедлив, — пробормотал он. — Бедные становятся беднее, а богачи богаче.

     Я взглянула на него.

    — Каково это — иметь столько власти и денег?

     Мне действительно было интересно. Что чувствует человек, у которого есть всё? Чего ему может не хватать?

     Имран поднял на меня взгляд.

     — Это не мои деньги, — медленно сказал он. — Это деньги моей семьи.

    Его пальцы сжались на чашке, взгляд потемнел.

     — Поэтому я чувствую себя пленником, которого заперли в золотой клетке.

     Моё сердце неприятно сжалось.

     — Золотая клетка всё равно клетка, Ягмур. Какая бы она ни была красивая.

     Он откинулся на спинку дивана, будто устав от собственных мыслей.

    — В мире богатых свои расценки. Цены за то, что ты имеешь. И, поверь, эти цены не измеряются деньгами.

     В его голосе слышалась усталость. Но главное было в его глазах. Там отражался целый океан эмоций. Грусть, пустота, тоска. Боль.

     И на мгновение я поняла: несмотря на все различия, нас что-то объединяло. Мы оба чувствовали себя пленниками своей жизни.

     — Значит, правду говорят, что богатые тоже плачут, — протянула я, наблюдая, как на его губах играет ленивая ухмылка.

     — О, ещё как, — с тенью иронии в голосе ответил Имран, облокотившись на спинку дивана. — Быть богатым, иметь власть над всем миром — это не значит, что ты можешь всё. Некоторые вещи невозможно купить. Например, свободу.

    Последнее слово вырвалось из его уст так, словно он признавался в несбыточной мечте.

    — Ты так сильно жаждешь свободы?

    — Каждый жаждет того, чего не имеет, — он посмотрел прямо в мои глаза, и мне на секунду показалось, что я падаю в эту бездну. — А ты? О чём мечтаешь, Ясноглазка?

     Его голос проникает в самую глубину моей души, и я рефлекторно отвожу взгляд, притворяясь, что разглядываю чашку чая в своих руках.

    — Я? — повторяю задумчиво, делая вид, что раздумываю.— Наверное, о том, чтобы заработать много денег.

    Имран рассмеялся, его низкий голос приятно вибрировал в воздухе.

    — Нет, есть что-то ещё, — он смотрит на меня слишком внимательно, слишком проницательно. — Что-то, что невозможно измерить материально.

     Моя улыбка медленно сошла с лица.

    Я хочу, наконец-то стать счастливой… Эта мысль вспыхнула в сознании, но я не дала ей прорваться наружу. Вместо этого легкомысленно махнула рукой:

     — Хочу стать настолько богатой, чтобы вообще не думать о деньгах.

     Имран качает головой с лёгкой усмешкой, словно ребёнок, который только что поймал взрослого на лжи.

     — Ты упорно стараешься не сказать правду, но ладно, не будем об этом. — Он делает небольшой глоток из своей чашки, а потом поставил кружку на журнальный столик, затем слегка наклонился ко мне, и его взгляд потемнел. — Давай я сделаю тебя богатой?

     Я поперхнулась чаем.

     — Что?! — Моргаю, хлопая глазами, как кукла.

     — Смотри, как загорелись твои глаза при слове «богатство», — он снова рассмеялся, явно наслаждаясь моим ошарашенным выражением.

    — Нет в мире человека, который бы не хотел денег, — уверенно заявила я, вытирая уголки губ. — Деньги — это прекрасно!

    — Я этого и не отрицаю. — легко соглашается он. — Но у меня есть предложение.

    Он ставит чашку на столик, выпрямляется и чуть наклоняется ко мне, словно собирается сообщить что-то секретное. От этого движения его голос становится ниже, а взгляд пристальнее.

     — Ты будешь рисовать для меня картины. Очень много картин. Станешь моей художницей.

     Сердце застучало быстрее.

     Почему-то из всего сказанного в моем сознании зацепилось только одно: станешь моей…

     — Стану… твоей? — я выдохнула, чувствуя, как тепло растекается по коже.

     Имран улыбается так, будто прекрасно понимает, что именно я имею в виду.

    — Моей, Ясноглазка, — он выдержал паузу, а затем добавил с хитрой улыбкой: — Моей художницей. — Уточняет он, но в его голосе звучит слишком много двусмысленности, чтобы я ему поверила.

     Я сглотнула, стараясь сохранить самообладание.

     — И как это будет?

     — Ты рисуешь — я покупаю. Всё просто.

     — Сколько? — Я и сама не замечаю, как наклоняюсь чуть ближе, будто боюсь упустить что-то важное.

    Он наклонил голову, словно оценивая мою реакцию.

     — Зависит от картины. Но стартовая цена — десять тысяч.

     Я откидываюсь назад на диван, поражённо моргая.

     — Лир?

     — Долларов.

     Мой рот медленно приоткрылся.

     — Это розыгрыш?

     — Я бы не посмел шутить с такой красотой, — его голос стал мягче, глубже, почти бархатным.

     Я прикусила губу, чувствуя, как он снова ловит меня на эмоциях.

     — Ты не обманываешь? Нет никаких скрытых условий?

     — Если не считать твоего восхитительного общества и дружбы, которую я хочу сохранить, то нет, — он расслабленно откинулся назад.

     Я закусила щеку, оценивающе глядя на него.

     — Тогда я согласна.

     Глаза Имрана вспыхнули, будто он только что выиграл в игру, правила которой знал только он.

     — Тогда ты моя.

    Сердце пропустило три удара.

     Он сделал эту фразу намеренно двусмысленной, и я это знала. Он это знал. Но никто из нас не собирался это озвучивать.

     ***Имран

    Машина остановилась у дома Ягмур, но не спешил выключать двигатель. В салоне было тихо, и только мягкий свет уличных фонарей скользил по её лицу, выделяя мягкие черты и глубокие, тёплые глаза.

     Я перевёл взгляд на неё — она уже смотрела на меня с лёгкой улыбкой, и мне вдруг стало чертовски трудно заставить себя сказать:

     — Ты дома.

     Она кивнула, но даже не потянулась к дверной ручке.

     — Я пойду, — сказала она, но не двинулась с места.

     — Останься ещё на пару секунд, — тихо попросил я, мой голос был тише, чем я ожидал, опуская голову на руль, но не сводя с неё взгляда,

     Ягмур хихикнула, склонила голову на бок, а ямочки на её щеках стали ещё заметнее. Чёрт, как же они меня сводят с ума.

     — Мы провели вместе весь день, ты даже на работу не поехал, — её голос был тёплым, будто солнечным. — И тебе всё ещё мало?

     Я усмехнулся, глядя ей в глаза.

     — Не хочу тебя отпускать.

     Прежде чем она успела что-то сказать, я осторожно убрал с её лица непослушную прядь волос, пальцами скользнув по её щеке. Она чуть вздрогнула, и её кожа вспыхнула нежным румянцем.

     — Что-то в тебе заставило меня почувствовать себя немного более живым… и гораздо менее потерянным, Ясноглазка.

     Она внимательно посмотрела на меня, и на мгновение в машине стало так тихо, что я услышал её дыхание.

     — Можно кое-что спросить? — вдруг тихо поинтересовалась она.

     Я медленно кивнул, не отрываясь от неё.

     — У тебя депрессия?

     Её слова застали меня врасплох. Я замираю, но быстро беру себя в руки.

     — Почему ты так решила?

     — Ты всегда кажешься таким… задумчивым, — продолжила она, изучая моё лицо. — Будто в глубине души тебе очень одиноко. Хотя ты всё время шутишь, улыбаешься, но что-то есть…

     Она слишком хорошо меня видела.

     Я улыбнулся, не потому что хотел её обмануть, а потому что Ягмур была единственным человеком, рядом с которым я позволял себе быть собой. И она это понимала.

     Я наклонился ближе, понизив голос:

     — Когда-нибудь расскажу тебе.

     Она чуть нахмурилась, но кивнула.

     — Значит, что-то есть.

     — Всегда есть что-то, — усмехаюсь.

     Мы оба усмехнулись, и эта короткая фраза вдруг сделала момент между нами ещё более особенным.

    Впервые в жизни мне было так спокойно с девушкой. Так хорошо, что я не думал о прошлом. Мне просто хотелось слушать её голос, смотреть, как она говорит, ловить каждый взгляд, каждую улыбку.

     Кажется, я влюбился.

    Нет, сомнение нет… я точно влюблён.

     Ещё с того самого дня, когда увидел её на кладбище.

     — Если твои «несколько секунд» уже прошли, я пойду домой? — с улыбкой спросила она.

     Я вздохнул. Чёрт, как же не хочется её отпускать. Хочу, чтобы она всегда была рядом. Рядом с моим сердцем.

     — Я бы тебя вообще не отпускал, если бы мог.

     Она тихо рассмеялась, и этот звук был похож на самую красивую музыку.

     Но я всё же нажал на кнопку, разблокируя двери.

     — Ладно, иди, пока я не передумал.

     Ягмур открыла дверь и обернулась:

     — Береги себя, Имран.

     Я вдруг понял, что её голос звучит по-другому, когда она произносит моё имя. Как-то… теплее. Нежнее. Будто это самое прекрасное слово.

     — Ты тоже береги себя, Ясноглазка.

    Я помахал ей и проводил взглядом, пока она не скрылась за дверью. И даже спустя десять минут продолжал смотреть на этот чёртов вход, будто надеялся, что она снова выйдет.

    Потому что понимал — Эта девушка… Она другая.

     Она самая особенная для меня.

     ***Особняк Коч.

    — Тётя! Тётя! — Хавин ворвалась в комнату Фирузе, захлопнув за собой дверь.

     Женщина резко обернулась, раздражённо стягивая с лица маску.

     — Ты, что, орёшь, девочка? — прошипела она, подходя ближе. — Совсем с ума сошла? В доме полно людей! Если кто-то услышит…

     — Сейчас не до этого! — Хавин резко сбросила сумку на диван. — Скажи мне лучше, кто такая Зейнеп?

     Фирузе нахмурилась, моргнув от неожиданности.

     — Кто? Я тебе что, справочник по именам? — с ядовитой усмешкой ответила она. — Хавин, ты ночью головой ударилась? О чём вообще речь?

     — Сегодня к Имрану приехала какая-то женщина из Штатов, по поводу нового проекта. Я тебе говорила, помнишь? — Фирузе кивнула. — Так вот, они явно знают друг друга очень давно. А ещё он не пришёл на работу. Думаешь, совпадение?

     Женщина напряглась.

     — Имран не пришёл на работу? — её брови взметнулись вверх. — Мы точно об одном Имране говорим? О том самом Имране, который даже с высокой температурой приходит в офис, как солдат?

     — Да, именно о нём, тётя! — Хавин всплеснула руками. — Так кто она? Что между ними?

     Фирузе скрестила руки на груди, пристально всматриваясь в племянницу.

     — Откуда мне знать, кто она? — пожала плечами, а потом задумалась. — Как ты сказала, её зовут?

     — Зейнеп!

     — Зейнеп Тунджай? — голос Фирузе резко изменился.

     Хавин напряглась.

     — Да… — в горле встал ком. — Ты её знаешь?

     Фирузе медленно опустилась на диван.

     — Боже, только её не хватало… — пробормотала она, закрывая глаза рукой.

     — Тётя?! — Хавин вцепилась в её плечо. — Почему твоё лицо стало таким мрачным? Кто эта женщина? Говори!

     Фирузе вздохнула, словно готовилась сказать нечто неприятное.

     — Она… Они учились вместе. Зейнеп была лучшей подругой Нихаль. Имран, Арда, Нихаль и Зейнеп провели вместе всю молодость. Жили в одном доме.

     — В одном доме?.. — у Хавин пересохло во рту. — У него что-то было с ней?

     Фирузе покачала головой.

     — С ней – не знаю. Но одно скажу точно: если она вернулась после стольких лет, значит, что-то задумала.

     Наступила тишина. В воздухе повисло напряжение.

     — Будем надеяться, что Имран не станет проводить с ней много времени… — произнесла Фирузе тихо, но с твёрдой угрозой в голосе.

     — Почему? — Хавин резко повернулась к ней. — Что случится?

     Женщина посмотрела ей прямо в глаза.

     — Наш конец. Если эта женщина запудрит ему мозги, он может вернуться к Нихаль.

   Хавин резко выдохнула, губы сжались в тонкую линию.

     — Я не позволю.

     ***

     Часы шли, ночь сгущалась. Десять. Двенадцать. Два. Три. Четыре…

    Хавин всё ещё не ложилась. Она сидела на террасе, укутавшись в лёгкий платок, и нервно следила за воротами.

     Фирузе вышла на балкон и ткнула её в плечо.

     — Ты ещё не спишь? Уже четыре утра.

     — Что поделать, тётя? Сон не идёт. — Хавин устало потёрла виски.

     Послышался шум мотора. Девушка резко встала, подошла к мраморным ограждениям.

     — О, господин только приехал! — прошипела она с сарказмом, наблюдая, как Имран выходит из машины. — У господина, видимо, затянулись дела…

     Фирузе усмехнулась.

     — Ревнуешь?

     — Ничего я не ревную! — слишком резко ответила Хавин.

     Фирузе посмотрела на неё пристально.

     — Посмотри на меня.

     Хавин не обернулась.

     — Я сказала, посмотри. — Голос женщины стал жёстким.

     Девушка медленно повернулась, встречаясь с ледяным взглядом тёти.

    — Не смей влюбляться в Имрана. Не смей испортить всё.

    — Какая любовь, тётя? О чём ты вообще?

     Фирузе приблизилась, её тёмные глаза сверкнули в ночи.

     — Слушай внимательно, деточка. Я говорила тебе раньше и говорю сейчас: не влюбляйся. Если влюбишься – ты проиграешь.

    Хавин почувствовала, как внутри всё сжалось.

     — Ты Имраном управлять не будешь. Это он тобой начнёт управлять. А потом ты исчезнешь из его жизни, как и другие девушки.

     Фирузе подошла ближе и медленно, отчётливо произнесла:

     — Закрой своё сердце. Держи его на замке. Здесь важен ум, а не чувства. Ты меня поняла?

     В этот момент Хавин осознала страшную истину.

     Она уже влюбилась.

     — Я спрашиваю, ты меня поняла?

     Она молча кивнула.

     Фирузе устало покачала головой и ушла. Хавин посмотрела на машину, из которой вышел Имран. Он остановился у входа, задержавшись на мгновение, словно почувствовал её взгляд.

     — Я не влюблюсь… — прошептала она, но сама не поверила своим словам.

     ***Имран

     Когда я вернулся домой, было уже почти утро. Отвезя Ягмур, я не смог заставить себя вернуться в особняк. Казалось, его стены давили на меня, слишком чужие, слишком холодные. Вместо этого я поехал обратно в домик, где ещё оставалось её тепло.

     Запах её духов всё ещё витал в воздухе, смешиваясь с ароматом чая, который она пила вечером. Я сел на тот самый диван, где она сидела, где её тёплая кожа касалась ткани, где её взгляд, пусть и с долей усталости, смотрел на меня. Здесь всё ещё была она.

     Я заснул, чувствуя, как в груди застряло что-то тяжёлое.

    Утром меня разбудил звонок Арды. Он был зол как чёрт. Впрочем, его злость была вполне оправданной – Зейнеп приехала. Я понял это ещё до того, как он выговорил её имя. Арда не хотел её видеть, не мог. Слишком много лет прошло, а раны так и не затянулись. А вот у самой Зейнеп, похоже, были другие планы. Она явно рассчитывала встретиться именно с ним, а не со мной.

    Но я не мог подставить друга, и поэтому согласился.

     Я поднялся наверх, направляясь в свою комнату, но, проходя мимо террасы, заметил, что дверь была открыта.

     Холодный воздух ударил в лицо.

     Нахмурившись, я уже собирался её закрыть, когда взгляд зацепился за фигуру, свернувшуюся клубком на диване.

     Хавин.

     Она спала прямо здесь, на террасе, в этот холод?

     Чёрт возьми, она что, ненормальная?

     Я шагнул к ней. Её плечи едва заметно подрагивали, кожа рук была ледяной.

     — Хавин? — Я потряс её за плечо.

     Ноль реакции.

     Я нахмурился, надавил чуть сильнее.

     — Хавин! Проснись!

     Она не открывала глаза.

     Дьявол.

     Как можно так крепко спать? Ещё и в таком холоде?

     Она что, хочет заболеть и попасть в больницу? Тогда мне придётся искать нового человека, и это будет проблемой.

     Я вздохнул, окинул её взглядом. Оставить здесь?

     Звучало заманчиво.

     Она постоянно действовала мне на нервы, лезла в передряги, заставляла спорить, выслушивать её сарказм… Но в то же время я знал, новую помощницу искать я не хочу.

    — Ладно, чёрт с тобой…

     Я осторожно подхватил её на руки. Тело Хавин было лёгким, почти невесомым. Её руки инстинктивно обвились вокруг моей шеи, и я на мгновение застыл.

     Что-то внутри неприятно сжалось.

     Нет, не из-за неё. А из-за себя.

     Из-за того, что к любому другому человеку я чувствовал только напряжение, отторжение. Любой другой, кто осмелился бы коснуться меня, вызвал бы раздражение, даже гнев.

     Но не Ягмур.

     Только она могла прикасаться ко мне так, и я бы не оттолкнул её.

     Только её тепло я бы принял.

     Чёрт.

     Я стиснул зубы, быстро шагнул в гостевую комнату.

     Зайдя внутрь, аккуратно уложил Хавин на постель, накрыл одеялом. Она выглядела… спокойно. Спокойнее, чем обычно.

     Когда её рот закрыт, она даже милая.

     Я усмехнулся.

     Но это не меняло сути. Она была другой. Совершенно.

     Ягмур – это тепло, которое обжигало.

     Хавин – просто огонёк, который мог потухнуть от любого ветра.

     Я отвернулся, чувствуя, как внутри нарастает напряжение.

     Чёртово утро.

     Мне ещё предстояло встретиться с Зейнеп.

     Я отправился в душ, надеясь, что ледяная вода собьёт хаос в голове. Но знал – ничего не поможет. Потому что единственный человек, который мог бы привести меня в порядок, была та, кого я не должен был полюбить.

    Одевшись, я вышел из дома и поехал за Зейнеп. Она остановилась в одном из отелей семьи Алемдар — что, в общем-то, было ожидаемо. Зейнеп никогда не выбирала второсортные места. Ее можно было встретить только там, где золото блестит ярче, чем совесть владельцев.

    Когда я вошел в ресторан, первым, что бросилось в глаза, была сама Зейнеп. В своем безупречном наряде — утонченная, собранная, с идеальной осанкой. Она пила кофе так, словно это был ритуал, достойный живописи эпохи Возрождения.

     Я направился к ней, не торопясь, наслаждаясь тем, как официанты суетливо бросались обслуживать гостей. Просторный зал был залит утренним светом, за стеклянной стеной виднелась ухоженная терраса с видом на море. В зале пахло дорогим кофе, свежеиспечёнными круассанами и амбициями людей, которые привыкли заказывать не только блюда, но и людей.

     — Доброе утро, —Я подошёл, лениво наклонился и чмокнул её в щёку — формальность, не более. Потом сел напротив, убрал очки и, закинув ногу на ногу, внимательно посмотрел на неё.— Как дела, Зейнош?

     — Прекрасно, у тебя как, Имран? — она сделала глоток кофе, отложила чашку и улыбнулась — той самой улыбкой, от которой у мужчин начиналась зависимость. К счастью, у меня иммунитет.

     Зейнеп всегда выглядела идеально. Казалось, она просыпалась не с опухшим лицом и растрёпанными волосами, как обычные смертные, а выходила прямо из какого-то элитного салона красоты. Её глаза, большие и глубокие, могли бы казаться тёплыми, если бы в них не читалось: «Я знаю себе цену, и она выше твоего годового дохода».…

     — Я думала, что приедет Арда, — протянула она, скрестив руки.

     — Но к твоему несчастью, пришёл я, — вздохнул я с нарочитым сожалением.

    Подняв руку, я подозвал официанта, и тот тут же принёс мне кофе. Вежливый сервис. Или просто понимает мою боль.

     — Ты такой зануда, — Зейнеп закатывает глаза.

     — А ты такая стерва, — отвечаю невозмутимо, делая глоток кофе. — Видишь, у нас уже с утра идеальный баланс во вселенной.

    Аллах мой, мне срочно нужно прийти в себя. Голова гудела так, будто я всю ночь обсуждал с советом директоров, почему очередной проект и его выгоду.

     — Ладно, раз я застряла с тобой, с тебя ужин, — парирует она, переключаясь в привычный манипулятивный режим, словно делает мне одолжение.

     — Ужин в обмен на то, что ты не будешь приставать к Арде. Я не хочу снова вытаскивать его из дерьма, в которое он неизменно вляпывается благодаря тебе.

    Она надувает губы, как ребенок, у которого отобрали игрушку. Выглядело бы мило, если бы я не знал, насколько она злопамятна. Если надеть на змею розовый бантик, она не перестанет быть змеей, просто станет выглядеть еще более коварно.

     — Скажи честно, он скучает по мне?

     Я медленно ставлю чашку и смотрю на нее с таким сочувствием, что его можно было бы разливать по бутылкам и продавать под видом дорогого вина.

     — Смертельно, — вздыхаю я. — От тоски по тебе уже пишет завещание. Говорит, не может дышать без твоего присутствия. Настолько, что сегодня утром сказал мне: «Имран, делай что хочешь, но даже тени ее видеть рядом с собой не хочу».

     Она сверлит меня взглядом, который, вероятно, в её воображении должен был бы меня испепелить.

     — Мерзкий.

     Я мило улыбаюсь.

     — Взаимно.

     Зейнеп бросает в меня салфетку. Я смеюсь и делаю ещё один глоток кофе. Отличное утро.

     ***

     Коттедж, конечно, был великолепен. Деревянные балки, высокие потолки, панорамные окна с видом на лес — всё, что нужно для идеального отдыха. Ну, или для идеального убийства. В зависимости от компании. А моя компания была хуже некуда.

     Я только поставил её чемодан — а точнее, пять чемоданов — и попытался осознать масштабы своего несчастья, как Зейнеп с видом королевы объявила:

     — Я хочу есть.

     — А я хочу умереть, — безжизненно ответил я, потирая виски.

     Если бы я знал, я бы взял водителя и охрану.

     Один день, и она меня вымотали до предела. Но её отец — важный деловой партнёр, а значит, выкинуть её из машины, дома или вообще этой страны — плохая идея. Хотя очень соблазнительная.

     — Закажи что-нибудь, — скомандовала она, грациозно бросив свои сумки прямо в центре гостиной, словно их должны были разобрать невидимые слуги.

     — Уже отправили кого-то из дома, чтобы приготовил ужин, — сказал я, ставя её последний чемодан. Посмотрел на этот горы багажа и чуть не застонал. — Ты на несколько дней приехала или планируешь доживать здесь старость?

     — А ты против? — Она приподняла бровь и лукаво улыбнулась.

     — Конечно. Я не хочу жить с тобой даже в одной стране, не говоря уже о работе.

    — Прекрасно, решено, — она развернулась и подошла ближе, резко сокращая дистанцию.

     Я насторожился. Когда женщина приближается с таким выражением лица, возможны два варианта: либо она хочет убить тебя, либо сделать что-то ещё хуже. И угадайте, что выбрала Зейнеп?

     — Я остаюсь в Турции, — заявила она, обвивая мою шею руками.

    Если бы у меня в руках была ваза, я бы, наверное, просто разбил её об голову. Себе. Чтобы не видеть этого кошмара.

    — Убери свои щупальцы от меня, — я попытался разжать её руки, но эта ведьма вцепилась, как клещ. И в этот момент за спиной послышались шаги.

     Я застыл. Она застыла. Мы оба выглядели так, будто нас застукали за чем-то неприличным. Прекрасно. Теперь у нас либо зрители, либо новые проблемы. Хотя, скорее всего, и то, и другое.

    Я медленно повернул голову, ожидая увидеть кого-то из персонала, но вместо этого обнаружил Хавин — с растерянным выражением лица, который явно пожалела, что сейчас оказалось здесь. Хоть что она тут делает?

     — Хавин, что ты тут делаешь?

     — Вы сказали, чтобы из дома потравили человека для ужина. В особняке все работают, а я как ваша помощница перевезла еду….— она посмотрела на Зейнеп, которая улыбнулась.

   Мы все трое молчим. И это молчание угнетает. Если Хавин расскажет об этом инцидент Ягмур? Меня передёрнуло от этой мысли.

    — Э-э… — Хавин кашлянул в кулак, явно решая, стоит ли комментировать происходящее. — Мне перенести ваш ужин?

     — Да, и яд на десерт, если можно, — пробормотал я, всё ещё пытаясь отцепить от себя Зейнеп. Змея!

     — Не слушай его, он просто в шоке от моей красоты, — невозмутимо добавила она.

     — Нет, я в шоке от твоего присутствия, — буркнул я.

    Хавин молча кивнула и, видимо, решила, что меньше знать — крепче спать. Она исчез так же быстро, как и появиась, а я наконец-то стряхнул с себя Зейнеп и сделал шаг назад.

     — Отлично, теперь даже моя помощница думают, что у нас роман. Спасибо, Зейнеп. Ты испортила мне репутацию, а я так гордился тем, что женщины в моей жизни приходят и уходят, а не цепляются, как паразиты.

     — Ой, не преувеличивай, — она махнула рукой и направилась к дивану. — Раз уж мы здесь застряли на ночь, постарайся вести себя прилично.

    — Я? Прилично? В одном доме с тобой? Это как просить волка стать вегетарианцем, — пробормотал я, направляясь к мини-бару. Кажется, ближайшие дни мне потребуется много алкоголя.

     Хавин накрыла стол с таким энтузиазмом, будто мы отмечаем что-то важное. Зейнеп всю дорогу ныла, что умирает с голоду, а в итоге ела какую-то зелень, будто кролик на диете. Мне же и кусок в горло не лез.

     Чёрт. Хавин точно расскажет Ягмур. И что она подумает? Прекрасно, просто великолепно. Арда сам должен был разбираться с ней, а теперь она стала моей головной болью.

     Пока Зейнеп ковырялась в своей траве, я вышел на кухню. Хавин убирала посуду, но, заметив меня, на секунду застыла. Взгляд — настороженный, но быстро взяла себя в руки и продолжила работать.

     — Еда была вкусная. Спасибо, — тихо произнёс я, и впервые мне стало неловко рядом с ней.

     — Приятного аппетита, — она улыбнулась, как будто я только что не сказал ничего особенного, и продолжила убирать.

     — Оставь-оставь, ты и так устала, — я жестом остановил её.

     Она медленно повернулась ко мне, вопросительно приподняв бровь.

     — Я вызову Адиля, он отвезёт тебя домой, — продолжил я.

     — Не стоит беспокоиться, меня заберёт брат, — опять эта мягкая, вежливая улыбка. Это не похожа на нее.

     Я кивнул.

     — Тогда доброго вечера, — сказала она, забрала свои вещи и направилась к выходу. Я пошёл за ней.

    Когда мы вышли, она подошла к Зейнеп, которая всё ещё копалась в своей тарелке.

     — Госпожа Зейнеп, я ухожу. До свидания.

     — Спасибо большое за ужин. Всё было прекрасно, — ответила Зейнеп с улыбкой.

     Прекрасно? Да ты кроме травы ничего не ела, откуда знаешь, что было вкусно?

     — Приятного аппетита, — спокойно ответила Хавин и, обернувшись ко мне, коротко кивнула.

     Я проследил за ней взглядом, пока она шла к выходу.

     — Хавин! — позвал я, выходя за ворота.

     Она остановилась, развернулась и посмотрела на меня.

     — Ещё раз спасибо, ты очень постаралась, — сказал я, и, хоть мне не нравилось, что мою помощницу сделали домработницей, пришлось признать, что без неё здесь всё давно бы пошло к чертям.

     — Не за что. Это мои обязанности, — ответила она ровным тоном.

    — Это не твои обязанности, — возразил я, чуть сузив глаза. — Поэтому спасибо.

     Хавин ничего не ответила, только слегка качнула головой.

    Я огляделся. Коттедж далеко за городом, а ночь уже спустилась, поглощая дорогу в темноту.

     — Ты уверена, что брат заберёт тебя? Может, всё-таки позову Адиля? — спросил я, нахмурившись.

     — Не нужно. Он сам приедет, — холодно ответила она и, развернувшись, зашагала прочь.

 
  Я смотрел ей вслед, пока силуэт не растворился в темноте.

     — До свидания… — тихо пробормотал я.

     Когда я вернулся в дом, Зейнеп уже сидела в гостиной, лениво растянувшись в кресле у камина, и потягивала вино, разглядывая его на свету, будто собиралась написать о нём профессиональный отзыв.

     — Пей медленнее, — сказал я, наполняя себе бокал. — Я не собираюсь носиться с тобой, если ты отключишься прямо здесь.

     Зейнеп фыркнула.

     — Мне нравится вкус этого вина. — Она сделала ещё один глоток.

     — А мне нравится тишина. — Я сел на диван, наслаждаясь редкими моментами спокойствия.

     Мы молчали какое-то время, пока Зейнеп не подала голос:

   — Имран?

     — Чего тебе?

    Она чуть наклонилась вперёд, хитро прищурившись:

     — Ты скучаешь по Нихаль?

     Я даже не задумывался над ответом:

     — Нет.

     — Врёшь. — Она улыбнулась, дерзко скрестив ноги. — Ты не мог её забыть вот так. Даже если она сделала что-то ужасное.

     — Но забыл, Зейнеп. — Я посмотрел на неё поверх бокала. — А может, её никогда и не было в моём сердце.

     — Ну-ну. — Она хмыкнула, задумчиво оглядывая меня. — Тогда есть кто-то другой.

     Я вздохнул. Зейнеп и её проницательность — хуже детектора лжи.

     — Допустим.

     Её глаза вспыхнули интересом.

     — Ты влюблён.

     Я усмехнулся:

     — Уже давно.

     Зейнеп резко подалась вперёд, будто я только что сообщил ей о заговоре против короля.

     — Кто она?

     — Тебя это не касается.

     — Вы встречаетесь? Ты спишь с ней? Сколько у вас это длится с этой девицей?

     Я бросил на неё предупреждающий взгляд:

     — Она не девица, и не смей говорить о ней неуважительно. И нет, я с ней не сплю. Довольно?

     Зейнеп уставилась на меня с таким выражением, словно только что узнала, что снег на самом деле чёрный.

     — Постой… Ты влюблён, но с ней не спишь? — Она рассмеялась. — Имран, ты серьёзно? Ты умеешь любить без того, чтобы трахнуть кого-то?

     Я поморщился.

     — Потрясающее наблюдение. Давай теперь обсудим твою личную жизнь? Ах да, у тебя её нет.

     — Ой, давай не отвлекайся, мне интереснее слушать про твою сенсационную целомудренную любовь, — она лениво махнула рукой. — Так что особенного в этой… Как её?

     Я молчал. Ягмур действительно была другой. С Нихаль всё было проще: я встречался с ней годами, и чувства появились, но всегда оставались в рамках. Я был тем, кто устанавливал границы, и тем, кто следил, чтобы они не пересекались. Но с Ягмур… Она разорвала все границы, не прикасаясь ко мне ни разу.

     Я влюбился в неё неожиданно. Без близости. Без намёков. Без права на это чувство.

     — Вот что интересно, — задумчиво сказала Зейнеп. — Ты всегда любил через физическое влечение. А теперь вдруг влюбился без этого. Что, чёрт возьми, с тобой делает эта девушка?

     Я усмехнулся, делая глоток вина.

     — Разрушает меня.

      Зейнеп тихо рассмеялась.

     — Ох, Имран. Это будет интересно.

     Мы оба замолчали, каждый погружённый в свои мысли. Тишина между нами тянулась, пропитывая воздух чем-то неуловимо тяжелым, словно груз прошлого давил на нас обоих. Я не смотрел на неё, но чувствовал, как её взгляд сверлит меня, как будто ищет ответы, которые я не мог и не хотел дать.

     — Я скучаю по Арде, — её голос был тихим, почти сломленным. — Очень скучаю.

     Я застыл. Такой откровенности от неё я не ожидал. Зейнеп всегда была той, кто скорее подавится собственным ядом, чем покажет слабость. Но сейчас она была другой.

     Я медленно вдохнул и, не меняя тона, произнёс:

     — Ты сама всё разрушала, Зейнош. Ты и Нихаль. Вы оба уничтожили то, что мы пытались построить.

     Она резко выдохнула, словно удар пришёлся прямо в грудь.

     — Я знаю, — прошептала она. — Я сожалею.

     Я повернулся к ней, встречаясь с её взглядом. В её глазах застыло что-то, похожее на боль. Но мне уже было всё равно.

     — И Нихаль тоже сожалеет, — добавила она, не отводя глаз. — Мы оба…

     Я горько усмехнулся.

     — Сожаление? — мои губы скривились. — Это просто слово. Оно ничего не значит, когда всё уже разрушено. Оно не склеит то, что вы сломали.

     Я видел, как её губы дрогнули, но мне было нечего добавить.

     — Ты действительно не сожалеешь? — в её голосе мелькнула надежда, тонкая, едва заметная.

     Я почувствовал еле уловимый укол боли в груди, но быстро его подавил.

     — Нет, — сказал я твёрдо. — Я не сожалею. И Арда тоже.

    Зейнеп сжала губы, отвела взгляд. И в этот момент я понял: она знала, что мы действительно больше не вернёмся.

    Я замечаю, как Зейнеп открывает рот, но не успевает сказать ни слова – телефон на столе начинает вибрировать. Резкий, требовательный звук разрезает воздух, и я тут же тянусь за аппаратом. На экране высвечивается имя Хавин.

     Сердце дергается в груди. Она не должна мне звонить. Сейчас – точно нет.

     — Слушаю, Хавин. — отвечаю сразу, поднося телефон к уху.

     Но вместо её голоса слышу чужой, незнакомый, мужской.

     — Господин Имран?

     Я мгновенно напрягаюсь.

     — Да, это я. С кем говорю? Где Хавин, владелица телефона?

     Что-то не так. Я уже чувствую это.

     — Я доктор скорой помощи. Госпожа Хавин в больнице. Нападение.

     — Нападение?! — слово срывается с моих губ, словно удар хлыста.

     — Да, на неё напали неподалёку от Сапанджа.

     Сердце взрывается резким, леденящим страхом. В висках начинает стучать адреналин.

     Неподалеку от Сапанджа? Чёрт! Это рядом. Я же сказал, чтобы её отвезли… Какого дьявола?!

     Мои пальцы сжимаются на телефоне до побелевших костяшек.

     — Диктуйте адрес. Я скоро.

     Слушая доктора, одной рукой хватаю пальто, натягиваю его, уже направляясь к выходу. В ушах стоит гул, мысли скачут разрозненными вспышками.

     Кто? Почему? Что с ней? Жива ли она?

     — Ты куда? Оставишь меня одну? — Зейнеп следует за мной, её голос наполнен замешательством.

     Я даже не смотрю в её сторону.

     — Адиль скоро будет здесь. Мне нужно ехать. — бросаю через плечо и выхожу.

     Дверь хлопает за мной, и я оказываюсь в холодной ночи.

     Рывком сажусь за руль, захлопываю дверь, завожу двигатель и… давлю на газ. Машина срывается с места, колёса визжат по асфальту.

     Чёрт!

     Дыхание тяжёлое. Ладони сжаты на руле. Внутри меня клубится дикая смесь ярости и страха.

     Если с ней что-то случится…

     Оборванная мысль пронзает меня током.

     Я жму на газ сильнее.

     Я убью того, кто это сделал.

     Когда я подъехал к больнице, полиция уже была на месте. Внутри пахло антисептиком, приглушённые голоса докторов. Я шагнул в приёмное отделение, а когда увидел её, меня сковало.

     Хавин сидела на стуле рядом с врачом, поникшая, разбитая. На лбу белела повязка, разбитая губа напоминала о чужой жестокости, а лицо было залито слезами. Её одежда — в грязи, порванная на рукавах. Она выглядела хрупкой, словно фарфоровая кукла, которую пытались разбить, но не сумели до конца.

     — Хавин? — мой голос сорвался.

     Она подняла на меня покрасневшие глаза, и в следующий момент бросилась мне на шею, содрогаясь от рыданий.

     — Имран!

     Я застыл. Её прикосновение было неожиданным. Осторожно, почти робко, я обнял её за плечи, стараясь не причинить ещё больше боли.

     — Что случилось? Как это произошло? — мой голос был тихим, не хочу ее пугать.

     Она задохнулась от новых слёз, и мне пришлось замолчать.

     Полчаса спустя, когда её дыхание выровнялось, а полицейские уже готовились взять показания, Хавин, вытирая ладонью мокрое от слёз лицо, начала говорить.

     — Когда я закончила работу, я вышла из коттеджа и шла по дороге. Их было трое. Они подъехали сзади на машине. Один из них открыл окно и сказал: "Давай подвезём." Я отказалась, сказала, что приедет мой брат, но они продолжали настаивать…

     Я слушал каждое слово, и что-то чёрное разливалось во мне, растекалось по венам. Гнев. Я должен был сам отвезти её. Или, чёрт возьми, заставить её сесть к Адилю.

     — Я поняла их намерения и ускорила шаг, но они преградили мне путь машиной. Я побежала. Они догнали меня, схватили за руку и оттащили на обочину… — её голос дрогнул. — Я пыталась отбиваться, кричала, звала на помощь… Потом один из них закрыл мне рот, а другой…

     Она сжала кулаки, судорожно всхлипывая. Я медленно присел перед ней, положил ладонь на её лицо, нежно провёл пальцем по скуле.

     — Хавин… — я говорил осторожно, будто любое неосторожное слово могло сломать её. — Успокойся. Всё прошло. Я здесь. Они ответят за это. Клянусь.

     Она сжала голову руками и разрыдалась сильнее. Я обнял её за плечи, позволяя ей выговориться, выплакаться.

     — Можете принести воды? — обратился я к полицейскому. Тот кивнул и вскоре вернулся с бутылкой.

     Я открыл её и протянул Хавин.

     — Выпей. Это поможет.

     Она сделала глоток, пытаясь унять дрожь.

     — Спасибо. Я могу продолжить…

     Пока она говорила, я мерил шагами палату. Горло сдавливало так, что я едва мог дышать. Я вышел в коридор, проведя рукой по лицу. Чёрт. Впервые в жизни я чувствовал себя таким… беспомощным. Когда допрос закончился, и полицейские ушли, я вернулся в палату.

     — Как ты?

     Она слабо улыбнулась, но улыбка вышла вымученной.

     — Несколько ссадин… Через пару дней пройдёт.

     — Ты уверена? Может, останешься здесь на ночь?

     — Нет. Просто… я не могу вернуться домой. Если мама увидит меня в таком состоянии, она испугается. И в особняк идти не хочу… тётя тоже разволнуется.

     Я кивнул, понимая её страх.

     — Тогда поехали в загородный дом? Он неподалёку от сюда. Там спокойно. Отдохнёшь.

     — Я не хочу вас утруждать, господин Имран…

     — Не говори глупости, Хавин. Это я виноват. — Голос сорвался. — Если бы я сам отвёз тебя…

     Она покачала головой.

     — Нет. Вы сказали, чтобы меня отвёз Адиль. Я упрямилась. Это моя ошибка.

     — Кстати, где твой брат? Почему он не приехал?

     Она замерла.

     — Его нет в городе… — пробормотала она. — Я просто… не хотела портить ваш вечер с госпожой Зейнеп.

     Дьявол! Она действительно думает, что у меня с Зейнеп что-то есть?

     — Ты не так поняла. У нас только деловые отношения. — Я помог ей встать.

     Мы оформили бумаги и покинули больницу. Хавин хромала, но отказывалась от помощи. Я открыл перед ней дверь машины.

     — Садись.

     Она посмотрела на меня, её губы дрогнули.

     — Спасибо, господин Имран.

     Я вздохнул.

     — Всегда пожалуйста, госпожа Хавин.

     ***
     
     Загородный дом. Поздняя ночь.

     Я сидел в гостиной, не в силах заснуть. Этот дом был слишком чужим, слишком пустым, не таким уютным, как мой собственный. Тишина окутывала комнату, но внутри меня царил беспорядок.

     Спокойствие длилось недолго. Внезапно ночную тишину прорезал сдавленный крик. Я бросился в спальню и нашёл Хавин — в слезах, дрожащую, захлёбывающуюся собственным страхом. Её дыхание сбивалось, пальцы судорожно цеплялись за простыню. Пришлось долго её успокаивать, пока истерика не утихла.

     И теперь мы сидели на террасе, глядя на сад, объятый мягким светом фонарей. Ночь была тёплой, воздух свежий, напоенный ароматами цветов.

     — Здесь так красиво… — её голос звучал тише обычного, словно она всё ещё не до конца отошла от кошмара. — Эти цветы… Их так много. Я даже не знаю, как называются некоторые из них.

     Я взглянул на сад. Кто-то заботливо высадил здесь редкие растения, привезённые из разных уголков мира.

     — Да, здесь посадили цветы со всего света, — сказал я, равнодушно наблюдая за их тенями, колышущимися на мраморных плитах.

     — Вы любите цветы? — неожиданно спросила она.

     Я покачал головой.

     — Нет. Для меня это пустая трата времени.

     Цветы были хрупкими. Их нужно было выращивать, ухаживать за ними, но всё равно они увядали. Какой в этом смысл?

     — Ягмур… — вдруг произнесла она, и моё сердце болезненно сжалось. — Моя сестра их обожает.

     Я замер.

     Ягмур любит цветы?

     Невольно представил её — тонкие пальцы, бережно касающиеся лепестков, задумчивый взгляд, изучающий каждый изгиб. Конечно, это было бы в её духе. Она — человек искусства, и цветы, должно быть, вдохновляли её так же, как её картины вдохновляют других.

     — Знайте, она прекрасный художник, — с гордостью продолжила Хавин. — Она рисует с самого детства, наш отец научил её…

     Я перевёл на неё внимательный взгляд.

     — Отец?

     Её лицо вдруг помрачнело, голос сорвался на шёпот.

     — Когда мы были детьми, папа и наш брат попали в страшную аварию… и погибли.

     Время остановилось.

     — Твой отец и брат… — я сглотнул, ощущая ком в горле. — Мне жаль.

     Хавин кивнула, сжав руки в кулаки.

     — В той машине была и Ягмур.

     Громкий стук сердца заглушил её слова.

     — Что?

     — Да… Она чудом выжила. Но последствия были ужасными.

     Я смотрел на Хавин, не в силах произнести ни слова.

     — Она долго пролежала в больнице, была в коме, — её голос звучал глухо. — А когда очнулась… она не говорила. Целых три года.

     Три года.

     Три года тишины.

     Я чувствовал, как в груди расползается ледяная боль.

     — Врачи говорили, что это защитная реакция. Мозг не хотел воспринимать кошмар, который она пережила. Она ничего не помнила. Только обрывки, кошмары, приступы. Мы не знали, что делать… Ни врачи, ни психологи не могли ей помочь.

     Я смотрел на неё, но перед глазами была не Хавин.

     Я видел Ягмур.

     Совсем маленькую, хрупкую, одинокую. С пустым взглядом, молчащую, затерянную в собственных страхах.

     — А потом… — Хавин сжала зубы. — Всё стало налаживаться. Она начала говорить. Начала жить снова.

    Я выдохнул, чувствуя, как напряжение в груди чуть ослабло.

     — Но потом… её сердце разбили.

     Я резко поднял взгляд.

     — Кто?

     — Её первая любовь.

     Сердце ударило о рёбра, будто пытаясь выбраться наружу.

     — Первая любовь… — это было не вопрос, а осознание.

     — Да, — Хавин горько усмехнулась. — Он стал для неё светом в темноте. Из-за него она снова заговорила, снова начала жить. Но потом он ушёл. И её мир снова рухнул.

     Я не двигался.

     Я просто сидел и пытался переварить услышанное.

     Ягмур любила.

     Любила так сильно, что этот человек вытащил её из бездны.

     И всё, что я чувствовал сейчас, — это боль.

     Глухая, ноющая, рвущая изнутри.

     Она любила кого-то.

     Кого-то, кто не я.

     И даже если это было в прошлом, даже если этот человек предал её, даже если он разбил её сердце — он всё равно был первым.

     Он был для неё всем.

     А я… Я был никем.

     Тяжесть ревности сдавила грудь. Я хотел ненавидеть его. Хотел стереть его из её памяти. Хотел, чтобы она забыла его, чтобы он перестал существовать для неё.

     Но больше всего…

     Я хотел быть на его месте.

     — Почему они расстались? — спокойно спросил я, хотя внутри всё дрожало. Я пытался скрыть боль, но она всё равно пронизывала меня, как нож в сердце.

     — Не знаю. Ягмур никогда не рассказывала. В тот день она пришла разбитая, сказала, что он уехал, и вот уже три года, как она всё ещё ждёт его, — она замолчала, и я почувствовал, как боль нарастает в груди, сдавливая горло.

    — Понятно, — сказал я, стараясь не выдавать, как сильно эта фраза меня ранила.

     Я повернулся, смотря на бездонное небо. Ягмур влюблена в него. В того, кто её бросил. Это... это хуже, чем я мог себе представить.

     — Откуда у вас этот шрам? — неожиданно спросила Хавин, её голос вырвал меня из раздумий.

     Я взглянул на свою руку, на глубоко заживший шрам на предплечье, который едва показывался из-под закатных рукавов рубашки. Он был как память, болезненная, но важная.

     — Получил его в детстве, когда упал с лошади, — ответил я с лёгкой улыбкой, пытаясь заглушить волну ностальгии о Карайель.

     — У вас есть лошадь? — спросила она с интересом.

     — Да, её зовут Караджа.

     — Как красиво, — сказала она, и я заметил в её голосе что-то, что напоминало интерес, может, даже восхищение.

     — Ее имя  вообще не отражает её характер. И внешность, — добавил я, не в силах не думать о том, как сильно я привязан к ней. Караджа всегда была такой упрямой, как я.

     — Я тоже очень люблю лошадей… — сказала Хавин, а я не смог не усмехнуться.

     — Правда? — спросил я, не веря её словам. Она кивнула. — Не думал, что ты любишь лошадей.

      — По-моему, эти животные лучше всех понимают людей. Они прекрасный… — она замолчала, погружаясь в свои мысли.

     — Ты умеешь ездить верхом? — перебил я, не в силах не спросить.

     — Конечно, с детства, — ответила она с улыбкой.

     — Ничего себе, — удивлённо произнёс я. — А как ты научилась?

     — Падала и вставала, — засмеялась она, и я невольно тоже усмехнулся. — Эта такая любовь, что тот, кто не пережил её, не знает. — Она говорила с такой уверенность, что я снова задумался.

     — Ты права. Боль от падения… она подстёгивает. Закаляет, — сказал я, стараясь не думать о боли, которая затопила меня, как воспоминания о Ягмур. Почему, чёрт возьми, я всегда думаю о ней?

     — У меня большой опыт в падениях. Но нет лошадей, которых бы я не оседлала, — она добавила с вызовом, и я не мог не улыбнуться.

     — Не будь такой самоуверенной, маленькая госпожа, — сказал я, поддразнивая её. Брови Хавин вопросительно поднялись вверх.

     — Почему это?

     — Ты ещё не знаешь Караджу. Я не видел, чтобы она позволила кому-то седлать себя, кроме меня, — сказал я, вспоминая свою девочку.

     Это был момент, когда в груди снова всколыхнулась боль. Я не мог избавиться от мысли, что Ягмур тоже однажды была совсем другой… Но только с ним. С ним, с тем, кого она ждёт, даже спустя три года. Ее настоящую версию знает только он, а не я…

     — Она тоже меня ещё не знает! — гордо сказала Хавин.

     — Ну что ж, давай попробуем, — сказал я с усмешкой, но внутри всё было не так просто. — Поехали на выходных кататься на лошадях. Посмотрим, что ты умеешь, госпожа Хавин.

     — Конечно! — сказала она с уверенностью, и я не мог не улыбнуться.

     Но где-то внутри меня снова возникло ощущение, что Ягмур не будет ждать меня. Тот, кого она любила, может вернуться. А я… я так сильно боюсь этого.