Поцелованная тьмой

«Трусы не выходят на бой, они устраивают засады»
Шесть дней. Чёртовых шесть проклятых дня я не сомкнула глаз. Не ела, не пила — сидела, вцепившись в его ладонь, словно от этого зависела его жизнь. А может, так и было. Если бы я разжала пальцы, отпустила — он бы ушёл. Забрал с собой моё сердце, мою душу, моё имя.
Домиано Риччи. Человек, изуродовавший мою судьбу... и ставший её смыслом. Он лежал недвижно, кожа побелела до цвета зимнего молока, глаза под веками будто запали, щетина прорезала скулы, придавая его мёртвому лицу ещё больше мужества. Если бы не ровное, машинальное пиканье монитора — я бы решила, что держу за руку труп.
Я не могла оставить его. Ни на секунду. Ни на вдох.
Если он очнётся... вдруг... а меня не окажется рядом — я бы не простила себе этого. Пусть тело ломится от усталости, пусть сердце дрожит как натянутая струна, я сидела. И шептала:
«О, Всевышний... не отнимай. Верни мне его. Сделай его сильнее, жестче. Пусть восстанет с этой койки и сокрушит всех. Чтобы дрожали те, кто замыслил это предательство. Чтобы выли матери, хороня своих сыновей.»
Маттео держал дом под замком. Долорес пыталась прорваться — но охрана не подпускала никого. Никто не доверял никому. Крыса гнилая завелась в нашей стае. Чья-то поганая пасть донесла врагам о нашем выходе из особняка. Кто — пока неизвестно. Но я клянусь именем всех демонов ада... я лично вырву ему язык и высыплю соль в раны.
Маттео зашёл тихо, словно тень, прикрыл за собой дверь палаты.
— Лола... тебе надо отдохнуть.
Я потерла подушечками пальцев глаза — больно, они пекли, как обожжённые.
— Я в порядке, Маттео. Отойти от него? Только через мой труп.
Он смотрел так, будто в моей груди пробивалась трещина.
— Ты должна быть сильной. Посмотри на себя, ниндзя.
Я взглянула в зеркало. Оттуда на меня глянули потухшие, воспалённые глаза, красные от бессонницы. Лицо — мертвенно-бледное, с опухшими веками, губы искусаны до крови. Живая тень.
— Я сильная. И не смей больше мне это говорить. Не заберёшь. Не оторвёшь. Я с ним до конца. Даже если конец будет сейчас.
Он сжал губы в узкую полоску.
— Мы с Адриано нашли след. Я ухожу, Лола. Особняк окружен нашими людьми, не бойся. И да, ты...ты не вздумай сдаваться.
Я подошла к нему вплотную. Мои глаза горели, как два уголька в мраке.
— Найди. И приведи его живым. Я лично распорю ему глотку.
— Как прикажешь, принцесса.
Он исчез. А я осталась — снова одна. Только я, тишина и пульсирующее, холодное пиканье аппарата.
Я взяла его руку. Тяжёлую, безвольную. Приложила к губам, к своей груди.
— Хабиби... услышь меня... ты нужен мне. Не отпускай. Слышишь? Погляди на меня этими тёмными глазами, в которых я видела и небо, и ад... Пожалуйста.
И тут... аппарат изменил тон. Пики замелькали. Сердце в мониторе забилось. Я вцепилась в экран, окликнула врача. Но это была короткая надежда.
Резкий, бесконечный писк...
Прямая линия.
И вместе с ней — прямая линия в моей душе. Как будто с ней я умирала.
На мгновение всё остановилось. Я не помнила, как дышать, как двигаться. Перед глазами — вспышками вся жизнь. Первая радость. Первое предательство. Похищение. Его лицо. Его голос. Его шрамы. И любовь, которая родилась из ненависти.
Врач бросился к нему. Медсёстры лихорадочно готовили дефибриллятор.
Я не верила в слёзы. Они высохли. Но они были. Жгли глаза, застилали всё вокруг.
— Спасите его! — вырвалось из меня чужим, надтреснутым голосом.
Разряд.
Грудь Домиано вздрогнула. Ничего.
— Ещё!
Разряд. Пусто.
Врач покачал головой. Как он посмел?!
Я достала кинжал, что отдал Керасим.
— Ещё раз! Иначе вы ляжете рядом с ним!
Он бледно кивнул. Медсестра приготовила аппарат.
Разряд.
Пусто.
Пустота во мне рвала плоть, грызла изнутри, выедала душу.
— Всевышний... только не его... умоляю... я всё отдам, только не его...
Разряд.
И вдруг...Линия зашевелилась.
Слабые, но живые волны. Сердце вернулось.
Я упала на пол. Смех сквозь слёзы, безумный, надломленный.
— Не сегодня... мой демон... мы ещё поживём.
Поцеловала его лоб, провела пальцами по небритой щеке.
— Это чудо... — пробормотал врач, суетясь.
Я поднялась, словно после боя. Всё внутри дрожало.
— Следите за ним, прошу вас... — хрипло вырывается из моего пересохшего горла. Рука слабо дрожит, когда я провожу ладонью по лицу, стирая влагу, оставшуюся от слез и усталости. Палата будто съежилась вокруг, пропахла лекарствами, смертью и страхом. Мне нужно глоток воздуха... хоть немного пространства... прежде чем я окончательно сойду с ума.
Выскальзываю в коридор. Стены давят. Шаги гулко отдаются в тишине, как в склепе. Голова кружится, ноги ватные, руки живут своей жизнью — трясутся, будто я держу в них что-то холодное и склизкое.
Я спускаюсь по лестнице, цепляясь пальцами за перила, как утопающий за соломинку. Воздух тяжелый, пахнет металлом и чем-то тухлым... или это мои нервы выдают иллюзии? Захожу на кухню. Хватаю бутылку ледяной воды из холодильника, прижимаю ко лбу, позволяя прохладе хоть на мгновение заглушить жар безумия в голове.
Эти шесть суток были адом. Таким, из которого даже демоны просят отпуск. Мои мысли обожжены страхом — каждую секунду я ждала, что монитор в палате оборвётся на протяжный писк. Что Домиано... что я... Господи...
Захлопнув дверцу холодильника, выхожу обратно. В особняке выключен свет, лишь лунные блики, как мертвенные пятна, лежат на полу. Всё стихло. Я попросила Долорес с Наидой уложить Фатиму, а Адэлина с Керасимом наверняка давно спят. Но что-то гложет изнутри. Невыносимое ощущение, будто я не одна.
Будь на чеку, Лола...
Я почти подхожу к лестнице, когда впереди в темноте возникает фигура. Высокий силуэт. Узнаваемый силуэт. Сердце замирает на мгновение, прежде чем я выдавливаю из себя:
— Маттео?.. Ты рано... Ты узнал, кто... — голос срывается.
Фигура приближается. Лунный свет выхватывает его лицо, и я отшатываюсь, будто меня ударили.
Это не Маттео.
— Ну, здравствуй, принцесса, — ядовито тянет Арнольд, его золотой зуб блеснул в лунном свете, как клык падальщика.
Мой мозг вспыхивает отвращением и яростью. Я хватаюсь за кинжал, рукоять будто влипает в потную ладонь. Сердце бьется в ушах.
— Как ты посмел... сюда... — сиплю, вставая в боевую стойку.
— Зверь почти мертв. А значит — пора добивать, — ухмыляется он, надвигаясь.
Я отступаю на шаг, взмахивая кинжалом, разрезая воздух между нами.
— Только через мой труп, ублюдок! Мы, арабы, смертью дышим — ты же жизнью торгуешь, — голос хриплый, но в нем сталь. Я чувствую, как бешеный адреналин глушит усталость. В груди клубится безумная решимость.
Не давая ему шанса приблизиться, я кидаюсь вперед, резкая, как клинок, кинжал скользит по воздуху, ловя вспышки лунного света. Арнольд отскакивает, но не без труда. Я кричу, не осознавая себя — только голая ярость и желание убивать.
Острое лезвие рассекает его ногу. Вскрик боли разрывает тишину. Явственный, хриплый, жалкий.
Я разворачиваюсь и бегу, кровь стучит в висках, сердце рвет грудь. Его шаги за спиной. Тяжелые, гулкие. Я знаю, он догоняет. Но мне плевать — если я доберусь до холла, если охрана увидит... всё изменится.
Бегу вниз по лестнице, почти падая. Пальцы цепляются за перила, колени дрожат, но я не останавливаюсь. Выглядываю в окно — и ледяной ужас пронзает мою грудь.
Особняк окружён.
Десятки теней в ночи. Фигуры с оружием. А на земле — мои девочки. Долорес, Наида, Адэлина... связаны, рты залеплены, глаза красные от слёз. Керасима держат четверо. Он рвётся, он бьётся, но их слишком много.
Мир рушится.
И в этот момент грубая рука хватает меня за горло, вторая вжимает в крепкое мужское тело. Я чувствую мерзкую щетину у щеки. Его зловонное дыхание у моего уха.
— Видишь, крошка... никто не придёт. Ни Домиано, ни твои шавки, — его голос — вязкий, скользкий яд. — Сегодня твоя ночь. Последняя.
Я не двигаюсь, кровь стынет в жилах.
Я чувствую, как холодная ладонь обхватывает мою шею, крепко, без сантиментов, а другая рука вонзается в талию, притягивая моё тело к себе. От этого мерзкого прикосновения по коже пробегает волна отвращения, но я не дергаюсь. Не сейчас. Пульс колотится в ушах, кровь гудит под висками. Всё внутри дрожит, но снаружи я камень.
Керасим взревел. По-настоящему. По-звериному. Со слезами, с яростью, с отчаянным надрывом.
— Отвали от неё, выродок! — он рвёт связки, срывается с цепких рук двух солдат, выбивая их плечами. Безрассудный, верный до последнего.
Всё в этот миг слилось в тревожное марево: запах крови, горький пот, влажный воздух ночи, и десятки глаз, сверкающих в полумраке.
Арнольд даже не вздрогнул. Он бросил короткий взгляд:
— Уложить.
И солдаты рванулись. Как стая шакалов. Его схватили, бросили на пол, скрутили, не дав ни вдоха, ни удара. Он борется, извивается, срывая кожу о кафель, но это уже бессмысленно.
— Начнём с этого ублюдка, — процедил один из громил, ухватив Керасима за волосы, поднимая его лицо вверх.
— Прошу... — Я задыхалась, захлёбываясь паникой. — Пожалуйста, не трогай их... Я сделаю что угодно. Всё, что хочешь... только не убивай!
Арнольд ухмыляется. Его шершавые пальцы касаются моей щеки. Я отпрянула, с трудом сдержав рвотный спазм. Он с силой сжал мой подбородок.
— Добровольно пойдёшь со мной, если хочешь, чтобы они дышали.
В груди будто кто-то сжал сердце ледяной рукой. Я знала, что выбора нет. Либо сейчас — либо их жизни на моих руках.
— Я... согласна... — слова ломались на губах, как тонкое стекло под каблуком.
Долорес рыдала навзрыд. Адэлина всхлипывала, Наида что-то шептала под нос. А Керасим... Керасим был оголённым нервом. Он рычал, брызгал слюной, дергался.
— Не вздумай, Лола! Я порву их всех! Я порву вас, твари!
Арнольд лишь хохотнул. Кивнул кому-то за спиной.
— Убейте его. Но сперва... позовите Джека и Оливера. Пусть мальчики развлечутся.
Ужас пробежал по моим венам.
Двое отвратительных мужчин вошли в дом, ухмыляясь так мерзко, что кожа на затылке стянулась. Их лица — сплошные нарывы, гноящиеся от злобы.
— Босс, ты нам подарок устроил... спасибо, — прохрипел лысый, жирный, с руками мясника. Он схватил Керасима за волосы, дернул так резко, что тот зашипел от боли.
— Симпатичный мальчик... интересно, какой у тебя вкус? — его маленькие, налитые кровью глазки скользнули по обнаженной коже.
Керасим дернулся, глаза его расширились до безумия. Второй ублюдок встал за его спиной, лапы уже тянулись к штанам.
Я пыталась не закричать, но горло само вырвало хрип, когда солдаты держали моего друга, а мерзкие твари возились у него за спиной.
— Умоляю! Прошу вас, не трогайте его! — завыла Адэлина, волоча свое изможденное тело по полу к мужу. Бедная, она даже не понимала, что никто ее не услышит.
Я отворачиваюсь, но Арнольд хватает меня за волосы, будто цепью, дергает, выкручивая шею.
— Нет, сучка, ты будешь смотреть! Глазами своей шлюховатой душонки запомнишь, что случается с теми, кого ты любишь! — рявкнул он в ухо, его дыхание смердело палёным мясом и гнилым вином.
Шестеро удерживали Керасима. Его кожа уже в ссадинах, бедра дрожат. Эти ублюдки лапают его, вонзая ногти, оставляя кровавые борозды.
Он будто окаменел, глаза стеклянные, внутри только бездонный ужас. Мне казалось, что я слышу, как его сознание трескается, ломается по швам.
— Лучше не сжимайся, мальчишка. Будет только хуже, — лысый шайтан сдернул штаны, его отвратительное тело отвисло, и я зажала рот рукой, чтобы не заорать.
Он полез пальцами Керасиму между ягодиц, разрывая его без всякой пощады. Второй шлепал по голой коже с такой силой, что она вспыхивала красными пятнами. Каждый удар отзывался во мне оглушающим эхом.
Их мерзкий хохот, пошлые выкрики солдат... А я... я умирала там, внутри. Мой мир рушился с каждым разом, когда эти твари вбивали в тело Керасима свою грязь. Его крики уже не были криками человека. Это были звериные, истерзанные звуки, от которых лопались струны души.
Солдаты орали пошлости, подзуживая, как на бойне. И всё это — на глазах у нас.
Я не плакала. Глаза высохли, душа камень. Я умерла вместе с ним. Всё хорошее, всё светлое, что я хранила, сдохло в эту секунду.
Больше нет Лолы. Только пустая оболочка.
Когда ублюдки закончили, и солдаты отпустили его, Керасим просто упал. Как тряпичная кукла. Его лицо... не передавало ничего. Полная пустота. Я видела в его глазах безжизненную черную дыру.
Весь мир погряз в зловонии крови и страха. Для доброты в нем не осталось места.
— Спаси меня, сестрёнка... — шепот Керасима, такой слабый, будто его голос уже принадлежал могиле, разорвал мне грудь острым разрядом боли. — Избавь меня от этого... ради Всевышнего... избавь...
Одинокая, ледяная, как лезвие, слеза медленно стекает по моей щеке. Я не помню, как её звали. Не помню, как плакать. Всё во мне мертво. Всё, кроме безжалостной пустоты.
Мне в руку вкладывают пистолет. Тяжёлый, чужой, как будто мне в ладонь положили кусок холодного железа, из которого уже текла кровь.
— Освободи его.
Я делаю шаг. Ещё один. Каждый шаг как плеть по истончившейся душе. Перед глазами — уже не мужчина, обмазанного в собственном унижении, а тот мальчишка... светлый, звонкий, наш Керасим. Тот, что радовался жареным каштанам, что, прижавшись ко мне, шептал сказки про храбрых воинов и добрых принцесс. Тот, что, смеясь, крал сладости из кухни, тот, кто прятался под одеялом со мной от всех бед этого проклятого мира.
А теперь... только вонь, кровь, человеческая грязь и его глаза. Пустые. Неживые.
Он больше не мог. Этот мир сломал его, как щенка под сапогом. Я видела: ему больше некуда бежать, кроме могилы.
Не позволю ему умереть от своей руки. Я заберу его на руках у смерти, я открою ему дверь в рай. Пусть будет мучеником, шахидом. Пусть хоть так найдет покой.
Я поднимаю пистолет. Во мне бушуют эмоции, две стороны. Одна молит не делать этого, а вторая — знает, что он переживет этого.
— Прошу... Лола... — в пустых глазах его отражение, как в разбитом зеркале. Один жалобный осколок жизни. Слёзы катятся по его измождённым щекам. Адэлина молчит, словно кукла, бездушная. Она знает: этот мужчина больше не жилец, это уже не ее Керасим. Бедная... как она будет дышать после этого? Любить...
Выстрел.Громкий, чужой, оглушающий.
Время замерло. Воздух сжался, будто весь дом вдохнул и забыл, как выдыхать.
Я смотрю на струйку тёмной, почти чёрной крови, льющейся из аккуратной дырки на лбу моего друга. Всё. Он больше не страдает. Он уже в тех садах, о которых мы рассказывали друг другу перед сном.
— Прости меня, Керасим... — шепчу одними губами. Я не смогла тебя спасти. Ни тогда, ни сейчас.
Я поворачиваюсь. Арнольд. Его мерзкий оскал, его блеск золотых зубов. Всё во мне рвётся на части.
— За ним пойдёшь и ты... — мой голос хриплый, разодранный, пропитанный трупной тенью. Пистолет поднимается, палец на курке. Щелчок. Пусто. Ещё один. Пусто.
Холодный, мертвый кусок железа летит в мерзавца. Я хватаюсь за платок, чтобы не завыть.
— Ты всерьёз думала, что я дал бы тебе заряженный пистолет, крошка? Там была одна пуля... и ты уже сделала свой выбор. — Его рука врезается в мой локоть, сжимая до боли. — А теперь я убью Домиано... и уедем.
Солдат подходит с врачом.
— Домиано мертв. Во второй раз его сердце не запустили. — Врач кивает, не глядя в глаза.
Я закрываю глаза. Пусть это будет сон. Пусть.
Домиано... ты не мог. Ты обещал. Оставить меня одну в этой агонии? Нет. Двое за один день — я этого не вынесу. Моя душа уже трещит по швам, а тело хочет разорваться от боли.
— Даниэль, проверь, не врёт ли старик... А мы уходим отсюда. И, кстати... малявку с собой забираем.
Я вздрагиваю. Сжимаю зубы.
— Нет... нет... зачем она вам? — мой голос больше похож на хриплый стон. Я смотрю на маленькую Фатиму в руках чужого мужчины. Наида закричала. Бесполезно.
— Чтобы держать тебя на коротком поводке, — хихикает Арнольд.
Он тащит меня за собой. Я оборачиваюсь. Последний раз. Мой Керасим... его кудри уже забрызганы кровью. Он больше не мой друг. Он уже не здесь.
Меня бросают в машину. Щелкают замки.
Всё рушится.
Как? Как они смогли войти? Кто открыл им дверь в мою крепость?
Кто продал мою кровь за горсть серебра?
Сегодня умер не только мой друг. Не только мой возлюбленный.
Сегодня здесь, среди вони, крови и предательства, умерла Лола бинт Асад.
Только холод остался.
Я клянусь всем, что ещё теплится во мне — я вернусь за каждым. Я сделаю так, что каждый из них будет молить о пощаде, а небо станет чёрным от их проклятий.
Я стану ураганом. Песчаной бурей. Я стану самой смертью.
————————————————————