Поцелованная тьмой

«Имеющий терпение, имеет всех»

Холод. Пронзительный, костяной холод, пропитавший до мозга, до самых кончиков пальцев. Сырость въедалась под кожу, как болезнь. Грязь под ногтями, грязь в волосах, грязь в душе. Я снова здесь. Но не в темнице Домиано... там хоть был матрас, там было место для надежды. Здесь — только камень, сырой, вонючий, заблеванный крысиными тропами.
Крысы. Грязные, жирные, с хищными, блестящими глазами. Они шуршали в углах, готовые сожрать всё живое. Несколько раз я видела, как одна из тварей пыталась впиться в крохотную ножку Фатимы. Я швыряла в них камнями, сапогом, голыми руками, отгоняя от своей крошки, от единственного, что ещё держит меня на этой стороне.
Они не пожалели даже ребёнка. Эти выродки лишили нас воды, еды... даже права плакать.
Я больше не чувствовала боли в пальцах, разбитых о железную дверь. Ладони горели, кожа на костяшках лопнула, но я била снова и снова.
Я не могу сломаться. Не сейчас. Не после того, что они сделали с Керасимом... с Домиано...
Я ощущала внутри себя натянутые до предела струны, тонкие, как леска, и знала — стоит хоть одной порваться, и я взвою, завалюсь на грязный пол, захлебнусь в собственных слезах. Но пока нельзя. Плакать буду потом. После того, как убью Арнольда Лучано собственными руками. После того, как выберусь из этого ада.
Фатима тихонько всхлипывает, прося еды. Детский, тонкий, измученный голосок режет уши острее кинжала. Я крепче сжимаю её в объятиях, прячу лицо в её волосах, обнимаю, как последний кусок себя.
— Потерпи, маленькая принцесса... Ло-Ло тебя накормит, — шепчу ей на ушко, ощущая, как по щекам бегут две горячие, злые слезы.
Дверь скрипит. Я вскакиваю, вся сжавшись, как натянутая тетива. Гулкое эхо от шагов.
Охранник. Его взгляд скользит по моему лицу, грязной одежде, телу. Похоть читается в его взгляде, как в открытой книге.
— Почему орёшь? — сухой голос, от которого мутит.
Я проглатываю ком.
— Моя сестра... она умирает от голода... — говорю тихо, без слёз, но с той болью, что раздирает нутро.
Я вижу, как его тело напрягается. Глаза зрачками расширяются, как у зверя, учуявшего лёгкую добычу. Слова отца всплывают в голове.
Ты — оружие. Они слабы перед тобой.
Я делаю шаг. Потом ещё один. Тихо, плавно. Следя за его взглядом. Я знаю этот голод.
— Я нуждаюсь в тебе... — голос дрожит, словно я вот-вот разрыдаюсь. А внутри... лишь злость.
Он сглатывает, будто эти слова — самая сладкая похоть на земле.
— Я... я хочу видеть тебя голой... — сипит, протирая шею.
Господи, мерзавец.
— Обязательно увидишь... — я почти касаюсь губами его уха, — Только выведи нас отсюда... ты же сильный... ты же настоящий мужчина... такой, о котором я мечтала...
Он кивает, губы растягиваются в уродливую улыбку.
— Я спасу тебя, моя госпожа... ты будешь моей...
Плевать. Если только вытащит нас.
Он уходит, обещая вернуться. Я обнимаю Фатиму, которая уже еле дышит от усталости. Мир вокруг замедляется, темнота давит на грудь. Гадкий холодный страх заползает в кости.
Спустя вечность дверь снова отворяется. Он кивает, я молча хватаю сестру и прижимаю к груди. Малышка тихо, почти беззвучно всхлипывает.
Мы крались по коридорам, будто привидения, чуждые этому роскошному аду. Стены, увешанные картинами, изображавшими давно умерших людей с пустыми, потухшими глазами, словно следили за каждым моим шагом. В углах стояли вазы с искусственными цветами грязно-розовых оттенков, как уродливые поддельные улыбки в этом доме смерти. Мраморная плитка под ногами была выложена замысловатыми золотыми узорами, которые мелькали перед глазами, будто я ступала по щупальцам чудовища.
Я чувствовала, как мужчина, ведущий нас, раз за разом бросает нервные взгляды через плечо. Он боялся. Боялся меня. А я — боялась только одного: что не успею.
Когда мы подошли к арке, он внезапно рванул меня за руку и грубо швырнул в угол. Я едва удержала Фатиму, прикрывая ее своим телом. Задыхаясь, я инстинктивно закрыла ладонью ей ротик, подавляя любой звук. Глухой топот тяжелых ботинок гулко отдавался в стенах. Тьма за аркой жила и дышала. Мужчина высунулся, выглядывая из-за угла, потом кивнул мне и жестом велел идти. Я послушно двинулась за ним, чувствуя, как страх расползается по коже ледяным ядом.
Мы прошли в холл, обставленный золотом и претенциозной дрянью. Мебель — тяжелая, старая, покрытая пыльной позолотой, отражала в своих лакированных боках искажённое моё лицо. В воздухе пахло дорогим табаком и чем-то сладко-гнилым. Я едва не закашлялась от этой мерзости.
В гостиной стоял бильярдный стол, в углу — стенка с бутылками, полными янтарного и алого яда. Мужчина остановился, обернулся, и его голос упал до шепота:
— Арнольд со свитой. Они решают, кто станет новым доном.
В голове взвыл ветер.
— У вас уже есть Дон. Домиано Риччи, — зло выдавила я, сверля его взглядом, полным яда.
Он дернулся, как будто ударили.
— Домиано мертв, принцесса. Даниэль видел его труп... лично.
Горло сжало, будто вокруг него обвилась верёвка. Я судорожно сжала кулон на шее — мой последний якорь, единственное, что осталось от Домиано. В груди разрывалось что-то рваное, лоскутное, но плакать нельзя. Только позже. Только после мести.
— Мы уйдем через черный ход. Быстро, пока они там, — снова зашептал он.
Фатима, прильнув ко мне, ловила глазами блеск люстр. Она ещё не понимала, в каком аду мы оказались.
Мы пересекли гостиную, и у следующей двери он велел мне ждать. Стены вокруг сужались, пропитываясь липкой, зловонной тишиной. Я почувствовала, как мир вокруг застыл. Пахло старым деревом, металлом и страхом.
Дверь распахнулась, и я шагнула, напрягая всё тело. В этот момент раздался глухой хлопок — и мужчина застыл, глаза его расширились, словно в мольбе. Я не успела вскрикнуть — тело рухнуло на меня. Тяжелое, теплое, с запахом пота и крови. Я отшатнулась, хватая Фатиму крепче. За спиной его стоял Даниэль, с дымящимся стволом. Холодные, ледяные глаза.
Я развернулась и побежала. Фатима завизжала, испугавшись выстрела, но у меня не было ни права, ни времени ее успокаивать. Гостиную я пронеслась на одном дыхании. Пол знал моё отчаяние. Я неслась в длинный коридор, прекрасно понимая — за парадной дверью смерть. Но другого выхода не было.
Я бросилась к двери — и остановилась, как от удара. Там, в проеме, как призрак, стоял Арнольд. Улыбка медленно расползалась по его лицу, обнажая мерзкие золотые зубы.
— Ты решила покинуть меня, дорогая? — его голос скользнул по коже, словно змеиный язык.
Я рванулась назад — но из-за угла уже вышел Даниэль. Словно тень. Фатиму вырвали из моих рук. Я вскрикнула, оборачиваясь.
И тогда я увидела, как Арнольд провел языком по щеке моей малышки. Мир рухнул.
— Пожалуйста... отпусти её... — прошептала я, едва слышно. Горло жгло от кома боли и бессилия.
— За побег... плохую девочку надо наказать, — я чувствовала, как закипают слезы, прокладывая путь в глазах, но я сдержалась.
— Я... я приму любое наказание. Только её не тронь.
Арнольд взглянул на Даниэля, и тот подошел, забрав ребенка.
— Лола спустится ко мне на приём сегодня, — его усмешка была хуже самого ада. — Если мне что-то не понравится — малышку ликвидируют.
Я молча мотала головой, дрожа, но сдерживая крик.
— Хорошо... только дайте ей еды... и кровать. Прошу.
Он коротко кивнул. Фатиму передали девушке, та поспешила унести её прочь. Я сжала пальцы в кулаки так сильно, что ногти впились в кожу.
Даниэль провел меня до комнаты. Здесь всё было словно из другого мира: роскошные обои, огромная кровать с балдахином, тяжёлые занавеси. Меня тошнило от этой красоты.
— Домиано... правда мертв? — голос дрожал.
Даниэль обернулся. Холод, ледяной, как январское утро, блеснул в его взгляде.
— Тебе никто не разрешал говорить, — процедил он.
Что-то во мне рванулось.
— Не смей со мной так, ублюдок. Я не собака.
Он остановился, обернулся. Теперь я увидела его лицо. Волосы цвета ночного индиго спадали на плечи, холодные, серые, чужие глаза прожигали насквозь. Лед и сталь.
— Следи за языком, мышка, — процедил он.
Я подняла голову, встретив его взгляд. Пусть я сейчас в клетке, но я её сломаю. И из этих псов я сделаю поводырей.
Даниэль приближается ко мне, нависая, словно хищник, которому достаточно одного движения, чтобы вцепиться зубами в горло. Его тень падает на меня, поглощая в вязкую темноту. Я поднимаю голову, встречаясь с его ледяным взглядом, и ощущаю, как тело предательски вздрагивает от этого холода. Черт бы побрал его.
— Следи за языком, мышка, — вкрадчиво бросает он, словно это не угроза, а нежный комплимент.
Я стискиваю зубы так сильно, что скулы сводит судорогой. Подавляю дрожь в пальцах, собираю всю ненависть, что вскипала во мне последние дни, и выплескиваю ее наружу:
— Знай, с кем ты говоришь, Даниэль. Совсем скоро твой хренов босс сдохнет, а я скормлю тебе его сердце по кусочкам. Мой муж вырвет из тебя кишки, и ты будешь давиться собственной кровью, — шиплю я, прищурившись, словно готовясь вцепиться в его лицо.
Даниэль ухмыляется, наклоняя голову набок, изучая меня, будто выбирает, с какого места начать ломать.
— Меньше слов, больше дела. Сегодня ты будешь звездой на приёме. Так что... готовься, дорогая, — скалится он, медленно отступая, будто с неохотой покидая добычу.
Я остаюсь одна. Сердце бешено колотится в груди, голова гудит от нарастающего давления. Каждая секунда в этих стенах — пытка. Но я жива. Пока что.
Я оглядываюсь. Пестрая комната, кричаще дорогая, но безвкусная. Обои словно облезшие узоры из старинной индийской гробницы. Большая кровать с балдахином, будто ловушка для тех, кто однажды засыпал здесь, но уже не просыпался. Окна заложены решетками, за ними только ночь и смерть.
Я провожу рукой по покрывалу — ткань шершаво хрустит под ладонью. Пальцы нащупывают что-то мягкое. Дергаю. Это платье. Кроваво-красное, короткое, с разрезом до бедра и корсетом, который наверняка раздавит ребра. Меня передергивает. Сердце падает в пропасть.
Для чего оно? Для кого?
Я знаю ответ.
Дверь резко открывается, и в комнату заходит беловолосая девка. Ядовитый взгляд, скрещенные руки, губы, искривленные в ехидной усмешке.
— Уже пора готовиться, чего ты расселась? — бросает она с ленцой.
Я медленно поднимаюсь. Во мне уже не осталось места для страха. Только ярость и горечь.
— Эту тряпку я на себя не надену, — рычу, и мое тело напряжено, как натянутая струна.
Девушка закатывает глаза:
— Если не выполнишь приказ Босса — твою сестренку раздавят, как комара, — ухмыляется она. Ошибка.
Я в два шага оказываюсь рядом, хватаю её за волосы, резко дергаю вниз. Она взвизгивает, пытаясь вырваться, но я сжимаю крепче, наслаждаясь её жалким визгом.
— Слушай сюда, тварь, — шиплю в самое ухо. — Если хоть один волос упадет с головы моей сестры, я вырву тебе сердце. Поняла? — сжимаю еще сильнее, пока она не хныкнет от боли.
Отпускаю с презрением. Та жалко валится на колени, затем выбегает из комнаты, не смея взглянуть мне в глаза.
На секунду я почти улыбаюсь, но тут же мое дыхание перехватывает, когда взгляд падает на платье. Грудь сдавливает тяжесть стыда. Я — принцесса Аравии, дочь семейства Асад. Я носила оружие за поясом, которое никогда не использовалось, а теперь меня заставляют облачаться в этот дешевый обтягивающий кусок унижения.
Прости меня, Всевышний..
Я захожу в ванную. Холодная вода бьет по щекам, будто пощечины. Грязную одежду срываю с себя на ходу. Надеваю платье. Оно липнет к телу, подчеркивая каждую линию. Красный, как кровь. Глубокий вырез. Тугой корсет. Черные волосы спадают до пояса, скрывая спину. Я смотрю в зеркало. Передо мной — уже не я. Бесстыдница, кукла, наживка.
Глаза воспалены, щеки горят. Но в них живет ярость. Я знаю, кто я.
Дверь открывается. На пороге снова эта беловолосая. Ее взгляд скользит по мне, и я вижу, как она невольно сглатывает.
— Все пришли. Пора спускаться, — хрипло сообщает она.
Я провожу языком по пересохшим губам, сдерживая дрожь. Меня ломают. Давят. Растаптывают. Но я уже решила — они сделают меня чудовищем, каким сами станут бояться.
— Мне идти босиком? — рычу.
— Приказ Босса.
Мы выходим. Я замечаю у нее в руке нож. Небольшой, но острый. Наверняка боится, что я на нее кинусь. Правильно боится. Но не сейчас.
Мы проходим через узкую арку, и сердце мое сжимается в предчувствии беды. Лестница впереди кажется бесконечной, а ноги будто налиты свинцом. Я замираю, едва переступив через порог, чувствуя, как по позвоночнику пробегает холод. Внизу клубится толпа — мужчины в безупречно строгих черных костюмах, женщины — в невинных белых платьях. Только я одна в кроваво-красном, как метка жертвы на арене перед разъярённой публикой.
Из общего гомона внезапно выплывает звонкий, липкий голос Арнольда:
— Сегодняшний прием я устроил в честь моей новоиспеченной женщины...
Он делает паузу, смакуя, как хищник перед тем, как впиться зубами в добычу.
— ...Лолы. Принцессы арабского мира!
Внутри меня что-то хрустит. Я глубоко вдыхаю, пытаясь проглотить горечь и не дать слезам вырваться наружу. Руки дрожат, но я иду вперед, будто по минному полю. На мне тысячи взглядов. Они словно осыпают кожу градом ледяных игл. Мужчины оценивают, женщины презирают. Даже музыканты осеклись, натянуто держа в руках смычки и инструменты. Всё пространство зала будто сжалось, воздух стал густым и душным.
Я ощущаю движение справа — Арнольд подходит вплотную, его рука жадно обхватывает мою талию. Пальцы, словно когти, впиваются в кожу сквозь платье.
— Я восхищен, Лола, — его губы почти касаются уха. Его дыхание — тёплое и мерзкое, пропитанное запахом дорогого алкоголя и гнили.
— Не смей меня трогать, — рычу я сквозь зубы, обжигая его взглядом.
Он хмыкает и, дернув подбородком, указывает вверх. Я поднимаю глаза и тут же цепенею. У перил второго этажа стоит человек в черном, в его руках — моя Фатима. Хрупкое тело сестры повисло, как кукла. Её тонкая шея подхвачена грубой рукой. Достаточно одного движения — и всё.
Мир рассыпается на части. Холод разливается по венам. Я почти слышу, как мое сердце трескается.
— Попробуешь дерзить — и её не станет, — шипит Арнольд.
Я не должна дрожать. Не могу позволить им видеть, как я ломаюсь. Подчиняюсь. Пусть временно, пусть из ненависти.
Мы идём мимо рядов лиц, все глаза — на мне. Улыбки мужчин противны, женщины сверлят взглядами. Я чувствую себя куском мяса на витрине. Даже воздух кажется густым от мерзости и фальшивого благовония.
— Можешь перекусить, если хочешь. Я пока переговорю с важными людьми, — Арнольд кивает в сторону фуршета.
Я молча ухожу. Руки трясутся. За столом — горы морепродуктов, сочащиеся кровью фрукты, словно внутренности свежей жертвы.
— Поешь. Ты уже несколько дней не ела, — раздаётся сзади голос Даниэля.
— Я у тебя совета не спрашивала, — огрызаюсь, скрестив руки. Замечаю, как его глаза скользят по моему телу. — Не смей на меня так смотреть.
— А что ты сделаешь? — его голос прозвучал слишком близко, как шипение змеи перед броском. В одно мгновение Даниэль приблизился вплотную, пальцы без предупреждения схватили ленту на моём корсете, чуть дёрнув. Грудь вздымается от злости и страха. Я ощущаю, как капли пота собираются на спине, прилипая к тонкой ткани платья. В горле встаёт ком.
— Я... — голос срывается на хрип, но я заставляю себя не дрогнуть. — Я отомщу вам всем. Найду способ. Разорву эти стены, убью каждого, кто хоть пальцем меня тронул. Вы заплатите. Каждый из вас.
Его губы скривились в насмешке. Эти глаза — серые, стальные, мертвые — разглядывают меня так, словно я уже связана и брошена в яму.
— Не напрягайся, мышка, — шепчет он, почти ласково, наклоняясь к самому уху. — Скоро тебя спасут.
Я цепенею. Холод пробегает по коже, как иглы. Слова проникают под ребра, цепляются за сердце. Неужели я ослышалась?
— Что ты сказал? — голос дрожит, но я вынуждаю себя смотреть ему в лицо.
Он хмыкает, бросая быстрый, нервный взгляд в сторону Арнольда, который в этот момент что-то увлечённо говорит группе мужчин у высокого окна.
— Ты и правда думала, что я стану выполнять приказы этой гнилой твари по доброй воле? — в его ухмылке мерзкое презрение. — Такая наивная, Лола.
Мир вокруг словно сужается, звуки зала и гул голосов проваливаются в вязкую пустоту. Я слышу только его.
— Домиано... Он жив? — я почти не дышу, боясь услышать ответ.
— Нет. — короткий, тяжелый ответ. — Я служу не ему. Мой Босс вот-вот прилетит в Испанию и устроит этому упырю кровавую баню. — его голос становится тише, но в нём слышится какая-то странная одержимость. — Я проверял Риччи... Он был между жизнью и смертью. Врач говорил — не доживёт до утра.
Грудь сжимает такая боль, что на мгновение я теряю равновесие. Глаза предательски наполняются слезами, но я моргаю их обратно, впиваясь ногтями в ладони, чтобы не рухнуть прямо здесь.
— Мой Босс заберёт тебя. Он... заинтересован. Устроит тебе жизнь не хуже, чем у Домиано. Так что держись, мышка.
— Я... я просто хочу домой... — выдыхаю я, опуская голову. Сердце стучит так громко, что отдаётся в висках. Ощущаю, как что-то тёплое ложится мне на плечи. Длинный тёмный пиджак.
Поднимаю взгляд — и сталкиваюсь с его лицом. В глазах Даниэля теперь нет той мерзкой усмешки. Там тревога. И напряжение.
— Ты не слышала? «Имеющий терпение, имеет всех». — Он сжимает мои плечи чуть сильнее. — Просто прояви терпение. Я сделаю так, что Арнольд не приблизится к тебе ближайшие дни. А мой Босс... он уже на подходе.
— Кто твой Босс? — спрашиваю почти беззвучно.
Он открывает рот, но в этот миг зал взрывается голосом Арнольда из микрофона:
— Дорогие дамы и господа! — голос Арнольда прорезает зал, как ржавый нож по горлу. Он разносится под сводами особняка, гулко отзываясь в груди, будто грозовое эхо. — Спасибо, что пришли в мой дом. Сегодня исторический день. День, когда Доном итальянской и испанской мафии становлюсь я!
Слова падают тяжелыми камнями. Височная пульсация бьёт в уши так сильно, что заглушает все посторонние звуки. Злость будто черная пелена накрывает разум, лишая меня трезвости. Я больше не контролирую себя. В голове лишь одно имя — Домиано. Его лицо, его руки... И как это чудовище пытается забрать его трон.
Ты делаешь ошибку. Заткнись. Сломаешь всё. Потеряешь Фатиму. Потеряешь себя.
Разум кричит. А я — иду.
Я выдвигаюсь в центр зала, как остриё кинжала, разрезая людской гомон и пьяный смех. Глаза цепляют каждое из лиц — испуганные, настороженные, похотливые взгляды старых ублюдков, которые видели слишком много крови, чтобы быть людьми.
— Как вы смеете?! — срываюсь я, голос мой взрывает зал, как выстрел. — Как вы смеете объявлять Доном этого шакала, пока жив Домиано Риччи?!
Мужчины вздрагивают, перешёптываются. Арнольд мгновенно хмуреется, его зубы сжимаются так сильно, что я слышу этот скрежет.
— Она бредит, — рычит он сквозь зубы, обращаясь к залу. — У вдовы поехала крыша.
Но я уже не слышу. Я вся — в своей ярости, в безумии, в слепом отчаянии.
— Ни один из вас не стоял у его могилы! Никто не держал в руках его холодного тела! Или ваш страх перед ним угас? Неужели вы забыли, кто он? Как он рвал горло тем, кто предавал? Он мой муж! Я видела его! Он дышал! Кто-то попытался отнять у него жизнь, но не смог. А вы... вы подонковская свора, вы трусы!
Каждое слово — как плеть. Я вижу, как мужчины начинают отводить глаза, кто-то нервно сжимает стакан, кто-то делает шаг назад.
— И когда он узнает, что вы смотрели на его жену, как на вещь... что мечтали выкупить меня, использовать, как дешевую игрушку... Мне даже не нужно говорить, что он с вами сделает. Вы знаете. Вы все это уже видели.
Рука ложится мне на плечо. Даниэль. Холодная стальная хватка.
— Я же говорил про терпение, мышка, — шипит он. — Теперь ты в заднице.
Я знаю. Я все сломала. Фатима...
Но остановиться уже нельзя.
Он подталкивает меня прочь, вверх по лестнице. За спиной слышно, как Арнольд судорожно объясняет гостям, что «вдова не в себе». Гул голосов — липкий, вязкий, как туман на болоте.
— Я убью его. Я уничтожу эту тварь. — бормочу я, пытаясь вырваться.
— Заткнись, идиотка! — рычит Даниэль. — Ты всё нам к чертям испортила. Босс из-за тебя мне шкуру снимет.Ты все испортила!
В толчке меня запихивают в глухую комнату, где пахнет порохом, кровью и прелой тканью. Тяжелые двери захлопываются
Двери с грохотом распахнулись. Воздух вздрогнул от напряжения, как струна, натянутая до предела. На пороге, будто вырвавшийся из ада, стоял Арнольд. Его лицо искажала бешеная ярость, глаза полыхали ледяным безумием.
Он не шел — он летел ко мне, как хищник, не знающий пощады. Его рука взметнулась, и пощечина обрушилась на меня с такой силой, что я почувствовала, как зубы впиваются в щеку, а перед глазами взрываются черные звезды. Тело потеряло опору. Я рухнула на холодный мраморный пол, обожжённый болью и унижением.
Но я не могла остановиться. Ярость ослепляла, как раскалённое железо, прожигая рассудок.
— Ты совсем страх потеряла, сука?! — заорал Арнольд, его голос взрывал барабанные перепонки. — Из-за тебя половина мафиозных кланов уже отвернулась от меня!
Каждое его слово било по мозгу, как молот. Но я лишь ухмыльнулась сквозь кровь во рту, наслаждаясь его безумием.
— Так тебе и надо, ублюдок... жалкая тварь, — я смачно плюнула ему в лицо. Плевок попал точно в глаз. Я видела, как брызги стекают по его щеке.
В углу взгляд Даниэля. Он будто впервые увидел меня настоящую. Губы его дрогнули, а голова медленно качнулась из стороны в сторону, будто он уже мысленно хоронил меня.
Но мне было плевать. Я не чувствовала страха. Только ярость.
Я делаю ошибку... — где-то на задворках разума скулило предчувствие, но я его не слышала.
Арнольд, не сказав ни слова, вытер лицо и склонился ко мне, его губы почти касались уха.
— Ты укротила одного зверя... — шипел он. — И сама стала зверем. Теперь тебя укрощу я.
Руки его сомкнулись на моей шее. Пальцы сжались, ногти больно впились в кожу. Кислород мгновенно иссяк. Мир сжался в узкую черную воронку. Сердце забилось в бешеном темпе.
Я хриплю сквозь сдавленное горло:
— Убей... плевать. Я тебя даже из ада достану, мразь.
Ярость перекосила его лицо. Он полез в карман и достал шприц. Прозрачная жидкость переливалась, словно в ней плескалась сама смерть.
— Раз не дорожишь собой... отнимем у тебя кое-что послаще.
Укол. Игла впивается в плечо. Горячая волна разливается по венам, как жидкий огонь. Меня начинает трясти. Ноги подкашиваются. Хватка Арнольда ослабевает, и я падаю на пол.
В этот момент двери вновь распахиваются. В зал заносят Фатиму.
Нет. Нет, только не она. Господи...
Моя маленькая сестра. Пухлое, искажённое от рыданий личико. Глаза в слезах. Она зовёт меня.
Я пытаюсь встать. Тело не слушается. Ноги предательски подгибаются. Руки дрожат. В глазах темнеет.
Арнольд ухмыляется, хватает девочку за талию, как грязную куклу.
— Ненавижу детей... они разбивают дорогие вазы, — с отвращением бросает он.
И с силой швыряет Фатиму в стену.
Глухой удар. Тело моей сестры сползает вниз, как сломанная тряпичная кукла. Из носа хлещет кровь. Она слабо стонет, издавая такие звуки, что сердце рвется.
Это я... Это я привела её в этот ад...
Даниэль стоит в стороне, не выдержав, отворачивается. Трус. Псина.
— Ло-Ло... — жалобный писк Фатимы разрывает меня изнутри.
Слёзы катятся по щекам. Я пытаюсь вскрикнуть, но во рту пересохло. Тело парализовано. Только мысли рвутся.
Прости меня... Прости, Фатима. Я всё испортила. Я отдала тебя этим чудовищам. Я знала, чем кончится, но пошла. Потому что гордость. Потому что ярость. Потому что чертово сердце затмило разум.
Арнольд наводит пистолет на девочку. Усмешка.
— Ты помолилась за свою сестру, моя детка?
Я рвусь. Пытаюсь поднять руку. Пальцы дергаются. Но тело подчиняется только боли. В висках стучит. Тошнота подступает к горлу.
Первый выстрел. Фатима вздрагивает.
Второй. Она хрипит. Третий.
Нет... нет... Господи... я должна была защитить её...
Сознание затухает. Яркие вспышки, как всполохи молний. Последнее, что я вижу — это её маленькое изломанное тело и безжизненные глаза.

————————————————————