Поцелованная тьмой

«Она моя, отданная мне на хранение,
Из ребра моего сотворенная, как мне ее не ревновать?»
Я зажмурилась от пробивающегося сквозь тюль света. Хотела потянуться, но меня тут же притягивают за талию, крепко прижимая к твердой груди. Губы сами расплываются в улыбке от осознания того, что этот мужчина теперь официально мой. Самый красивый. Самый бесстрашный.
Я переворачиваюсь, вглядываясь в умиротворённое, спящее лицо. Искусанные губы стали чуть пухлее. С жадным трепетом рассматриваю сильные руки, исцарапанные моими ногтями. Аккуратно касаюсь их короткими поцелуями, замечая, как мурашки покрывают каждый дюйм кожи после прикосновения моих губ.
Домиано переворачивается на живот, и я вижу ту же картину на его спине. Сажусь на его поясницу, обвиваю руками талию и, затаив дыхание, ложусь грудью на спину своего мужа, прислушиваясь к размеренному биению его сердца.
— Это лучшее утро за все мои двадцать семь лет, ангел, — хриплый голос доносится до моих ушей, и я таю. Встаю с его спины — и меня тут же пронзает лёгкая боль внизу живота. Понимаю, что произошло, опускаю взгляд на простыню, замечая небольшие пятна крови.
— О Всевышний... — шепчу я, заливаясь краской.
— Прости. Это я виноват. Мне следовало быть мягче, — виновато произносит он, и я тут же мысленно возвращаюсь в ночь, где Домиано открыл во мне иную сторону. Порочную. Извращённую. Пошлую. Его нежность и грубость сплелись в единую гармонию, причиняя боль и даря наслаждение, а тени его рук всё ещё покоятся на моих бёдрах в виде синяков.
Я подхожу к зеркалу и вижу красно-фиолетовые пятна на шее, груди и внутренней стороне бедра. Закусываю губу, бросая взгляд на художника этого безумного произведения. Бегу в ванную, быстро принимаю душ, чищу зубы и натягиваю халат. Когда выхожу, кровать пуста — Домиано уже ушёл. Снимаю испачканную простыню и нахожу чистую в гардеробной, стараясь заправить её как можно аккуратнее. Как только заканчиваю, слышу щелчок открывающейся двери.
В комнату входит Домиано в одних штанах, влажный, видимо только после душа. Его взгляд скользит по моему телу, цепляясь за багровые пятна на груди и бицепсе. Я ухмыляюсь, вспоминая, как сладко это было.
— Моя принцесса снова решила свести меня с ума? — игриво произносит он, хватая одной рукой талию, а другой — шею, слегка приспуская шелковый халат с плеча.
— Нет-нет, Домиано... не сейчас, — шепчу, обнимая его за торс и прижимаясь к горячему телу.
— Ты должна переехать в мою комнату, Лола.
Я дарю его предплечью короткий поцелуй.
— Нет. Давай жить в моей. Долорес говорила, что твои покои мрачные, — усмехаюсь, вспоминая слова подруги.
Он хмыкает, опускается вниз и целует мой лоб.
— Как прикажет повелительница моей души, — отвечает, выходя, оставляя меня одеться.
Спустившись вниз, первым, кого я увидела, была Адэлина — светящаяся, счастливая. Она, по секрету, показала мне пятна на животе и бёдрах, игриво дернув бровями. Вскоре мы заметили Керасима. Он с широкой улыбкой обнял меня, крепко притянув к себе.
— Принцесса, ты счастлива? — спросил он, нежно заглянув в глаза.
— Безумно счастлива, Керасим. А ты?
Его взгляд вспыхнул, едва он увидел Адэлину.
— Я будто заново родился... и обрёл любящую семью, Лола. Наконец-то мы будем счастливы.
Я киваю, смахивая неожиданную волну слёз.
Завтрак у нас прошёл без мужчин — у Домиано оставались незавершённые дела со вчерашнего дня. Адриано поведал нам о собрании с многочисленной армией Босса. Они были возмущены тем, что Домиано Риччи женился на дочери их заклятого врага. Но Домиано не выносит возражений. Каждого, кто осмелился поднять голос, он лично убил голыми руками, ломая кости. Десятки тел — и только после этого они поняли: жестокость и безжалостность в нём никуда не исчезли. Он остался тем же — сильным, властным. Но Адриано предупредил: теперь Домиано в опасности. Другие кланы скоро узнают о бунте, и захотят вновь испытать его. Я боялась за мужа... но знала — он непобедим.
Наида гуляла по окрестностям особняка, её силуэт то скрывался за деревьями, то появлялся вновь, как отражение в мутном зеркале. Я сидела в беседке, кутая руки в рукава и наблюдала, как Фатима неуклюже бегает по двору, заглядывая в выключенные фонтаны. Было холодно. Воздух хранил в себе остатки осенней сырости, а серое небо, казалось, вот-вот разольёт по земле долгожданный снег... но снег всё не приходил.
Наступила зима — чужая, непривычная, почти бескровная. Воздух пах сыростью, мокрыми камнями и едва уловимым ароматом хвои из забытого где-то сада. По веткам обнажённых деревьев катились редкие капли, будто природа и сама не знала, чем стать — то ли дождём, то ли снегом.
Сегодня — Новый год. Праздник, как объяснила мне Долорес, который отмечает почти весь мир. В моей стране его не праздновали. Я лишь влюблялась в атмосферу зимних вечеров из старых мультфильмов и книг — в мягкие огни, в уютные окна, в семьи, что собираются за длинным столом. Мне всегда казалось, что именно так и должна выглядеть счастливая жизнь — в запахах хвои, в детском смехе, в мягком свете гирлянд и снежинках на стёклах.
А здесь было иначе. Праздник витал в воздухе где-то далеко, будто за границей этого особняка, за высокими заборами и мрачными соснами, молча сторожившими покой его хозяев.
— Чего загрустила, невестка? — я вздрогнула от голоса Маттео. Он подошёл, присел напротив, облизывая пирсинг на губе. Его тёплый взгляд выбил из меня щемящую тоску.
— В Италии нет снега... А я так надеялась, что смогу его увидеть, — грустно улыбнулась я, прижав ладони к горячей чашке.
— Не переживай, ниндзя. У вас с Боссом вся жизнь впереди. Полетите в Россию — там аж снегопады, — его голос был простой, добрый, без притворства. Я кивнула, а сердце оттаяло чуть сильнее.
Словно услышанное имя любимого человека стало лучом в эту серую, безрадостную зиму.
— На самом деле я пришёл сказать кое-что, — он откашлялся, опустив взгляд. — Когда я впервые тебя увидел, мне показалось, что ты создана для меня, ниндзя. Ты была для меня закрытой книгой... и мне хотелось читать её взахлёб.
Он усмехнулся — по-братски, с лёгкой горечью.
— Но у этой книги уже есть читатель. Опасный. Такой, что не отдаст свою драгоценную книгу никому. И я хочу похоронить свою влюблённость в тебя, Лола. Будь уверена — я никогда не позарюсь на чужую жену. Но ты всегда можешь рассчитывать на меня.
В эту секунду мне показалось, что над особняком всё-таки пошёл снег... или это просто дрожала в воздухе искра какой-то другой, зимней магии — той, что пахнет прощением, старой печалью и надеждой.
Наши взгляды встретились. Маттео был очень красивым молодым человеком, однако наши пути изначально не сошлись. Он не подходил мне, так же, как и я — ему. Он увидел мое лицо, но не познал мою душу.
— Ты найдёшь свою книгу, Маттео, — шепчу, а он лишь ухмыляется, подмигивая мне.
После разговора он ушёл, а особняк будто выдохнул. Тишина заполнила коридоры, растворяясь в запахах пряностей и запечённого мяса, доносившихся с кухни, где Долорес колдовала над праздничным ужином. Я забрала Фатиму с улицы — её щёки горели от холода, волосы выбились из-под шапки, и она, смеясь, лепетала что-то о том, как поймала огромную снежинку... хотя снега ещё не было. Наида осталась на улице — в её взгляде было что-то от отдалённого воспоминания, как будто она искала в холодном воздухе призраков прошлого.
Дом преобразился. Ёлка возвышалась в центре зала — огромная, почти до потолка, усыпанная золотыми шарами, шёлковыми лентами и множеством огоньков, будто звёзды собрались в одной комнате, чтобы согреть эту ночь. Гирлянды по стенам мерцали мягким тёплым светом, разожжённый камин отдавал аромат обожжённого дерева. А на его каменной полке висели те самые носочки — как в старых мультфильмах моего детства. Я всегда мечтала увидеть их не на экране, а вживую... и вот они здесь, как доказательство того, что даже забытые мечты иногда находят путь к тебе.
Фатима, забыв про усталость, носилась по залу, кружась в вихре детского восторга, и я поймала себя на мысли, что именно такие моменты люди вспоминают на склоне лет — не даты, не награды, а смех ребёнка, мерцание огоньков и запахи праздника.
Я поднялась наверх за Адэлиной. Сердце щемило от какого-то странного предчувствия — доброго и в то же время тревожного. Когда мы вместе спустились в зал, все уже собрались. За длинным, красиво сервированным столом царила та самая, ненастоящая на первый взгляд, но такая живая и родная суета.
Домиано сидел во главе стола. И в этот момент он был не боссом, не хищником, не владельцем мира. Он был мужчиной с доброй улыбкой и ясным взглядом, в котором отражался свет от камина. А на его коленях устроилась Фатима — счастливая, болтая ножками, с кудрявыми хвостиками, что бесконечно били его по щеке, пока он терпеливо кормил её маленькими кусочками курицы. Я почувствовала, как внутри всё дрогнуло. В горле образовался комок, а глаза защипало.
Это был дом. Мой. Здесь — мои люди. Домиано, что скользнул по мне взглядом, едва уловимо улыбнувшись краем губ. Керасим, что обнимал Адэлину и что-то тёплое шептал ей на ухо. Маттео, уткнувшийся в телефон, но всё равно краем глаза наблюдающий за мной. Наида, смеющаяся рядом с Адриано... Я поняла — я больше не гость здесь. Я часть этой странной, пестрой, порочной, но по-настоящему любимой семьи.
— Посмотрите в окно! — раздался взволнованный голос Долорес.
Я поднялась, подошла к большому окну, откинув тяжёлую гардину. И увидела, как из темного зимнего неба начинают сыпаться крупные, почти нереальные хлопья снега. Они падали на каменные дорожки, на кованые ворота, на сухие ветви деревьев — и всё вокруг преображалось. Я коснулась стекла, не веря глазам.
— Не может быть... — прошептала я. Детская, давно забытая мечта, от которой когда-то отмахнулась взрослая женщина, сбылась здесь, в этом чужом доме, ставшем мне родным.
За спиной слышались возгласы, а Домиано, как ни в чём не бывало, кормил Фатиму, будто знал заранее, что так и должно быть. И только Маттео подошёл ко мне почти вплотную, его голос лёг на ухо лёгким шёпотом:
— Его принцесса захотела снега... Кто он такой, чтобы не исполнить её желание?
По коже пробежала дрожь. Я открыла дверь, впуская в дом морозный воздух, наполненный ароматом свежего снега. На крыше стояли люди с приборами, распыляющими снежные хлопья. У ворот — грузовики с настоящим снегом. Глаза защипало. Слёзы катились по щекам — тёплые, живые, освобождающие.
И в этот момент, сквозь рассыпавшийся в небе фейерверк, я услышала его голос. Бархатный, чуть хриплый, любимый.
— С Новым годом, владычица моей души.
Я повернулась. Он стоял совсем рядом, высокий, сильный, мой. И когда я, не сдержавшись, осыпала его шею и лицо поцелуями, в каждом из них жила благодарность, признание, признание в любви без слов.
Его поцелуй был жадным, властным, требовательным, и я утонула в нём, словно в тёплой зимней буре.
— Я отдам тебе этот мир... уничтожу всех... чтобы ты жила в нём одна. Только пожелай, — его голос дрожал в моих губах. Я прикусила его нижнюю губу, ловя его выдох, и шепнула:
— Спасибо тебе... хабиби.
После ужина я уложила Фатиму к Наиде. Дом дышал теплом. Воздух наполнился запахами корицы, горячего шоколада и свежего снега. Я поднялась в комнату. Его не было. Решив, что время принадлежит только мне, я отправилась в ванную. Горячий душ смыл усталость, тело стало лёгким, кожа — тёплой и бархатистой от ароматных кремов.
В гардеробной, среди роскошных нарядов, я нашла то, что оставил для меня Домиано. Белый топ, украшенный звенящими золотыми монетками, и полупрозрачную юбку с разрезами. Каждая монетка, словно солнечный отблеск, обещала что-то сокровенное. Я вставила диск с арабской музыкой, и, обнявшись с её тягучими, зовущими звуками, спряталась в гардеробной.
Ночь только начиналась. И она обещала принадлежать нам.
Послышался скрип открывающейся двери.
— Принцесса, ты здесь? — бархатный голос заставил меня ухмыльнуться.
Я медленно вышла из гардеробной, держа в руках полупрозрачный белый шарф. Глаза Домиано вспыхнули при виде меня. Он опустился на край кровати, не отводя взгляда.
Я начала плавно раскачивать бёдрами, наполняя воздух звоном монет. Подняла платок, обнажая живот, который мягко двигался из стороны в сторону. Домиано сглотнул, внимательно разглядывая мою талию. Выставив одно бедро вперёд, я подняла руки по обе стороны, немного прогнулась и медленно провела пальцами по очертаниям груди, затем живота, коснувшись края юбки. Под звуки мелодии я приблизилась к нему, плавно двигая бёдрами. Плечи задрожали, монетки зазвенели, а полная грудь вздымалась в такт движениям. Я коснулась грудью его губ и тут же отшатнулась.
Сняла с него пиджак, отошла на шаг, приподняла правую ногу, оголяя её, и чуть надавила на грудь черноглазого. Он лёг на кровать, а я осторожно встала, разместив ноги по обе стороны его талии. Плавно опустилась на его живот, руками создавая мягкие волны. Плечи двигались из стороны в сторону, вторя талии и бёдрам. Домиано стиснул зубы, шумно вздохнув. Резкий рык сорвался с его губ — и в следующее мгновение я оказалась под его нависающим телом.
— Я пленён тобой, ангел. Схожу с ума от одной мысли, что это всё — для меня, для меня одного, — его голос дрожал, словно внутри него боролись сто демонов. Губы с жадностью впились в мою грудь, оставляя болезненные следы, а рука рванула ткань платья, будто его могла свести с ума сама мысль о преграде между нашими телами.
Я смотрела в его глаза — там не было ни покоя, ни жалости. Только безумная, яростная одержимость. И я тонула в этом безумии, сгорая вместе с ним.
— Я уничтожу каждого, кто хотя бы случайно увидит это лицо и тело, — прорычал он, вбивая меня в стену, грубо обхватив за горло. Его пальцы жгли кожу, а глаза метали тьму. Я не сопротивлялась. Напротив — это рвало меня изнутри, зажигало в жилах жгучее желание раствориться в нём до последней капли.
Он впился в мои губы поцелуем, в котором было больше ярости, чем любви. Его рука скользнула вниз, разрывая ткань, и я почувствовала, как он входит в меня резко, властно, не спрашивая дозволения — как будто я была его последним убежищем, последней надеждой и единственным проклятием.
Стон сорвался с моих губ, и в этом звуке было всё: и боль, и желание, и обречённость.
— А если ты сама захочешь отдать своё тело другому... я убью тебя... и сотру с лица земли весь этот проклятый мир, — выдохнул он, почти сорвавшись в рычание. Его движения были неистовыми, словно он пытался растоптать всё, что было между нами — страх, нежность, даже собственную слабость.
Эти угрозы не пугали меня. Я знала — он способен на всё. И именно это сводило меня с ума. Его одержимость была смертельным ядом, и я пила его до дна.
Он развернул меня лицом к стене, прижал своим телом, одной рукой крепко схватив за волосы. Его жёсткие движения отдавались болью, но я только сильнее вжималась в него, жадно ловя это неистовое безумие.
Мы не занимались любовью — мы вырывали друг у друга остатки души. Тело к телу, укус к укусу, стон к стону.
Эта ночь стала венцом обречённой страсти. Мы оба знали — утро всё уничтожит. И потому любили так, словно сжигали последние мосты. Его имя срывалось с моих губ, моё имя он выдыхал, стискивая зубы, и всё вокруг будто исчезало, кроме этого безумия на двоих.
Мы тонули в нём, будто в крови, будто в последней молитве перед гибелью.
Наутро нас разбудило сияющее солнце. Я чмокнула Домиано в щёку, собрала разбросанную по комнате одежду, быстро привела себя в порядок и спустилась на кухню. Там меня уже ждала Адэлина с хитрой ухмылкой.
— Вчера так сладко доносилась музыка из вашей комнаты, — сказала Адэлина с хитрым прищуром. Я, вспыхнув, закатила глаза, сдерживая улыбку, и, чтобы скрыть смущение, налила себе воды из кувшина, украшенного гравировкой лавровых листьев.
— А ты не подслушивай, — с мягкой дерзостью показала ей язык и отпила глоток.
— Научи меня так же танцевать, хочу порадовать глаза любимого, — её голос потеплел, как будто в нём распустился цветок. Я обняла её, поцеловала в щёку и прошептала, что обязательно научу. В её глазах вспыхнула искра нетерпеливой радости.
Долорес накрыла на стол. Запах свежего хлеба, корицы и тмина наполнил кухню. В этот момент в дверях появилась Наида, держащая на руках Фатиму. Девочка выглядела взъерошенной и сонной, но глаза её светились — такими бывают только детские глаза, где ещё нет боли, только чудо и бесконечное доверие.
Маттео вошёл с чуть растрёпанными волосами, поздоровался и сел рядом с Адриано. Вслед за ним — Домиано. Как всегда — собранный, строгий, в чёрной рубашке, плотно облегающей его сильное тело. Его присутствие наполняло комнату неуловимой энергией — тяжёлой и желанной.
Фатима, заметив его, с радостным криком соскочила со стула. Он подхватил её ловко, легко, будто она ничего не весила, и прижал к себе, уткнувшись щекой в её мягкие кудри. Сцена казалась вырезанной из мечты.
— Хочу гулять, — прошептала она по-арабски, уткнувшись в его шею.
Он перевёл на меня взгляд, и в его глазах плеснулось что-то мягкое, ожидание.
— Она хочет на прогулку, — объяснила я.
Он усмехнулся, нежно:
— Ну раз сестра моего ангела хочет прогуляться — не смею возражать.
Я изумлённо приподняла брови. Эти слова прозвучали почти интимно. Мягкое тепло разлилось внутри.
— Я пойду с вами.
— Но, Босс... — попытался возразить Адриано, но взгляд Домиано обрезал его на полуслове.
— Доешь завтрак и собирайся, Лола, — сказал он и ушёл, не дожидаясь ответа. Я кивнула, не споря.
— Ты его околдовала, Лола, — прошептала Адэлина, будто боясь нарушить магию происходящего.
Я усмехнулась, отхлебнув кофе:
— А ты — моего лучшего друга.
Она гордо вскинула подбородок, бросив взгляд на Керасима. Тот хмыкнул и подмигнул ей.
После завтрака я торопливо одела Фатиму в тёплое пальто с меховой опушкой, аккуратно поправила её шапочку, сама выбрала пальто в тон и спустилась вниз. У крыльца уже стоял Домиано, опершись на капот своего чёрного автомобиля, блестящего в зимнем солнце.
Снег, что выпал ночью по приказу моего мужа лежал нетронутым на дорожках, искрясь, будто драгоценная пыль, рассыпанная по земле. Воздух был холодным, прозрачным, пахнущим зимней свежестью, хвоей и чем-то неуловимо сладким — будто грядущим счастьем.
Я посадила Фатиму в машину, пристегнула ремень, и сама устроилась рядом. Риччи закрыл за нами дверцу, сел за руль.
— Домиано, куда мы едем? — спросила я, склонив голову.
Он повернулся ко мне, его улыбка была теплее солнца, обезоруживающе настоящая.
— В центр. Погуляем, как обычная семья.
Я счастливо кивнула, прижимая к себе Фатиму, вдыхая аромат её ванильных детских духов. Город за окнами сиял. Сосны вдоль дороги стояли в молчаливой торжественности, как караульные, охраняющие нас от всех бед. В небе танцевали лучики солнца — лёгкие, прозрачные, будто мысли, ещё не оформившиеся в слова.
Мы припарковались у центрального парка. Полдень. Золотое солнце слепило глаза, отражаясь от снежной земли. Дети носились, как огоньки. Их смех был лёгким, звенящим. Матери в тёплых платках обсуждали что-то, вдыхая морозный воздух.
Домиано поднял Фатиму и посадил на плечи. Она закричала от восторга, щебеча по-арабски, какой у неё «высокий дядя». Я положила руку на его локоть — тёплый, надёжный, как вся его суть.
Мы подошли к аттракционам. Я смотрела, как он покупает попкорн, как нежно вытирает ладошку Фатиме салфеткой, как ставит её на карусель, подстраховывая, чтобы не упала. Её лицо сияло. Ямочки на щёчках разгорались, глаза светились счастьем.
Я придвинулась ближе к нему, почувствовав его тепло, биение сердца под пальцами.
— Ты будешь прекрасным отцом, хабиби, — прошептала я, утопая в ощущении, что всё — правильно.
Он сжал меня в объятиях, и я растворилась в этом касании.
— Никогда раньше всерьез не думал о детях. Но с тобой, Лола, моя жизнь наполнилась новыми красками. Я буду счастлив, если у нас появится ребёнок.
Слова его легли на сердце, как драгоценные камни. Я прижалась к нему сильнее, стараясь удержать этот миг в себе навсегда.
Карусель замедлилась. Я поспешила снять Фатиму с лошадки. Её щёчки пылали от счастья. Возвращаясь, я увидела, как Домиано подошёл к ларьку с мороженым.
— Домиано, мне шоколадное! — крикнула я.
Он обернулся, поднял бровь и, усмехнувшись, кивнул.
И в тот момент — среди света, детского смеха и аромата ванили — я поняла: моё сердце больше не ищет. Оно нашло.
Он повернул голову, кивнул — и в тот же миг воздух взорвали оглушительные выстрелы. Грохот разнёсся по парку, как раскаты раскалённого грома. Сердце сжалось, время будто замедлилось. Я с криком рухнула на колени, укрывая под собой Фатиму, чьи маленькие пальчики вцепились в моё платье. Холодный асфальт под ладонями, разлетающиеся клочья земли, крики людей — всё слилось в единый оглушающий хаос.
Глаза распахнулись до боли. Я увидела, как Домиано, словно тень, вырвался из облака дыма и бросился к нам, лицо искажено яростью, а в глазах — звериное бешенство.
— Вставай, Лола! — рявкнул он, заслоняя нас собой. — Кто-то узнал, что мы покинули особняк!
Пули секли деревья, срывали ветки, разбивали витрины ларьков. Парк, ещё недавно наполненный детским смехом, превратился в арену для бойни. Кровь, вопли, грохот автоматных очередей.
Мы бросились к выходу, срываясь с места, будто загнанные звери. Домиано говорил по телефону, голос его был хриплым, резким, будто натянутый канат.
— Поднять всех! Немедленно! Я сказал — немедленно!
Он скомандовал укрыться за машиной. Я прижала Фатиму к себе, ощущая, как девочка дрожит мелкой дрожью, её слёзы горячими каплями падали на мою кожу.
Раздался ещё один залп — стёкла машины разлетелись вдребезги. Я инстинктивно закрыла голову рукой. Запах пороха, кровь на дороге, сирена где-то далеко. Сердце билось так, будто хотело вырваться из груди.
Фатима закричала, вцепившись в мою ногу.
Я дрожала от страха. За неё. За него. За нас.
Домиано выхватил пистолет, молнией отстреливаясь в сторону стрелков. Его лицо оставалось каменным, только сжатые до побелевших костяшек пальцы на рукояти оружия выдавали напряжение. Пули заканчивались.
Он сорвал с плеча пиджак, выхватил из скрытых ножен два длинных ножа. Оскалившись, бросился навстречу смерти. Лезвие впилось в горло ближайшего врага, чья кровь брызнула на асфальт, как густое вино.
Шины визжали, машины дёргались с места, стрельба не утихала. Пули впивались в металл, разбивали витрины, крошили стены. Воздух пропитался гарью и медным привкусом крови.
— Ниндзя! За мной! — выкрикнул Маттео.
Я сглотнула ком в горле, прижала Фатиму, почти на руках потащила её за собой. Маттео двигался стремительно, точно, отстреливаясь с хладнокровной безжалостностью. Его пули ложились в цель без промаха.
Мы добрались до машины. Я втолкнула Фатиму внутрь, сама едва отдышавшись, обернулась — не в силах оторвать глаз от Домиано.
Он метался среди врагов, как демонический призрак. Его белая рубашка пропиталась кровью, алые пятна расползались, но он не останавливался. Ножи с шипением рассекали воздух, вонзаясь в глотки. Пули пробивали его тело. Я видела, как его сдёрнуло назад, но он продолжал двигаться, как если бы боли не существовало.
Маттео и Керасим рванули к нему, укрыв своими телами. Шума и грохота я уже почти не слышала — только гул крови в ушах.
Груды тел валялись по стоянке. Несколько секунд — и подъехала полиция. Но пара слов с нашими людьми, и они ретировались, будто ничего не было. Как будто десятки убитых не раскиданы по всей окрестности.
Домиано перенесли в другую машину. Я залезла в свою, пальцы дрожали, дыхание срывалось.
Особняк встретил нас паникой. Долорес кричала, срывая голос, Адэлина осела по стене, закрыв лицо руками. Я не чувствовала ног. Всё внутри было сжато в один сплошной, невыносимый ком.
Я выскочила из машины, не выпуская Фатиму, и побежала за носилками.
Нас провели в неизведанную часть особняка — белые, стерильные стены, запах препаратов, резкие голоса. Там пахло смертью, а я хотела верить, что он ещё жив.
Домиано уложили на кушетку, медики нависли над ним, кровь залила простыни. Я опустилась на пол, рыдая так, будто сердце разрывалось.
Керасим схватил меня, прижал к себе:
— Он выкарабкается, слышишь?
— Шесть огнестрельных, — произнёс врач, и эти слова опустились на меня как холодный камень. — Молитесь, чтобы не задеты органы.
Я схватила его за рукав, силясь смотреть в глаза:
— Спасите его. Прошу.
— Я сделаю всё возможное.
Двери операционной захлопнулись. Часы ползли нестерпимо медленно. Каждая секунда была пыткой.
Наконец врач вышел. Его лицо было серым от усталости.
— Босс жив. В коме, но жить будет.
Я рванулась к двери, и мне позволили войти. Одна.
Тусклый свет, белые простыни, аппараты с мерным писком. И он. Мой Домиано. Безжизненное тело. Лицо бледное, губы почти синие. Только лёгкое движение грудной клетки выдавало — он ещё здесь.
Я взяла его ладонь, приложила к щеке, к губам, к сердцу.
— Вылечись... душа моя. Живи для меня.
И там, в этой комнате, пропитанной болью и запахом смерти, я поклялась. Поклялась отомстить. Каждый, кто поднял на него руку, будет платить. Никто не уйдёт.
Никто.