Ставка

Особняк Чонгука встретил меня холодной, почти что злобной атмосферой. Пока мы шли по длинному коридору, вдоль стены, словно статуи, застыли слуги. Они стояли, смотря остекленевшим взглядом в одну точку, готовые в любой момент кинуться выполнять распоряжения своего господина. Чонгук шёл быстрой походкой, не обращая на них никакого внимания. После того, как Чонгук продал свою машину одному из друзей, Юнги стал на время нашим водителем. Сначала они оба поехали в компанию решать какие-то дела, пока я сидела в машине, слушая музыку. А потом Юнги отвёз нас домой и уехал. С того момента Чонгук был злой и напряжённый, он молчал и не обращал на меня никакого внимания. Сейчас мне приходилось почти бежать за ним, чтобы не отставать.

Мы зашли в его спальню, в голове сразу всплыли неприятные воспоминания, и я поморщилась. Аккуратно положила на стол пакет с лекарствами, которые мне купил Юнги, и встала возле стола в незнании, что мне делать дальше. Должна ли я вообще тут находиться, осваиваться ли мне тут так же, как в своей комнате, или же идти к себе? Приступать ли к работе служанки или нет?

Чонгук переодевался в домашнюю одежду, а вот мне переодеться было не во что. Вещи остались в моей прошлой комнате, а здесь я носила только его футболки, хоть и не по своей воле. Противную форму для универа мне уже хотелось снять.

— Что ты есть будешь? — задавая мне этот вопрос, Чонгук даже не смотрел на меня. Он листал что-то в телефоне, поправляя свободные штаны, которые он надел.

— Я не буду есть… — тихо сказала я. Недавно я съела бургер, и моему организму сейчас этого было достаточно.

— Я же не спрашивал, будешь ли ты есть. Я спросил, что ты будешь есть. Лиён, тебе не кажется, что мы это уже проходили? — вспомнив, чем закончился мой прошлый отказ, меня передёрнуло. Я вся сжалась, обхватила себя за плечи. Тихим голосом произнесла:

— Что дашь, то и буду есть, — Чонгук кивнул и собирался уже выйти из комнаты, как я остановила его. — Чонгук! Можно мне переодеться?

— Можно. Футболку возьми в шкафу.

— Но я… Хотела бы переодеться в свою одежду.

— Если ты вдруг забыла, чем заканчиваются споры со мной, то я могу напомнить.

Чонгук развернулся, направляясь ко мне. Я замотала головой, а когда он был уже совсем близко, я было бросилась в сторону, да не успела. Грубые мужские руки схватили меня за плечи и больно дёрнули назад, из-за чего я издала жалостный писк. Пальцы сомкнулись на моей шеи, а вторая рука больно оттянула волосы назад, я взвизгнула.

— Что? Я с тобой не так учтив и ласков, как Юнги? — руки задрали мою юбку, больно сжимая бёдра. Я схватилась за его плечи, стараясь оттолкнуть, но его пальцы только сильнее надавили на голую кожу. Игнорируя моё сопротивление и жалкие попытки прекратить всё это, Чонгук содрал с меня блузку, испортив ткань. На коже остались красные полосы, я заскулила.

— Какой заботливый: курточку тебе дал, таблеточек тебе купил и не хочет, чтоб на тебя дым летел, пылинки с тебя готов сдувать, а ты и рада. Думаешь, защитничка себе нашла? — от его слов стало обидно. Юнги действительно с заботой относился ко мне, но то, как он произносил это сейчас, выставляло всё так, словно я была готова в любой момент раздвинуть ноги перед его другом. Нет, это не так, но что же мне теперь? Неужели, пока я с Чонгуком, человеческая доброта будет закрыта для меня? Я всегда должна находиться в объятиях холода и жестокости?
Наконец-то мне удалось увеличить между нами расстояние, я отскочила назад, удачно пнув его ногой чуть ниже живота. Я присела в рядом стоящее кресло, наблюдая за его реакцией, прекрасно зная, что бежать сейчас куда-то бесполезно. Чем дольше я буду бегать, тем злее он потом будет. Чонгук медленно разогнулся и посмотрел на меня злобным взглядом, опираясь рукой на стол.

Я прищурила глаза, словно стараясь увидеть то, что он от меня прятал. В его поведении отчётливо читалась… Ревность?

— Ты что, ревнуешь?

— Сама как думаешь? — грубо огрызнулся на меня Чонгук и отвернулся. Его дыхание было сбивчивым от злости и негодования, но ко мне он больше не подходил.

— Мы… Просто разговаривали… — сказала я, словно стараясь хоть как-то оправдать поведение Юнги и меня в частности. Я знала, что оправдываться перед ним не должна, но сейчас суть разговора шла к другому.

— Я был готов порвать его на куски и за меньшее, — Чонгук зачесал назад волосы, я напряглась. Возможно, это мой шанс достучаться до него, а возможно, это самоубийство.

— Так что же не порвал? — я спросила с таким вызовом, с таким напором в голосе, что это получилось настолько громко, что мне показалось: эхо по комнате прошлось. Чонгук резко развернулся ко мне лицом, посмотрел своим убийственным взглядом, а я встала с кресла. — А я сама скажу, почему не порвал. Да потому, что Юнги не тот человек, который даст вытирать об себя ноги. Он сам тебя в любой момент может, как щенка, лишить всего, что ты имеешь. В первую очередь твоей уверенности, твоей гордости, а Лиён что? Верно, она слабее, она не может дать отпор, она не может за себя постоять, значит, лучше самоутверждаться за счёт неё, верно?! — мой голос приобрёл нотки наставника-тирана, и я сама себе удивилась. С каждым моим словом мышцы Чонгука напрягались всё сильнее и сильнее, челюсть сжималась так, словно сейчас раскрошатся зубы. Я понимала, что права. И это придавало мне сил, внутри груди появилось некоторое превосходство.

— Лучше заткнись, Лиён, ты можешь об этом пожалеть.

— Я об этих словах уже не пожалею. Вот почему ты так жесток, Чонгук. Да потому, что ты никто, ты доказываешь свою силу через унижение слабых. Через тех людей, которые противостоять тебе не могут. А на деле ты даже не можешь собственному другу о ревности сказать. Потому что тот характером тебе не вышел, он, как я, втихушку слёзы глотать не станет. Он сам может тебя опустить до состояния тряпки.

Я уже без страха смотрела на то, как Чонгук приближается ко мне, потом на то, как заносит руку, и вот я падаю на пол, держась за разбитую губу, по подбородку хлещет кровь. Но о сказанном я уже не жалею и просить его остановиться я больше не буду. С меня достаточно унижений, он может продолжать, но я буду хоть каждый день орать ему в лицо горькую правду, которую он не желает слышать. И прекратится это только тогда, когда однажды он убьёт меня.