Кодекс предателя

Цитата: «Жизнь — это как схватка: сначала адская боль, а потом тебе вручают маленькое, кричащее чудо и забывают спросить, знаешь ли ты, что с ним делать». — Хёнджин, пытаясь философствовать в предродовой палате.

Воздух в их спальне был наполнен ленивой утренней негой. Солнечные лучи пробивались сквозь щели в шторах, освещая пылинки, танцующие в воздухе. Феликс потягивался на кровати, закинув руку на пустое место рядом — Хёнджин уже встал.

Он вышел в гостиную и замер. Посреди комнаты на полу стояла большая коробка, обвязанная огромным бантом. А рядом, с самодовольной ухмылкой, стоял сам Хёнджин.

— Что это? — с подозрением спросил Феликс. — Ты опять купил что-то безумное? Огромного плюшевого медведя? Ещё одну игровую консоль, которую мы не будем использовать?

— Открывай и узнаешь, нытик, — Хёнджин подтолкнул его к коробке.

Феликс, ворча, развязал бант и открыл крышку. Внутри, на мягкой ткани, лежали пара кроссовок. Но не простые. Это были limited edition, дизайнерские, те самые, о которых Феликс месяц назад обмолвился в passing, что они «выглядят круто».

— Боже… — он выдохнул, доставая один кроссовок. — Хёнджин… они же… чертовски дорогие!

— А ты чего хотел? — Хёнджин пожал плечами, но его глаза сияли от гордости. — Для тебя только самое лучшее. Чтобы ты мог бегать от меня ещё быстрее, если что.

Феликс рассмеялся и запустил в него подушкой. —Идиот!

Хёнджин поймал подушку, отбросил её в сторону и за один шаг преодолел расстояние между ними. Он взял его лицо в свои руки, его взгляд стал серьёзным. —Я серьёзно. Ты заслуживаешь всего самого лучшего. Всего. Всегда.

И он поцеловал его. Нежно, но страстно, вкладывая в этот поцелуй всю ту любовь, преданность и благодарность, которые словами было не выразить. Феликс ответил с той же силой, вцепившись пальцами в его футболку. Это был поцелуй, который говорил о доме, о безопасности, о том, что несмотря ни на какое безумие вокруг, у них есть это. Друг друга.

---

Вечер того же дня застал Чанбина и Сынмина в одном из модных клубов. Это была часть их «эксперимента» — сбор данных о социальном поведении в условиях повышенной сенсорной нагрузки. По крайней мере, так это объяснил Сынмин.

Чанбин, обычно предпочитавший пабы или спорт-бары, чувствовал себя немного не в своей тарелке среди тусовочной толпы и громкой музыки. Сынмин же стоял у барной стойки с видом учёного, изучающего поведение подопытных животных, и заказывал им обоим по какому-то сложному коктейлю с огнём и дымом.

— Интересно, — прокомментировал Сынмин, наблюдая, как бармен поджигает напиток, — алкoголь в сочетании с pyro-эффектами повышает воспринимаемую ценность напитка на 47%, хотя его вкусовые качества от этого не улучшаются.

— Да ну? — Чанбин уже успел выпить два шота и был в настроении. — А знаешь, что ещё повышает воспринимаемую ценность? — он наклонился к Сынмину, его голос стал хриплым. — Тот факт, что ты здесь со мной. А не со своими серверами.

Сынмин поднял бровь, но не отстранился. —Это субъективное мнение, не подкреплённое данными.

— А давай соберём данные? — предложил Чанбин с пьяной ухмылкой.

Они пили. Говорили всё меньше, смотрели друг на друга всё больше. Музыка становилась громче, свет — туманнее. И в какой-то момент Чанбин, поймав ритм, потянул Сынмина на танцпол. Тот, к удивлению Чанбина, не сопротивлялся. Его движения были странными, угловатыми, лишёнными всякой грации, но в них была какая-то своя, роботизированная притягательность.

Потом они оказались в туалетной кабинке. Дверь захлопнулась, заглушая грохот басов. Дышать стало нечем. Запах дезинфекции, духов и пота смешался в дурманящую смесь.

— Данные, — выдохнул Чанбин, прижимая Сынмина к стене, — указывают на резкий всплеск адреналина и… другого химoза.

— Констатирую факт, — голос Сынмина звучал ровно, но дыхание сбилось.

Их губы встретились в жадном, нетерпеливом поцелуе. Это было не нежно. Это было голодно. Сынмин ответил с неожиданной яростью, его руки вцепились в волосы Чанбина, его тело прижалось к нему всем весом. Одежда мешала, пуговицы не расстёгивались, всё было слишком тесно, слишком жарко, слишком срочно.

Чанбин приподнял его, поставив на раковину, с трудом стягивая с него узкие брюки. Сынмин закинул голову, обнажая горло, и издал звук, похожий на короткое замыкание. Это свело Чанбина с ума.

Их секс был быстрым, грубым, почти яростным. Звук их тел, стукаящихся о стенки кабинки, тонул в музыке. Это было не про нежность. Это было про высвобождение. Про то, чтобы почувствовать что-то реальное, физическое, простое сквозь всю сложность их «эксперимента».

Когда всё закончилось, они стояли, тяжело дыша, опираясь лбами друг о друга. Запах секса витал в маленьком пространстве.

— Данные… собраны, — наконец выдохнул Сынмин, его голос снова стал ровным, но в нём проскальзывала лёгкая дрожь.

Чанбин рассмеялся, гортанно и счастливо. —И каков вердикт, доктор?

— Требуется… повторение эксперимента. Для надёжности результатов.

---

В это время в квартире Минхо царил нехарактерный покой. Джисон, к всеобщему удивлению, сидел на диване в обычных спортивных штанах и худи. Никакого макияжа, никаких париков. Он просто пил чай и смотрел какой-то дурацкий сериал.

Минхо, вернувшись с «дел», остановился в дверях и свистнул. —Кто ты и что ты сделал с моим щенком?

Джисон ухмыльнулся. —Надоело. Решил просто побыть собой. Скучно?

Минхо подошёл и плюхнулся на диван рядом с ним. Он обнял его за плечи и притянул к себе. —Со своим ебанутым щенком никогда не скучно. Даже когда он в нормелной одежде.

Джисон прижался к нему, вдыхая его знакомый запах — оружия, металла и чего-то просто своего. —Просто… сегодня не хотелось играть. Хотелось просто быть. С тобой.

Минхо ничего не ответил. Просто крепче обнял его. Они сидели так в тишине, и это молчание было комфортнее любых слов. В нём было принятие. Полное и безоговорочное.

---

Тем временем в штаб-квартире Чонин, наливая себе пятый кофе, лихорадочно печатал на своём ноутбуке. Его глаза горели вдохновением. Он писал. Фанфик. О них всех. Очень, очень похабный фанфик.

Он описывал вымышленную вечеринку в клубе, где Чанбин, пьяный и ревнивый, застаёт Сынмина за разговором с незнакомцем. Далее следовала сцена жаркого, агрессивного примирения у стойки бара, полная намёков, tension и… ну вы поняли.

Он так увлёкся, что не заметил, как в комнату вошёл сам Сынмин. Тот заглянул через его плечо и прочитал пару строк. Его лицо осталось совершенно невозмутимым.

— Интересная интерпретация, — прокомментировал он. — Хотя статистическая вероятность того, что я буду столь экспрессивно выражать эмоции в публичном месте, стремится к нулю. И моя анатомия, следует отметить, описана не совсем корректно.

Чонин взвизгнул и чуть не уронил ноутбук. —Блядь! Сынмин! Я… это…

— Расслабься, — Сынмин взял его чашку с кофе и отпил. — Вымысел — это всего лишь данные, пропущенные через призму восприятия. Довольно… занимательные данные, должен признать. — Он поставил чашку и посмотрел на Чонина поверх очков. — Однако, если ты хочешь accuracy, я могу предоставить тебе более детальные отчёты. После следующего «эксперимента».

И он ушёл, оставив Чонина с пылающим лицом и совершенно новыми, очень смущающими мыслями. Он снова посмотрел на экран, потом на дверь, за которой исчез Сынмин. И медленно, очень медленно, ухмыльнулся.

---

А в особняке Чана в это время начался ад. Тихий, controlled, но ад. У Соён отошли воды.

Всё произошло быстро и чётко, как хорошо отрепетированная операция. Чан, бледный, но собранный, позвонил врачу и своему водителю. Он помог Соён одеться, его руки были твёрдыми, но нежными. Он не паниковал. Он был сосредоточен на ней.

— Всё хорошо, — он повторял ей, глядя прямо в глаза. — Всё будет хорошо. Я здесь.

В роддоме их уже ждали. Частная палата, лучший врач. Соён сжала его руку так сильно, что кости затрещали, когда очередная схватка скрутила её тело. Её лицо было искажено болью, но она не кричала. Только тихо стонала, кусая губу.

Чан стоял рядом, вытирал ей лоб влажной салфеткой, и чувствовал себя абсолютно беспомощным. Он, который мог решать судьбы городов, сейчас не мог сделать ничего, чтобы облегчить её боль.

Роды длились несколько часов. Вечность. И вот наконец раздался первый, пронзительный крик. Тихий, но такой живой.

Врач положил крошечное, сморщенное, покрытое белой смазкой существо ей на грудь. —Поздравляю. У вас девочка.

Соён заплакала. Тихими, счастливыми слезами. Она смотрела на это маленькое личико, на крошечные пальчики, и всё — боль, страх, прошлое — перестало иметь значение.

Чан стоял над ними, и по его щеке скатилась одна-единственная слюна. Он смотрел на свою дочь. На свою семью. И впервые за долгие-долгие годы он почувствовал не ярость, не боль, не желание контролировать. Он почувствовал мир. Хрупкий, новый, бесконечно ценный.

Он осторожно, боясь сделать что-то не так, протянул палец и коснулся крошечной ладошки. Пальчики рефлекторно сжались вокруг него.

— Привет, малышка, — прошептал он, и его голос дрогнул. — Я твой папа.

И в этот момент он понял, что его искупление началось не с извинений, не с подарков, а вот с этого. С этой хрупкой, новой жизни, которая смотрела на него ничего не понимающими, но уже такими мудрыми глазами. И это было самое страшное и самое прекрасное, что когда-либо с ним происходило.