Глава 36
Цитата: «Любовь — это не всегда громкое «я тебя люблю». Иногда это тихое «прошу, просто не ненавидь меня» в три часа ночи, когда боишься собственных мыслей». — Бан Чан, пытаясь быть поэтом, а не монстром.
Вечер в особняке был тихим, как всегда. Воздух был густым и неподвижным, наполненным лишь мерным тиканьем напольных часов да редкими шагами охраны по мраморным полам. Соён сидела в зимнем саду, укутавшись в мягкий плед, и смотрела на заснеженный сад за стеклянной стеной. Её руки лежали на огромном, твёрдом животе. Внутри пинался тот, кто с каждым днём напоминал о себе всё настойчивее.
Чан стоял в дверях и наблюдал за ней. Он делал это часто в последнее время. Наблюдал, как она читает, как спит, как просто сидит, уставившись в одну точку. Он видел, как её лицо, сначала замкнутое и пустое, постепенно начало отражать эмоции — усталость, раздражение, а иногда, в редкие моменты, когда она думала, что её никто не видит, — лёгкую, почти невесомую улыбку, когда малыш сильно толкался.
Он чувствовал что-то странное, щемящее и тёплое, когда видел это. Что-то, что заставляло его собственное каменное сердце сжиматься и биться чаще.
Он сделал глубокий вдох и вошёл. Его шаги по каменному полу прозвучали громко в тишине. Соён вздрогнула и обернулась, её глаза сразу стали настороженными, как у дикого зверя, почуявшего опасность.
— Тебе что-то нужно? — её голос был ровным, но в нём всегда читалась лёгкая дрожь, когда он приближался.
— Нет, — он остановился в паре шагов, не решаясь подойти ближе. — Просто… проверить. Как ты? Он… активный сегодня.
Её рука инстинктивно легла на живот, как бы защищая его. —Да. Не даёт покоя.
Он видел, как она напряжена. Видел, как её пальцы вцепились в плед. И вдруг его переполнило такое чувство вины, такой боли за всё, что он ей причинил, что слова сорвались с губ сами, против его воли.
— Соёнь… — он начал, и его голос, к его собственному удивлению, звучал хрипло и сломанно. — Я… я знаю, что эти слова ничего не значат. Знаю, что после всего… я не имею права их говорить. Но я должен.
Он сделал шаг вперёд, и она отпрянула, прижимаясь к спинке кресла. Он замер, не смея приближаться дальше.
— Я не прошу прощения. Не прошу забыть. Я просто… хочу, чтобы ты знала. — Он сглотнул ком в горле. — Что то, что я чувствую к тебе сейчас… это не то, что было тогда. Это… что-то другое. Что-то… большее.
Он искал слова, подходящие слова, которые не звучали бы как насмешка или ложь. —Я смотрю на тебя, и я вижу не ту девушку из подвала. Я вижу сильную, несломленную женщину. Я вижу мать моего ребёнка. И я… — он закрыл глаза, чувствуя, как горит лицо от стыда и непривычной уязвимости, — …я думаю, что я… что я влюбляюсь в тебя. Каждый день всё сильнее. И это сводит меня с ума. Потому что я не заслуживаю этого. Не заслуживаю тебя. И этого малыша.
Он закончил и стоял, опустив голову, как преступник, ожидающий приговора. Он ожидал насмешки, ненависти, плевка в лицо.
Но она молчала. Он поднял глаза. Она смотрела на него не с ненавистью, а с… изумлением? С недоумением? Слёзы медленно текли по её щекам, но она, казалось, не замечала их.
— Ты… — её голос сорвался. — Ты не имеешь права. Не имеешь права говорить это. Не после того, как ты…
— Я знаю, — перебил он её, его собственный голос дрожал. — Я знаю. Но я не могу это контролировать. Я пытался. Не могу. Ты… ты стала для меня всем. Моим наказанием и моим… единственным шансом.
Он медленно, давая ей время оттолкнуть его, опустился на колени перед её креслом. Он не прикасался к ней. Просто смотрел снизу вверх, и в его глазах, обычно таких холодных, была такая raw, неприкрытая боль и надежда, что она задохнулась.
— Я не прошу ничего взамен. Просто… пожалуйста, просто позволь мне быть рядом. Позволь мне заботиться о тебе. О нём. Не ненавидь меня так сильно. Я… я не вынесу этого.
Он положил голову ей на колени, на тот самый плед, что она сжимала в белых костяшках, и замер. Его могучие плечи тряслись. Бан Чан, грозный лидер, железный человек, плакал. Тихо, беззвучно, как ребёнок.
Соён сидела неподвижно. Её рука непроизвольно поднялась, и её пальцы почти коснулись его волос. Почти. Но она одёрнула её, как от огня. Она смотрела на его согнутую спину, на его уязвимый затылок, и внутри у неё всё переворачивалось. Ненависть боролась с чем-то новым, тёплым и пугающим. С жалостью? С пониманием? С… принятием?
Она не сказала ничего. Просто сидела и смотрела, как плачет самый опасный человек в её жизни. И впервые за долгие месяцы её собственное сердце, скованное льдом, дрогнуло.
---
В это время Сынмин и Чонин мчались по заснеженной трассе в соседний город. Внутри машины пахло новым кожзамом и… детскими игрушками, которые уже валялись на заднем сиденье.
— Нет, смотри, этот единорог просто обязан быть у него! — Чонин тряс перед лицом Сынмина огромным розовым единорогом с блёстками. — Он же будет девочкой! Девочки любят единорогов!
Сынмин, не отрывая глаз от дороги, deadpan-но ответил: —Статистически, только 67% девочек в возрасте до трёх лет проявляют интерес к мифическим копытным. Кроме того, этот конкретный экземпляр является рассадником пылевых клещей и фталатов. Ты хочешь первого ребёнка босса отравить?
Чонин надулся. —Ты просто не романтик! — он швырнул единорога на заднее сиденье и схватил следующую игрушку — набор пластиковых инструментов. — О! Смотри! Маленькая дрель! Как у настоящего!
— Идеально, — кивнул Сынмин. — Научить будущего преступника пользоваться инструментами с пелёнок. Гениально. Надеюсь, следующей твоей покупкой будет маленькая угловая шлифовальная машина.
— О, а так бывает? — оживился Чонин.
Сынмин лишь вздохнул и прибавил газ. Эта поездка за подарками превращалась в странное испытание на прочность его нервной системы.
---
В уютном, тёмном ресторане за столиком в углу сидели Джисон и Минхо. Перед ними стояли почти полные бокалы вина. Они молчали, но это молчание было comfortable, привычным.
— Иногда мне кажется, что всё это сон, — наконец сказал Джисон, крутя бокал в руках. — Как будто мы проснёмся, и всё будет как раньше. Чан будет с Феликсом, я буду прикалываться над тобой, ты будешь строить свои многоходовочки… а не вот это всё. Беременность, свадьбы, истерики…
Минхо хмыкнул. —Сны редко бывают такими ебанутыми. Это реальность. Она всегда находит способ надрать тебе задницу посильнее любого кошмара.
— А тебе не страшно? — Джисон посмотрел на него. — Что будет, когда он родится? Что мы будем делать? Как будем… жить с этим?
— Жить как жили, — пожал плечами Минхо. — Охранять их. Защищать. Делать свою работу. А там… посмотрим. — Он помолчал. — Чан изменился. Он не тот, что был. Maybe, отецство… maybe, она… сделают из него человека. А maybe, и нет. Но это уже не наша забота.
— Наша забота — быть готовыми ко всему, — мрачно закончил за него Джисон. — Как всегда.
Они чокнулись бокалами. За столько лет они научились понимать друг друга без слов. И сейчас они оба знали — что бы ни случилось, они будут друг у друга. Как и всегда.
---
Тем временем в своём кабинете Чан, после своего эмоционального срыва перед Соён, сидел один в темноте. Виски в стакане не трогал. Он просто сидел и смотрел на экран своего телефона. На заставке было старое фото. Он и Феликс. Они были на пляже, оба загорелые, смеющиеся, обнявшие друг друга. Феликс смотрел на него так, как будто Чан — это целая вселенная.
Как же всё было просто тогда. Любовь была лёгкой, как морской бриз. Власть была игрой. Будущее казалось бесконечным и светлым.
А потом… потом всё посыпалось. Мелкие ссоры, недопонимания, его собственная паранойя, его жажда контроля. Он начал отдаляться, становиться жёстче, холоднее. Феликс пытался до него достучаться, но Чан уже был в своей башне из слоновой кости, окружённый стенами из недоверия и страха.
И тот роковой день… день, когда он поверил навету против Феликса. Как он мог? Как он мог так легко поверить в его предательство? Из-за ревности? Из-за страха потерять? Он сломал их любовь своими же руками. Своим неверием. Своей жестокостью.
А потом… потом была месть. Хёнджин. И снова — боль, предательство, ещё большее одиночество. Он пытался заглушить его властью, жестокостью, пытаясь доказать себе и всем, что он не нуждается ни в ком. Что он сам по себе сила.
А в итоге он пришёл к этому. К коленям перед девушкой, которую изнасиловал. К мольбам о том, чтобы она просто не ненавидела его. К ребёнку, который будет вечным напоминанием о его падении.
Он провёл рукой по лицу, смахивая предательскую влагу. Он был дурак. Слепой, самоуверенный дурак, который разрушил всё, к чему прикасался.
Но теперь… теперь у него был шанс. Крошечный, хрупкий, как росток сквозь асфальт. Шанс всё исправить. Не с Феликсом — то было потеряно навсегда. А с ней. С Соён. С их ребёнком. Стать другим человеком. Тем, кем он должен был быть.
Он не знал, получится ли. Боялся, что нет. Но он должен был попытаться. Ради них. И ради того загорелого, смеющегося парня на фотографии, которым он когда-то был и которого почти не осталось.