Кодекс предателя

Цитата: «Беременность — это не про розовых единорогов. Это про то, что внутри тебя живёт маленький паразит, который диктует, что есть, когда рвать и кого ненавидеть. Особенно если этот паразит — от того, кто сломал тебе жизнь». — Соёнь, на шестом месяце великого недоразумения.

Шесть месяцев. За это время особняк Чана превратился из холодной крепости в некое подобие поля боя с призраками. Воздух был густым от невысказанных слов, приглушённых шагов и тяжёлого, сладковатого запаха гормонов и страха.

Соёнь из сломленной девушки превратилась в ходячий монумент ярости и боли. Её живот был уже заметным, круглым, твёрдым шаром, который она носила как клеймо, как напоминание о том дне в подвале. Она не разговаривала с Чаном больше, чем того требовали приличия. Ела то, что прописывал врач. Ходила на прогулки в охраняемый сад. Спала одна в своей комнате, запершись на ключ.

А Чан… Чан пытался. Это было самое странное. Он, железный Бан Чан, который никогда ни перед кем не пресмыкался, теперь ходил вокруг неё на цыпочках. Он читал книги о беременности. Тайком смотрел видео о том, как пеленать детей. Он приносил ей странные, нелепые подарки: гигантскую плюшевую панду, потому что прочитал, что это «символ материнства в Китае»; коробку солёных огурцов в шоколаде, наткнувшись на статью о «странных пищевых пристрастиях беременных».

Он не знал, как быть нежным. Его попытки были грубыми, неуклюжими, почти детскими. Как-то раз он попытался помассировать ей отекающие ноги. Его руки, привыкшие ломать кости и держать оружие, были слишком тяжёлыми, слишком неловкими. Она дёрнулась и резко отстранилась, как от прикосновения раскалённого железа.

— Не надо, — прошипела она, её глаза полыхали холодным огнём. — Твои руки… ими ты…

Он понял. Он отдернул руки, словно обжёгшись, и молча вышел из комнаты. После этого он часами мыл их почти до крови, пытаясь смыть с них невидимую грязь, память о том, что они творили.

Однажды ночью он услышал её тихие стоны. Он ворвался в её комнату с пистолетом в руке, ожидая увидеть убийцу. А увидел её, скорчившуюся на кровати от боли в спине. Он стоял как вкопанный, не зная, что делать. Потом, стиснув зубы, позвонил врачу, массажисту, диетологу — всем, кого смог найти в три часа ночи.

Он сидел в кресле у её кровати, пока таблетки начинали действовать и она засыпала. И смотрел на её спящее, осунувшееся лицо, на тёмные круги под глазами, на её руки, инстинктивно лежащие на животе. И впервые за долгое время он почувствовал не ярость, не желание, а щемящую, всепоглощающую жалость. К ней. К себе. К этому нерождённому ребёнку, зачатому в ненависти и насилии.

---

Именно в таком состоянии — уставшим, растерянным, уязвимым — его и застали Хёнджин и Феликс. Они пришли без предупреждения, проигнорировав все его запреты. Чан сидел в кабинете, уставившись в пустой стакан, когда они вошли.

Он поднял на них глаза. В них не было привычной стали. Только усталость. —Что.

— Мы пришли поговорить, Чан, — твёрдо сказал Хёнджин, закрывая за собой дверь. — Не как подчинённые. Как… бывшие друзья. Как люди, которые до сих пор, чёрт возьми, о тебе беспокоятся, как бы идиотски это ни звучало.

Феликс молча стоял рядом, его взгляд скользнул по осунувшемуся лицу Чана, по беспорядку на столе, и в его глазах читалась не злоба, а грусть.

— Говорите быстро, — буркнул Чан, отводя взгляд.

— Это безумие, Чан, — не стал ходить вокруг да около Хёнджин. — Всё это. Этот брак. Эта… беременность. Ты что, решил, что, играя в идеального мужа, ты искупишь грехи? Это не работает!

— А что работает? — голос Чана сорвался на крик. — Скажите мне! Я должен был её убить? Или оставить там, в России, с клеймом шлюхи и дочери предателя? Что бы вы сделали на моём месте?!

— Я бы не оказался на твоём месте! — парировал Хёнджин. — Потому что я не стал бы насиловать девушку на глазах у умирающего отца!

Чан вздрогнул, как от пощёчины. Феликс положил руку на плечо Хёнджину, пытаясь его успокоить.

— Чан… — тихо начал Феликс. — Мы понимаем… maybe, ты пытаешься всё исправить. Но это… это неправильный путь. Ты приковал её к себе. И себя к ней. Этот ребёнок… он будет всегда напоминать вам обоим о том дне. Это яд. Для вас обоих.

— Что вы предлагаете? — с вызовом спросил Чан. — Чтобы она сделала аборт? Или отдала ребёнка? Вы думаете, я не предлагал? Она отказалась. Она сказала, что это её плоть, её кровь, и она никому его не отдаст. Даже мне.

Он горько усмехнулся. —Так что вот. Мы застряли вместе в этом аду. И я буду делать всё, что в моих силах, чтобы этому ребёнку было лучше, чем нам. Даже если для этого мне придётся ползать перед ней на коленях до конца своих дней.

Хёнджин и Феликс переглянулись. Они видели, что он говорит искренне. И это было страшнее любой лжи.

— Просто… будь осторожен, — наконец сказал Хёнджин. — Не пытайся купить её любовь подарками. Не дави на неё. Она… она как дикое животное в клетке. Один неверный шаг — и она сломается окончательно. Или сломает тебя.

Они ушли, оставив его наедине с его демонами. Их визит не принёс ответов, только больше вопросов.

---

Пока Чан беседовал с гостями, в саду происходила другая встреча. Минхо, приехавший с Хёнджином и Феликсом «для подстраховки», нашёл Соён, сидящую на скамейке и безучастно смотрящую на фонтан.

Он подошёл и молча сел рядом. Она не обратила на него внимания.

— Неловко, да? — наконец нарушил тишину Минхо. — Сидеть и ждать, пока внутри тебя вырастет человек, который наполовину от того, кого ты ненавидишь.

Соёнь медленно повернула к нему голову. Её глаза сузились. —Ты тоже из его банды?

— Бывший, — честно ответил Минхо. — Я тоже когда-то совершил ошибку. Предал его. Он простыл мне. Не знаю, жалеет ли теперь. — Он посмотрел на её живот. — Он… он пытается, да?

Она фыркнула. —Пытается. Приносит дурацкие подарки. Смотрит на меня такими глазами, будто я бомба, которая вот-вот взорвётся. Иногда мне кажется, он сам её и боится больше всего. Эту… бомбу.

Минхо кивнул. —Возможно. Он не умеет по-другому. Вся его жизнь — это контроль, сила, власть. А тут… — он указал на её живот, — …что-то абсолютно неподконтрольное. Что-то, что он не может купить, запугать или приказать. Это сводит его с ума.

Она впервые внимательно посмотрела на Минхо. —А ты чего хочешь? Убедить меня его полюбить? Простить?

— Нет, — покачал головой Минхо. — Я хочу, чтобы ты выжила. И чтобы этот парень, — он кивнул на живот, — выжил. И чтобы вы не превратились в таких же ебанутых, как мы все. У вас есть шанс. Сбежать. Начать сначала. После того как он родится.

— Чан никогда меня не отпустит, — прошептала она. — Он сказал.

— Чан сказал много чего, — усмехнулся Минхо. — Но мир большой. А у меня есть друзья. И я знаю, что такое быть в ловушке. Думай об этом.

Он встал и ушёл, оставив её наедине с новой, опасной мыслью о свободе.

---

Джисон первые три месяца рвал и метал. Он приходил в особняк, пытался прорваться к Чану, кричал, что «набьёт ему морду за то, что он творит с ней». Его останавливали охранники. Минхо и Хёнджиу приходилось буквально волоком утаскивать его обратно.

— Он её сломает окончательно! — рычал Джисон, вырываясь. — Он же не человек! Он не может быть отцом! Он… он её снова изнасилует своей «заботой»!

— Успокойся, щенок, — говорил Минхо, запирая его в квартире. — Ты ничего не добьёшься. Только хуже сделаешь. Для неё.

— А что делать?! — Джисон бил кулаком по стене. — Смотреть, как он её уничтожает?

— Ждать, — угрюмо отвечал Минхо. — И быть готовым. Когда придёт время — действовать.

Сынмин, как всегда, наблюдал со стороны и изрёкал свои мрачные комментарии. Однажды, когда Джисон снова завёл шарманку о том, чтобы «кастрировать Чана тупым ножом», Сынмин поднял глаза от планшета и deadpan-но заметил:

— Интересная стратегия. Лишить будущего ребёнка отца в прямом и переносном смысле. Эффективно. Хотя, учитывая генетический материал, возможно, это было бы актом милосердия для следующего поколения.

Джисон замер с открытым ртом, пытаясь понять, поддержал ли его Сынмин или оскорбил.

— Я… я не это имел в виду!

— Конечно, — Сынмин снова уткнулся в экран. — Просто имей в виду: кастрация — это messy. Много крови. И шанс, что он выживет и будет ещё злее. Лучше подожди, пока ребёнок родится. Тогда у тебя будет leverage. Или маленький заложник. Зависит от точки зрения.

Джисон просто сел на пол, полностью сбитый с толку. Чёрный юмор Сынмина был оружием массового поражения.

Прошло шесть месяцев. Страсти поутихли, сменившись тяжёлым, выжидательным затишьем. Джисон перестал штурмовать особняк, но его обида никуда не делась. Он просто затаилась, как змея, ожидая своего часа.

А в особняке продолжалась своя странная, сюрреалистичная жизнь. Два травмированных человека, связанные самым прочным и самым ужасным образом — ребёнком, зачатым в ненависти, но несущим в себе призрачный шанс на что-то, что никто из них не мог назвать. На искупление? На прощение? Или просто на продолжение этой бесконечной, болезненной связи, которая стала их общим проклятием и их общей надеждой.