Кодекс предателя

Цитата: «Извинение — это не стирание греха. Это признание, что ты был говном. А потом — попытка хоть как-то заклеить дыру, которую оставил после себя». — Бан Чан, пытаясь быть философом, а не монстром.

Солнце било в глаза, но Чан его не замечал. Он сидел на холодной железной скамейке в безлюдном уголке парка, и внутри у него была такая же промозглая, вымерзшая пустота, как и вокруг. Слова Чанбина звенели в ушах, как набат: «Мразь конченная... больной ублюдок...».

Он сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони, пытаясь физической болью заглушить ту, что разрывала его изнутри. Он всегда оправдывал себя. Жестокость — необходимость. Власть — бремя. Месть — право сильного. Но сегодня, глядя на летящие с деревьев последние жёлтые листья, он увидел не стратега, не лидера, не мстителя. Он увидел патологического садиста, который получил удовольствие, ломая беззащитную девушку на глазах у умирающего отца.

Его стошнило прямо под скамейку. Слишком поздно. Слишком мало.

Он провёл рукой по лицу, чувствуя, как трясутся пальцы. Он разрушил всё. Доверие Чанбина. Уважение своих людей. Свой собственный моральный компас, который, как он теперь понимал, всё ещё где-то тикал. И он разрушил её. Ту самую, Соёнь. Её жизнь была кончена ещё до того, как он отпустил её.

Мысль пришла внезапно, абсурдная, безумная, единственно возможная. Искупление. Не покаяние — он не знал, как это. Не молитвы — он в них не верил. А действие. Попытка залатать дыру, которую он пробил в мироздании.

Он достал телефон. Его голос прозвучал хрипло, но твёрдо. —Найти её. В России. Ту девушку. Привезти ко мне. Живую, здоровую, ни единой царапины. Самолёт, мой личный. Немедленно.

Он положил трубку и снова уставился в пространство. Он не знал, что скажет ей. Знал только, что должен.

---

Прошло три дня. За это время Чан не появлялся в офисе. Он отсиживался в своём особняке, отказываясь от звонков, от встреч. Он пил, но алкоголь не брал. Он просто ждал.

Когда ему доложили, что машина с ней у ворот, его сердце заколотилось с непривычной силой. Он велел привести её в гостиную.

Она вошла. Та же самая девушка, но какая-то… меньше ростом. Съёжившаяся. На ней была простая, чистая одежда, её волосы были аккуратно убраны. Но глаза… глаза были те же самые. Пустые, стеклянные, мёртвые. Она смотрела на него без страха, без ненависти. Просто смотрела, как смотрят на погоду за окном.

— Садись, — сказал Чан, указывая на кресло напротив.

Она послушно села, сложив руки на коленях. Молчала.

Чан сделал глубокий вдох. Слова, которые он репетировал, разлетелись как дым. —Я… — он запнулся, чувствуя себя идиотом. — Я привёз тебя сюда, чтобы извиниться.

Она не моргнула. Ни один мускул не дрогнул на её лице.

— То, что я сделал… это было неправильно. Чудовищно. — Он говорил медленно, подбирая слова, которые казались жалкими и беспомощными. — Я не прошу прощения. Я знаю, что его не может быть. Но я хочу… попытаться всё исправить.

Она наконец пошевелилась. Её взгляд медленно сфокусировался на нём. —Исправить? — её голос был тихим, без интонаций, как у робота. — Как? Вы вернёте мне отца? Сотрёте мою память? Сделаете так, чтобы я снова могла спать по ночам, не просыпаясь от его криков?

Каждое её слово било точно в цель. Чан опустил глаза. —Нет. Я не могу этого сделать.

— Тогда о каком исправлении может идти речь? — она не повышала голоса, но в её тишине была такая бездна боли, что у Чана перехватило дыхание.

— Я могу дать тебе будущее, — выдохнул он. — Защиту. Имя. Статус. Ты останешься здесь. Со мной. В качестве моей жены.

В гостиной повисла оглушительная тишина. Даже воздух, казалось, перестал двигаться.

— Что? — это было даже не слово, а выдох неверия.

— На два года, — поспешно добавил Чан, чувствуя, как горит его лицо. Он понимал, насколько это безумно звучит. — Формальный брак. Ты будешь под моей защитой. Никто не посмеет тебя тронуть. Никто не будет смотреть на тебя с жалостью или презрением. Ты получишь всё, что захочешь. Деньги, образование, любые блага. А через два года… если захочешь уйти — я дам тебе развод и новые документы. Ты сможешь начать жизнь с чистого листа. Богатую, безопасную жизнь.

Он смотрел на неё, ожидая смеха, истерики, плевка в лицо. Но она просто сидела и смотрела на него своим мёртвым взглядом, переваривая его слова.

— Почему? — наконец спросила она.

— Потому что это единственное, что пришло мне в голову, — честно признался Чан. — Потому что я разрушил твою жизнь и не знаю, как её починить. Потому что… потому что я должен что-то сделать. И это — всё, на что хватает моей больной фантазии.

Она медленно поднялась и подошла к окну, глядя на ухоженный сад. —Вы знаете, что в моей культуре женщина, пережившая такое… она испорчена. На ней клеймо. Её никто не возьмёт замуж. Никто не полюбит. Её участь — одиночество и позор.

— Я знаю, — тихо сказал Чан.

— Так что ваш брак… — она обернулась, и в её глазах впервые появилась искра чего-то живого — горькой, циничной иронии, — …это будет своего рода… реабилитацией? Вы дадите мне своё имя, чтобы другие не смели плевать в мою сторону?

— Да.

Она снова посмотрела на него, долго и пристально, как будто пытаясь разглядеть подлинный мотив. —Хорошо.

Чан аж подпрыгнул. —Что?

— Я согласна, — она пожала плечами, как будто речь шла о выборе блюда в меню. — Вы правы. Это лучше, чем ничего. Лучше, чем прятаться до конца жизни. Лучше, чем быть испорченной вещью. — Она сделала шаг к нему. — Но условия. Отдельные спальни. Никаких прикосновений без моего согласия. Я делаю что хочу, куда хочу и с кем хочу. Вы обеспечиваете мне безопасность и ресурсы. Через два года — я свободна. И вы никогда не будете искать меня и не напомните о себе.

Чан кивнул, ошеломлённый её холодной, расчётливой прагматичностью. —Да. Конечно.

— Тогда договорились, — она протянула ему руку для рукопожатия, как на деловой сделке.

Он, всё ещё в ступоре, пожал её. Её пальцы были холодными и тонкими.

В этот момент в дверях гостиной возник Чонин, который привёз какие-то бумаги на подпись. Он застыл с открытым ртом, наблюдая за сценой: его босс, держащий за руку ту самую девушку, историю которой он уже знал в подробностях.

— Босс? — выдавил он.

Чан и Соёнь разомкнули руки. —Чонин. Распространи информацию. Это Соёнь. Моя невеста. Свадьба будет через неделю. Тихо, без лишних глаз.

Лицо Чонина выражало такую гамму эмоций — шок, недоверие, ужас, замешанные на диком любопытстве, — что он был похож на рыбу, выброшенную на берег. —Ч… что? Женитьба? На… на ней? Но она же… вы же…

— Ты что-то хочешь сказать? — голос Чана снова приобрёл стальные нотки.

— Нет! Нет! Ничего! Поздравляю! — Чонин отсалютовал и пулей вылетел из гостиной, чтобы немедленно заспамить все возможные чаты этой атомной новостью.

Чан обернулся к Соёнь. —Прости за него.

— Не за что, — она уже снова смотрела в окно, её лицо снова стало непроницаемым. — Я пойду в свою комнату? Или у вас есть для меня другие… обязанности?

— Нет! — поспешно сказал Чан. — Иди. Отдыхай. Распорядись, чтобы тебе показали все комнаты и выполнили любые твои просьбы.

Она кивнула и вышла, оставив его одного в огромной, тихой гостиной. Он подошёл к бару и налил себе виски. Его рука всё ещё дрожала. Он только что совершил либо самый благородный, либо самый идиотский поступок в своей жизни. И он не знал, какой именно.

---

Вечером того же дня Хёнджин и Феликс стояли у касс кинотеатра, пытаясь выбрать фильм. Напряжение последних дней висело на них тяжёлым грузом, и они отчаянно нуждались в побеге.

— Смотри, «Сумерки» идут, — ткнул пальцем в афишу Феликс. — Я никогда не смотрел. Говорят, это классика.

Хёнджин скривился. —Вампіры-подростки? Серьёзно? Я лучше пойду посмотрю на стену — будет веселее.

— Да ладно тебе! — Феликс потянул его за рукав. — Расслабься. Посмеёмся. Или поспим. Главное — вместе и не думая ни о чём.

Хёнджин сдался с тяжёлым вздохом. Они купили билеты, огромное ведро попкорна и два колы, и засели в самом заднем ряду почти пустого зала.

И вот уже через двадцать минут Хёнджин беззвучно корчился от смеха, а Феликс пытался его заткнуть, тоже давясь хиханьками.

— Боже, он так на неё смотрит, будто отравился этим попкорном, — шептал Хёнджин, пока на экране Эдвард делал свои знаменитые томные глаза.

— А она… она так драматично спотыкается! — фыркал Феликс. — Как будто впервые видит собственные ноги!

Они комментировали каждый нелепый момент, каждую пафосную реплику, и постепенно тяжёлый камень на душе начал сдвигаться. Они смеялись, как дети, тыкали друг друга локтями, делились попкорном.

В самый пафосный момент, когда вампіры засверкали на солнце, Хёнджин обнял Феликса за плечи и притянул к себе. —Спасибо, — прошептал он ему на ухо. — Мне это было нужно.

— Мне тоже, — улыбнулся Феликс, прижимаясь к нему.

Они вышли из кинотеатра с просветлёнными лицами, болтая о том, насколько же фильм был ужасен и прекрасен одновременно. Они были просто двумя парнями, сходившими на свидание. Ненадолго забыв о мафии, о жестокости, о сложных решениях и о безумных поступках их бывшего лидера.

Они не знали, что в это время Чан подписывал бумаги о переводе огромной суммы на новый счёт на имя Соёнь. Они не знали, что Чонин лихорадочно организовывал самую странную свадьбу в истории криминального мира. Они просто шли по вечерним улицам, держась за руки, и их мирок, состоящий из двоих, казался им единственно верным и настоящим. А всё остальное… всё остальное было просто фоном.