Глава 32
Цитата: «Иногда самый громкий крик — это не тот, что разрывает глотку, а тот, что застревает в ней комом, состоящим из обломков доверия и осколков былой веры». — Чанбин, не в силах выплюнуть этот ком.
Кабинет Чана всё ещё пахл озоном после грозы и чем-то металлическим — возможно, воспоминанием о вчерашнем «Кольте», а может, просто казалось. Воздух был тяжёл и неподвижен, как перед новым взрывом.
Чанбин ворвался без стука. Его обычно ухмыляющееся лицо было искажено такой яростью, что даже привыкшие ко всему охранники за дверью не решились его остановить. Он с силой хлопнул ладонями по столешнице массивного дубового стола, заставив вздрогнуть лежащие на ней бумаги.
— Ты совсем ебнулся?! — его голос не кричал, он визжал, срываясь на хриплый, животный рёв. — Совсем, блять, головой двинулся?!
Чан, сидевший в кресле спиной к окну, медленно поднял на него глаза. В них не было ни удивления, ни гнева. Лишь усталая, ледяная пустота. —Закрой дверь. И приведи себя в порядок.
— Ой, иди ты нахуй со своим порядком! — Чанбин отшвырнул стул, стоявший на его пути. Тот с грохотом полетел к стене. — Ты что там, в этом своём подвале, устроил? А? Это что за пиздец был? Я всё знаю! Я говорил с людьми! С теми, кто был там!
— И? — Чан поднял бровь. — Они должны были делать свою работу. И сделали. Вопрос закрыт.
— ЗАКРЫТ?! — Чанбин задохнулся от ярости. Он подбежал к столу и снова ударил по нему кулаком. — Ты над ребенком издевался! Над девчонкой! На глазах у её отца! Да ты… да ты просто мразь конченная! Я всегда знал, что ты жёсткий, но чтобы такое…
Чан медленно поднялся. Его рост и природная мощь всегда делали его intimidating, но сейчас он казался настоящей грозовой тучей. —Ты забываешься, Чанбин. Ты забываешь, с кем говоришь. И о ком.
— Я отлично помню! — выкрикнул Чанбин, не отступая ни на шаг. Его глаза были полны слёз ярости и отвращения. — Я говорю с тем, кого уважал! Кому верил! Кто был… был fucking примером! А ты… ты оказался просто больным ублюдком с властью!
Слово «ублюдок» повисло в воздухе, тяжёлое и остроконечное, как нож.
Чан сделал шаг вперёд. Его лицо наконец исказила гримаса гнева. —Она была дочерью моего врага. Он напал на моих людей. На твоих друзей, если ты не забыл! На Минхо, на Джисона! Он получил по заслугам. Всё по правилам. По нашим правилам!
— Каким, блять, правилам?! — Чанбин язвительно рассмеялся. — В наших правилах не было насилия над невинными! В наших правилах не было… этого цирка! Это не месть! Это садюжничество чистой воды! Ты получил кайф от этого! Я видел отчёты! Ты наслаждался каждым моментом!
Он подошёл так близко, что их носы почти соприкасались. —Ты знаешь, что я почувствовал, когда мне всё рассказали? Меня чуть не вырвало. Мне стало стыдно. Стыдно, что я ношу твою метку. Что я работаю на тебя. Что я… — его голос дрогнул, — …что я позволил тебе меня поцеловать.
Это было попадание в цель. Чан отшатнулся, как от удара. Его ледяная маска на мгновение дала трещину, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на боль.
— Это не имеет отношения к делу, — прошипел он.
— Имеет! — Чанбин не отступал. — Потому что теперь я задаюсь вопросом… кто ты? Тот, кто может быть таким нежным… и таким… таким чудовищем? Что во всём этом настоящee? Или настоящee — это всё, и ты просто законченный психопат?
Чан замолчал. Он смотрел на Чанбина, на его разгорячённое, прекрасное в своей ярости лицо, и внутри него всё переворачивалось. Гнев, ярость, боль, стыд — всё смешалось в один клубок.
— Выйди, — наконец сказал он тихо, но с такой силой, что Чанбин инстинктивно отступил на шаг. — Выйди, пока я не сделал с тобой то, о чём потом пожалею.
— Угрожаешь? — Чанбин выпрямился, и в его позе читалось вызов. — Иди нахуй, Чан. Иди и продолжай играть в своего короля в этом замке из говна и костей. Но знай — я больше не твой солдат. Я не хочу иметь с тобой ничего общего.
Он развернулся и вышел, хлопнув дверью так, что стеклянная вставка в ней задребезжала. Чан остался один в тишине, нарушаемой лишь тяжёлым стуком его собственного сердца. Он подошёл к столу, посмотрел на отчёт о «ликвидации» Ким Дон Ука, и с силой швырнул его через всю комнату. Бумаги разлетелись белым облаком.
Он проиграл. Проиграл не врагу. Проиграл тому, чьё мнение для него неожиданно стало значить больше, чем он думал.
---
Вечером того же дня Хёнджин и Феликс сидели на балконе своей новой квартиры. Город внизу сиял миллионами огней, но они не видели их. Между ними висело тяжёлое, невысказанное молчание после рассказа Минхо о том, что произошло в кабинете Чана.
— Я не могу перестать думать об этом, — тихо сказал Феликс, обнимая себя за колени. — О той девушке. О том, что он сделал. И… о том, что мы косвенно во всём этом виноваты.
Хёнджин тяжело вздохнул. Он потянулся за сигаретой, но передумал и отшвырнул пачку. —Нет. Не мы. Он сам сделал свой выбор. Мы всего лишь… стали спусковым крючком для того, что в нём всегда сидело.
— Но разве он всегда был таким? — в голосе Феликса слышались боль и недоумение. — Я его любил. Я… я до сих пор, кажется, люблю. Но теперь, когда я закрываю глаза, я вижу не его, а… это. Этот стол. Эту девушку. Его глаза. — Он содрогнулся. — Они были пустые, Хёнджин. Как у акулы.
Хёнджин обнял его, притянув к себе. Феликс прижался к его груди, ища утешения в его твёрдости, в его familiar запахе. —Он менялся последние годы. Становился жёстче. Холоднее. Власть… она делает с людьми странные вещи. А потом наш разрыв… он его сломал. Не оправдываю. Просто пытаюсь понять.
— Чанбин был прав, — прошептал Феликс. — Он назвал его монстром.
Хёнджин кивнул, глядя в ночь. —Чанбин… он всегда видел в нём героя. Почти бога. А сегодня увидел человека. Слабого, жестокого, сломленного. И это больнее, чем если бы он всегда был монстром.
Они помолчали, слушая далёкий гул города. —Что нам делать? — спросил Феликс, поднимая на него глаза. — Мы не можем просто делать вид, что ничего не произошло.
— А что мы можем? — горько усмехнулся Хёнджин. — Пойти и пристрелить его? Поднять против него мятеж? Он — власть. Он — закон. А мы… мы всего лишь те, кого он когда-то любил. Или те, кто его предал. — Он провёл рукой по лицу. — Мы можем только быть рядом. Друг с другом. И стараться не становиться такими, как он.
— А если он придёт за нами? — в голосе Феликса прозвучал страх. — Если он решит, что мы следующиe?
Хёнджин посмотрел на него, и в его глазах загорелся знакомый, тёплый огонёк. —Тогда мы дадим ему бой. Вместе. — Он притянул Феликса и поцеловал его в лоб. — Но не сейчас. Сейчас… сейчас нам нужно просто выжить. И остаться людьми. В этом, наверное, и есть наша главная победа над ним.
Они сидели так ещё долго, в тишине, под холодными звёздами, держась друг за друга, как за единственный якорь в бушующем море безумия и крови. Их мир снова раскололся. Но в этом новом, хрупком мире у них друг у друга. И это пока что было единственной надеждой.