Кодекс предателя

Цитата: «Месть — это не про смерть. Это про то, чтобы оставить живого человека с таким адом внутри, что он сам попросит смерти». — Бан Чан, наслаждаясь спектаклем.

Глубокий подвал под одним из неприметных зданий Чана был больше похож на операционную, чем на место для допросов. Всё было стерильно чисто, пахло хлоркой и холодным металлом. Посередине, прикованный к металлическому стулу, сидел Ким Дон Ук. Его лицо было серым, глаза запавшими от бессонницы и страха. Он уже знал. Знает, что его люди провалились. Знает, что его семья…

Дверь открылась беззвучно. В проёме стоял Бан Чан. В руках он небрежно вертел массивный «Кольт Питон» с перламутровой рукояткой — не орудие убийства, а символ, предмет роскоши, игрушка.

— Ким-сси, — голос Чана был мягким, почти вежливым. Он подошёл и сел на стул напротив, положив револьвер на колено. — Мы к вам неожиданно, простите за беспокойство. У меня к вам всего один вопрос.

Ким сглотнул, его кадык затрепетал. —Где… где моя дочь? Что вы с ней сделали?

— Вопрос не тот, — Чан покачал головой с feigned сожалением. — Мой вопрос… вы знаете, что это? — он поднял «Кольт», чтобы свет лампы отразился в полированной стали.

Ким смотрел на оружие с животным ужасом. —Револьвер… — прошептал он.

— Не просто револьвер, — поправил Чан, проводя пальцем по стволу. — Это «Кольт Питон». Шесть патронов. Невероятная точность. Произведение искусства, не правда ли? Или… орудие смерти? Всё зависит от того, в чьих он руках. — Он внезапно направил ствол прямо в лицо Кима. — Как вы думаете, каково это? Знать, что одно движение пальца — и всё кончено? Что кто-то может в любой момент забрать у тебя всё? Даже то, что дороже жизни?

В этот момент дверь снова открылась. Двое людей Чана ввели в комнату молодую девушку. Она была бледной, вся тряслась, но на ней не было ни синяков, ни следов насилия. Только абсолютный, всепоглощающий ужас в огромных глазах.

— Отец! — её крик был сдавленным, полным слёз.

— Соёнь! — Ким рванулся к ней, но кандалы удержали его на месте. — Отпустите её! Она ни в чём не виновата! Я всё сделаю! Что угодно!

Чан медленно перевёл ствол с отца на дочь. Девушка замерла, её дыхание перехватило. Слёзы ручьями текли по её лицу, но она не издала ни звука, глядя в чёрный глазок дула.

— Вот видите, — Чан говорил тихо, почти интимно, обращаясь к Киму, но не сводя глаз с девушки. — Вот она — ваша вселенная. Ваше самое уязвимое место. И она сейчас у меня на мушке. Один палец. Одно движение. И ваша вселенная превратится в кровавое месиво. Хотите этого?

— Нет! Нет, пожалуйста! — Ким рыдал, пытаясь вырваться. — Убейте меня! Но отпустите её!

— Слишком просто, — Чан усмехнулся. — Смерть — это лёгкий выход. Я хочу чего-то… более сложного. — Он опустил револьвер и посмотрел на девушку. — Как тебя зовут, милая?

— Со… Соёнь… — прошептала она.

— Соёнь, — повторил Чан, как будто пробуя имя на вкус. — Красиво. Ты готова сделать что угодно, чтобы твой отец жил? Чтобы ты жила?

Она молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

— Тогда докажи, — его голос стал ледяным. — Разденься. Догола. Прямо здесь. И отдайся мне. Если ты сделаешь это хорошо… я подумаю о том, чтобы отпустить вас обоих.

Воздух в комнате застыл. Даже люди Чана, привыкшие ко всему, перестали дышать. Ким издал звук, похожий на предсмертный хрип.

Соёнь стояла, как вкопанная. Стыд, ужас, отвращение и дикое желание жить боролись на её лице. Она посмотрела на отца, на его искажённое мукой лицо, потом на холодные, пустые глаза Чана.

Её пальцы, дрожащие и непослушные, потянулись к замку на джинсах. Она расстегнула их, и те упали на пол. Потом — футболка. Лифчик. Трусики. Она стояла перед ними всеми, голая, уязвимая, покрытая гусиной кожей от холода и страха, пытаясь прикрыться руками. Слёзы текли по её лицу беззвучно.

Чан поднялся и подошёл к ней. Он обвёл её взглядом с ног до головы, оценивающе, как товар. —Ложись на стол.

Она послушно, как автомат, легла на холодный металлический стол. Её тело сотрясала мелкая дрожь.

Чан не спеша снял свой пиджак, повесил его на спинку стула. Его движения были ритуальными, неторопливыми. Он подошёл к столу, провёл рукой по её бедру, заставив её содрогнуться.

— Смотри, Ким-сси, — он не оборачивался к отцу. — Смотри, как твоя маленькая девочка становится женщиной. Благодаря мне.

Что происходило дальше, было актом не страсти, а абсолютного унижения, тотального доминирования. Чан был груб, холоден, методичен. Он не причинял ей физической боли — только моральную, сокрушающую. Он заставлял её смотреть на отца, на его лицо, искажённое немой агонией. Он комментировал её тело, её реакции, её тихие, подавленные всхлипы.

Ким наблюдал за этим, и с каждым движением Чана, с каждым его унизительным словом, его собственное сердце сжималось всё сильнее. Он пытался отвернуться, закрыть глаза, но люди Чана силой удерживали его голову, заставляя смотреть.

Внезапно Ким перестал дёргаться. Его глаза округлились, рот открылся в беззвучном крике. Он схватился за грузу, его лицо посинело. Раздался хриплый, булькающий звук, и его тело обмякло в кресле.

Чан остановился и обернулся. Увидев мёртвое лицо врага, он медленно ухмыльнулся. —Ну вот. Слабый. Не выдержал зрелища. Какая жалость.

Он слез с девушки, который лежала неподвижно, уставившись в потолок стеклянными глазами. —Оденься, — бросил он ей, как собаке. — Ты свободна.

Она не двигалась. Он щёлкнул пальцами перед её лицом. —Я сказал, оденься и убирайся. Пока я не передумал. И помни… я всегда буду следить за тобой. Один неверный шаг — и твоя участь будет хуже, чем у твоего отца.

Она послушно, механически, надела одежду. Её глаза были пусты. Она не смотрела на тело отца. Она просто пошла к выходу, её проводили и вытолкнули на улицу. Она шла, не видя дороги, не чувствуя ничего, кроме ледяной пустоты внутри. На следующее утро она была уже в аэропорту, с билетом в один конец в Россию. Смотреть назад она не собиралась. Там остался только ад.

Чан, оставшись один в подвале с трупом, подошёл к столу и поднял свой «Кольт». Он был доволен. Месть была сладкой. И завершённой.

---

Вечером того же дня в уютном, тихом кафе собрались четверо: Хёнджин, Феликс, Минхо и Джисон. Они сидели за угловым столиком, но атмосфера была далека от уютной.

— Он что, совсем ебанулся? — первым нарушил молчание Джисон, ломая печенье в своей чашке капучино. — Это же… это уже за гранью. Даже для него.

— Он мстил, — пожал плечами Минхо, но в его глазах не было обычной усмешки. Было что-то тяжёлое. — Дон Ук ударил по нам. Чан ответил. Жестко. Такова жизнь.

— Жестко? — Феликс взглянул на него с недоверием. — Это не жёстко, Минхо. Это… это садизм. Чистой воды. Эта бедная девушка… — он содрогнулся. — Она теперь всю жизнь будет это помнить.

Хёнджин молча сидел, сжимая свою чашку так, что костяшки побелели. —Он был другим, — наконец сказал он тихо. — Раньше. Да, он всегда был жёстким. Но не… не таким. Не таким беспощадным. Не таким… наслаждающимся.

— Может, его сломало? — предположил Джисон. — После того как мы… — он кивнул на Хёнджина и Феликса.

— Не оправдывай его, — резко сказал Минхо. — Он сделал свой выбор. Как и мы. Он решил, что стать монстром — это выход. — Он отхлебнул свой эспрессо. — Может, он и прав. В нашем мире монстры выживают чаще.

— Я не хочу жить в мире, где это норма, — упрямо сказал Феликс. Его рука нашла руку Хёнджина под столом и сжала её.

— Никто не хочет, малыш, — Хёнджин вздохнул. — Но мы здесь. И мы должны с этим жить. И с ним.

Они сидели в тяжёлом молчании, каждый со своими мыслями. Они были семьёй. Но в их семье появился настоящий монстр. И они не знали, как с этим быть. Бежать? Бороться? Или просто принять и попытаться не смотреть в ту сторону, откуда пахнет кровью и безумием?

А далеко-далеко, в самолёте, летящем над Сибирью, девушка по имени Соёнь смотрела в иллюминатор на бескрайние снежные просторы. Она не плакала. Она просто смотрела. И внутри у неё была такая же холодная, безжизненная пустыня, как и за окном. Месть Чана удалась. Он убил её, даже не нажав на курок. Он оставил после себя лишь пустую оболочку, которая когда-то была человеком. И, возможно, это было страшнее любой смерти.