Кодекс предателя

Цитата: «Утро начинается не с кофе. Оно начинается с осознания, что на тебе засохла зубная паста, а твой босс — психопат с окровавленными кастетами. И как-то между этим надо найти время для любви». — Ли Джисон, философствуя перед зеркалом.

Солнце ещё только пыталось пробиться сквозь густые шторы в спальне Хёнджина, когда Феликс проснулся от странного ощущения. Тяжёлая, тёплая рука лежала на его бедре, а горячее дыхание шеи обещало, что утро будет не менее жарким, чем ночь.

Хёнджин уже бодрствовал. Его глаза, тёмные и голодные, скользили по спящему сначала Феликсу, по его длинным ресницам, приоткрытым губам, мирно поднимающейся и опускающейся груди. Но мирным это утро быть не могло. Не после вчерашнего. Не после той ярости, что всё ещё кипела в его крови.

Он наклонился и прикоснулся губами к чувствительной коже на шее Феликса, прямо под ухом. Тот вздрогнул во сне и прошептал что-то неразборчивое. Хёнджин ответил низким, бархатным смешком и провёл языком по тому же месту, заставляя Феликса выгибаться.

— Спящая красавица просыпается, — прошептал он прямо в его ухо, и его рука скользнула с бедра на внутреннюю поверхность, лаская нежную кожу.

Феликс открыл глаза, и в них сначала был сонный туман, который быстро сменился осознанием и вспыхнувшим огнём. Он повернулся к Хёнджину и без лишних слов впился в его губы. Этот поцелуй был не вчерашним яростным штурмом, а медленным, глубоким, полным утренней лени и нарастающего желания.

— Утро доброе, — выдохнул Феликс, отрываясь, чтобы сбросить с себя одеяло.

— Очень, — согласился Хёнджин, его глаза уже затуманились страстью. Он перекатился сверху, зажимая Феликса между собой и матрасом. — Но я ещё не закончил свой завтрак.

Его рот опустился на сосок Феликса, заставляя того громко вдохнуть и вцепиться пальцами в его волосы. Хёнджин ласкал его губами, языком, слегка покусывая, пока тот не застонал, выгибаясь под ним.

— Хёнджин… — это было одновременно и просьбой, и мольбой.

— Я здесь, солнышко, — он сполз ниже, оставляя влажный, горячий след по его животу, чувствуя, как под его губами вздрагивает каждый мускул. — Всё тут.

Он устроился между его ног, крепко держа его за бёдра, и без предупреждения взял его в рот. Феликс взвыл, его голова запрокинулась на подушку. Утренняя нежность куда-то испарилась, сменившись грубой, первобытной чувственностью. Хёнджин работал ртом и руками безжалостно, expertly, зная каждую уязвимую точку, каждый звук, который он может из него выжать.

— Остановись… а то я сейчас… — пытался предупредить Феликс, но Хёнджин лишь глубже взял его, заставляя того терять дар речи.

Когда Феликс окончательно рассыпался, дрожа и стону, Хёнджин поднялся, вытирая рот, с самодовольной, хищной ухмылкой. —Всего лишь первое блюдо.

Он перевернул Феликса на живот, грубо раздвинул его ноги и вошёл в него одним резким, точным движением. Феликс закричал в подушку от неожиданности и интенсивности ощущений. Хёнджин не дал ему опомниться, начав неистовый ритм, держа его за бедра так крепко, что потом останутся синяки.

Комната наполнилась звуками их любви — хриплым дыханием, шлепками кожи, стуком кровати о стену, прерывистыми стонами и тихими, похабными словами, которые Хёнджин шептал ему на ухо.

— Чей ты? А? Чей, моя хорошая? — он рычал, вгоняя в него себя всё глубже.

— Твой! — выдохнул Феликс, уже не помня себя. — Только твой, чёрт возьми!

Это был не просто секс. Это было закрепление права собственности. Слияние. Попытка забыть всё плохое в теле другого. Они достигли пика вместе, крича друг другу имена, и рухнули на мокрые простыни, тяжело дыша.

— Боже, — выдохнул Феликс, когда смог снова дышать. — Ты меня убьёшь одним утром.

— Обещаю, смерть будет приятной, — поцеловал его в макушку Хёнджин, всё ещё не выпуская из объятий.

---

В это время в своей квартире Джисон медленно приходил в сознание. Что-то было не так. Его лицо… чесалось. И пахло мятой. Очень сильно пахло мятой. Он потянулся, с трудом открыл слипшиеся глаза и побрёл в ванную.

Зрелище, открывшееся ему в зеркале, заставило его издать звук, средний между визгом и хриплым лаем. Его лицо и шея были покрыты засохшими белыми разводами. Он выглядел как оживший снеговик после ночной попойки.

— МИНХО! — его рёв потряс стены квартиры. — Я ТЕБЯ УБЬЮУУУ!

Он попытался смыть это недоразумение, но паста засохла намертво. Потребовалось десять минут интенсивного трения с скрабом и мылом, чтобы его кожа приобрела более-менее человеческий вид, оставаясь при этом ярко-розовой и пахнущей как гигиеническая паста для всей семьи.

Опаздывая и ворча проклятия, он натянул первую попавшуюся одежду и помчался в штаб-квартиру. Он влетел в здание, стараясь не смотреть ни на кого, и почти врезался в Сынмина и Чонина у кофемашины.

— Йо, Джисон! — Чонин широко ухмыльнулся. — А я слышал, у тебя новый бьюти-рутина! Для сияния кожи! — Он сделал вид, что нюхает воздух. — И для свежести дыхания! Два в одном!

Джисон попытался пройти мимо, пылая от ярости и смущения, но Сынмин, не отрываясь от своего планшета, невозмутимо заметил:

— Интересный выбор. Обычно для эксфолиации используют средства с абразивами помельче. Но, надо признать, результат налицо. Кожа действительно выглядит… глубоко очищенной. Почти стерильной.

— Идите вы, — пробурчал Джисон, прорываясь к кабинету Чана. Он был готов на всё, лишь бы земля поглотила его прямо сейчас.

---

Кабинет Чана был погружён в полумрак. Он не спал всю ночь. Перед ним на столе лежали отчёты, фотографии, распечатки перехваченных сообщений. Он нашёл их. Тех, кто посмел напасть на его людей. На его территорию. На его… семью. Пусть и расколотую.

Дверь открылась, впуская Джисона. —Босс, вы звали? — Джисон старался стоять прямо, хотя всё его существо кричало о желании провалиться сквозь землю.

Чан медленно поднял на него глаза. Его взгляд был пустым и ледяным. Он видел Джисона, но не видел. Он видел только лица тех, кого ему предстояло сегодня покарать. —Ты. Хёнджин. Минхо. Со мной. Через пятнадцать минут у выезда. — Его голос звучал металлически, без эмоций.

— Но… — Джисон хотел спросить, куда и зачем, но увидел что-то в глазах Чана, что заставило его проглотить вопрос. — Так точно.

Ровно через пятнадцать минут у чёрных ворот штаб-квартиры стояли три машины. Чан в первой. Хёнджин, Минхо и Джисон — во второй. Третья — с людьми для подстраховки. Никто не разговаривал.

Они ехали на складской район, к одному из заброшенных ангаров. Машины остановились в полукилометре, и они пошли пешком, бесшумно, как тени.

Внутри ангара было темно, пахло пылью, машинным маслом и страхом. Посередине на стульях, с завязанными глазами и кляпами во рту, сидели трое мужчин. Те самые, что устроили стрельбу в гипермаркете. Их уже изрядно потрепали — лица в синяках, одежда порвана.

Чан вошёл последним. Дверь с грохотом закрылась. Он снял кожаные перчатки и медленно надел другие — с свинцовыми вставками на костяшках.

— Разбудите их, — тихо приказал он.

Один из его людей плеснул в лица пленникам воду из ведра. Те затрепыхались, пытаясь кричать сквозь кляпы.

Чан подошёл к первому. Молча. Без слов. Его кулак со свистом рассекал воздух и со звонким хрустом обрушивался на челюсть мужчины. Тот закашлялся, захлёбываясь кровью и сломанными зубами.

— Кто нанял? — спросил Чан, его голос был ровным, как у диктора, объявляющего погоду.

Мужчина что-то мычал сквозь кляп. Чан взмахнул рукой, и его люди сорвали кляп.

— Я не знаю! Мне заплатили аванс! Перевели на карту! Я не видел… ААААА!

Чан не стал слушать. Его нога со всей силы врезалась в голень мужчины. Кость сломалась с отвратительным хрустом. Визг оглушил ангар.

Джисон, стоявший сзади, побледнел и сглотнул. Он видел жестокость и раньше, но не такую… холодную, методичную. Хёнджин стоял неподвижно, его лицо было каменным. Минхо смотрел на всё с мрачным, одобрительным интересом.

Чан перешёл ко второму. Тот уже мочился от страха. —Я скажу! Я всё скажу! Это был Ким! Ким Дон Ук! С севера! Он сказал, что вы ослабели, что можно поживиться!

Чан наклонился к нему. —Ослабели? — он произнёс это тихо, почти ласково. — И что? Получилось? Поживился?

— Нет! Нет! Простите! Мы не знали! — захныкал мужчина.

— Знаешь, — сказал Чан, проводя пальцем в кастете по его щеке, оставляя кровавую полосу. — Мне надоели эти разговоры. Надоели эти… мухи, которые думают, что лев состарился.

Он выпрямился и посмотрел на своих людей. —Инструменты.

Ему подали небольшой чемодан. Внутри лежали не ножи и не пистолеты. Там были предметы потяжелее — пассатижи, толстая металлическая спица, маленькая паяльная лампа.

Чан взял пассатижи. Он подошёл к первому, всё ещё стонущему мужчине. —Ты стрелял в моих людей. В того парня с разноцветными волосами. — Он сжал пассатижами палец на его руке. — Ты знаешь, он сегодня утром из-за тебя опоздал на работу.

Щёлк. Хруст. Визг.

— А в того, высокого, моего бывшего оружейника, ты стрелял? — Щёлк. Ещё один палец. — У него и так травма ноги. Ему тяжело прыгать.

Он методично, без спешки, ломал им пальцы, потом перешёл к рёбрам, используя для этого металлическую спицу. Он не кричал, не злился. Он был похож на хирурга, выполняющего сложную операцию. Холодного, безжалостного, точного.

Когда он закончил с первыми двумя, они были больше похожи на окровавленные тряпки, издающие хриплые, пузырящиеся звуки. Чан подошёл к третьему, тому, что сдал заказчика.

— Ты… ты сказал правду, — прошептал тот, заливаясь слезами и кровью. — Вы же отпустите меня?

Чан посмотрел на него несколько секунд. Потом кивнул. —Конечно. Я же не монстр.

Он сделал знак рукой. Его люди отошли. Чан наклонился к мужчине, как будто чтобы развязать его. —Спасибо… спасибо… — лепетал тот.

— Не за что, — тихо сказал Чан. И быстрым, отработанным движением вогнал ему металлическую спицу прямо в ухо.

Тело дёрнулось один раз и обвисло. В ангаре повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием паяльной лампы, которую Чан уже зажигал.

Он подошёл к первым двум, ещё живым. —Ослабел? — переспросил он, направляя голубое пламя на лицо одного из них. Запах горелой плоти заполнил ангар. — Я покажу вам, что такое настоящая слабость.

То, что он делал дальше, нельзя было назвать допросом или наказанием. Это было искусство. Искусство причинять боль. Он не торопился. Он экспериментировал. И всё это время на его лице не было ни злобы, ни удовольствия. Была лишь пустота. Пустота и бесконечная, всепоглощающая ярость, нашедшая наконец выход.

Хёнджин, Минхо и Джисон стояли и смотрели. Они не отворачивались. Это был их мир. Их закон. Их босс. И они должны были это видеть. Чтобы помнить.

Когда всё было кончено, Чан выключил лампу. Его одежда была забрызгана кровью, лицо — в мелких каплях. Он снял окровавленные перчатки и швырнул их на пол.

— Убрать, — сказал он своим людям, и его голос снова стал обычным, деловым. Он повернулся к своей тройке. — Ким Дон Ук. Северный район. У него есть дочь. Студентка. Сначала её. Потом его жену. Потом его самого. Медленно. Чтобы он успел всё осознать. Чтобы он понял, за что.

Он вышел из ангара, не оглядываясь, оставляя за собой работу палачей. Воздух снаружи был холодным и чистым. Он сделал глубокий вдох, пытаясь выдохнуть из лёгких запах смерти.

Джисон вышел следом и его сразу вырвало. Он прислонился к стене, трясясь. Минхо молча положил ему руку на плечо.

Хёнджин подошёл к Чану. —Чан… — он начал, но не знал, что сказать.

Чан посмотрел на него. И в его глазах на секунду мелькнуло что-то человеческое, что-то уставшее и бесконечно одинокое. —Всё в порядке, Хёнджин, — он сказал тихо. — Всё под контролем. Возвращайтесь. И… берегите их.

Он развернулся и пошёл к своей машине один. Оставляя их стоять среди развалин и смерти, с тяжёлым грузом того, что они только что видели. И с пониманием, что ярость их лидера никуда не делась. Она просто затаилась, выжидая нового повода, чтобы вырваться наружу. И следующей её жертвой мог стать любой, кто посмеет встать у него на пути. Или просто окажется не в том месте не в то время.