Глава 7
Воздух в медицинской комнате пах антисептиком, кровью и тихой, вымученной болью. Минхо лежал на узкой койке, покрытой чистой, но грубой тканью. Его лицо было серым, осунувшимся, под глазами залегли тёмные, болезненные тени. Повязка на колене была толстой, безупречно белой, но на ней уже проступало алое пятно - напоминание о цене его безумия.
Дверь открылась без стука. В проёме стоял Чан. Он был один. Его лицо было закрытой книгой, но в глазах бушевала буря - гнев, разочарование, и под всем этим - тяжёлая, неизбывная усталость.
Минхо не стал притворяться. Не стал пытаться улыбнуться или оправдаться. Он просто посмотрел на своего босса, своего бывшего друга, и в его взгляде была лишь пустота и ожидание финального приговора.
Чан закрыл дверь и прислонился к ней, скрестив руки на груди. Он молчал, изучая Минхо, словно видя его впервые.
- Зачем? - это был не крик, а низкий, хриплый выдох, полный недоумения. - Ради власти? Денег? Что они тебе пообещали?
Минхо слабо покачал головой, его губы искривились в горькой гримасе.
- Ничего. Они ничего не обещали. - Его голос был сиплым, сорванным. - Это... это было для тебя.
Чан нахмурился, его пальцы впились в предплечья.
- Объясни. Потому что я не понимаю.
- Я хотел, чтобы ты увидел! - голос Минхо внезапно сорвался, в нём прорвалась запрятанная истерика. - Увидел, что он ненадёжен! Что он слабость! Что ты доверяешь ему больше, чем мне, чем нам, тем, кто был с тобой с самого начала! - Он попытался приподняться на локте, но боль пронзила ногу, и он с стоном рухнул обратно. - Ты смотришь на него, и... и в твоих глазах всё пропадает. Остаётся только он. А мы? Мы просто инструменты?
Чан слушал, и каменная маска на его лице начала давать трещины. Он видел не злобного предателя, а израненного, заблудившегося человека. Ревность. Глупая, слепая, детская ревность, доведённая до абсурда адской логикой их мира.
- И ты решил, что подставив его, ты... что? Вернёшь моё внимание? - в голосе Чана прозвучало что-то среднее между смехом и рыданием. - Боже, Минхо, ты идиот. Полнейший, законченный идиот.
- Да! - выдохнул Минхо, и слёзы, наконец, покатились по его щекам, оставляя чистые полосы на грязной коже. - Да, я идиот! Я сгорал от этого! С каждым твоим взглядом в его сторону, с каждой вашей fucking улыбкой! Я не мог больше этого выносить!
Он замолк, его тело била мелкая дрожь. Комната наполнилась звуком его прерывистого, влажного дыхания.
Чан оттолкнулся от двери и медленно подошёл к койке. Он смотрел на сломленного человека перед ним. На его лучшего стратега. Его безжалостного исполнителя. Его друга, который оказался всего лишь испуганным мальчишкой.
- Ты чуть не уничтожил его, - тихо сказал Чан. - Ты чуть не уничтожил нас. Ради чего?
- Я не знаю... - прошептал Минхо, отвернувшись к стене. - Я не думал... я просто... я не могу без твоего доверия, Чан. Оно было всем, что у меня было.
Чан тяжело вздохнул. Гнев уходил, оставляя после себя лишь тяжёлую, горькую усталость. Он потянулся к стулу в углу, придвинул его к койке и сел. Скрип дерева прозвучал оглушительно громко.
- Моё доверие нужно заслужить. Честностью. А не подлостью.
- Я знаю, - голос Минхо был почти неслышен. - Просто... убей меня. Пожалуйста. Быстро. Я не могу так.
- Смерть - это лёгкий выход, - холодно ответил Чан. - Ты будешь жить. С этим. С тем, что ты сделал. И будешь каждый fucking день доказывать мне, себе и ему, что ты этого стоишь. Это будет твоим наказанием. И твоим искуплением.
Минхо закрыл глаза. Слёзы текли по его вискам, впитываясь в подушку. Он кивнул. Слабый, почти незаметный кивок.
В этот момент дверь снова приоткрылась. На пороге стоял Феликс. Он был бледен, его глаза были огромными на исхудавшем лице. Он слышал. Всё.
Чан посмотрел на него, вопросительно подняв бровь. Феликс медленно вошёл и остановился в ногах койки, не решаясь подойти ближе.
Минхо открыл глаза и увидел его. Его лицо исказилось гримасой стыда и agony. Он попытался отвернуться, но Феликс сделал шаг вперёд.
- Почему? - спросил Феликс, и его низкий голос дрожал. - Я же... я же тебя любил, как брата. Мы все... мы же семья.
Слово «семья», прозвучавшее в этом контексте, ударило больнее любого ножа. Минхо содрогнулся.
- Прости, - это был не шёпот, а хриплый, разорванный звук, вырвавшийся из самой глубины его being. - Прости, Ликс. Я... я сходил с ума. Я видел вас вместе, и во мне всё переворачивалось. Я не ненавидел тебя. Я завидовал. Так сильно, что это съело меня изнутри.
Он с трудом повернулся к Феликсу, его глаза умоляли, молили о понимании, которого сам он не заслуживал.
- Ты не должен меня прощать. Я не заслуживаю этого. Но... я прошу. Я знаю, что это ничего не изменит.
Феликс смотрел на него. На его боль, на его искреннее, пусть и запоздалое, раскаяние. Он вспоминал их смех, их драки, их бессонные ночи, когда они были просто парнями, а не солдатами мафиозной империи. Он видел того Минхо, а не этого сломленного человека.
Он молча подошёл к койке. Чан не двигался, наблюдая, его собственное сердце сжималось в груди.
Феликс посмотрел на залитое слезами лицо Минхо, на его перекошенное болью тело. И он медленно, почти нерешительно, протянул руку и положил её поверх его холодной, дрожащей руки.
- Я не прощу тебя сейчас, - тихо сказал Феликс. Его слова были честными, без прикрас. - То, что ты сделал... боль ещё слишком сильна. Но... - он сделал глубокий вдох, - но я верю, что семья - это не только тогда, когда всё хорошо. Это и тогда, когда всё хуже некуда. И ты - её часть. Какой бы fucked up ты ни был.
Это не было прощением. Это было пониманием. И предложением. Предложением долгого, мучительного пути назад.
Минхо сжал его пальцы с такой силой, как будто тонул, а рука Феликса была единственным спасительным якорем. Новый поток слёз хлынул из его глаз, но теперь это были слёзы не только отчаяния, но и слабой, слабой надежды.
Чан наблюдал за ними, и в его собственной груди что-то сдвинулось с мёртвой точки. Он видел, как два сломленных куска его мира пытаются найти друг в друге опору. Это было больно. Это было некрасиво. Но это было начало.
Он поднялся.
- Вылечи его, - сказал он Феликсу, уже обращаясь к нему не как босс, а как равный. Как партнёр. - Потом поговорим. Все.
Он вышел, оставив их вдвоём - жертву и предателя, связанных теперь не только болью, но и странной, новой связью. Дверь закрылась, но на этот раз она не звучала как приговор. Она звучала как начало новой, сложной, болезненной главы. Главы, в которой прощение ещё предстояло заслужить. Но путь к нему, наконец, начался.