Глава 2
Шум клуба остался за тяжелой, обитой сталью дверью, превратившись в глухой, отдаленный гул. Здесь, в кабинете Чана, царила другая реальность. Воздух был густым, насыщенным запахом кожи, дорогого табака и чего-то неуловимого — власти, опасности, подавленной животной страсти.
Феликс прислонился к двери спиной, чувствуя холод металла даже через тонкую ткань пиджака. Он не сводил глаз с Чана, который медленно, с хищной грацией разливал в два бокала янтарный виски. Музыка его движений была знакомой и всегда волнующей.
— Подходи, — бросил Чан через плечо, не оборачиваясь. Его голос потерял командирские нотки, став низким и бархатным, предназначенным только для одного человека в этой комнате.
Феликс оттолкнулся от двери и сделал несколько шагов вперед. Каблуки его оксфордов глухо стучали по бетонному полу, покрытому дорогим ковром. Он остановился перед массивным столом.
Чан повернулся, держа в руках два бокала. Он протянул один Феликсу. Их пальцы соприкоснулись, и между ними пробежала почти осязаемая искра. Чан не отпускал бокал сразу, его взгляд был тяжёлым, изучающим.
— Ты сегодня очень старался меня провоцировать, — констатировал Чан, сделав небольшой глоток. Его глаза сузились. — Прямо на глазах у всех. Смело.
— Может, мне просто наскучило просто наблюдать, — парировал Феликс, отпивая свой виски. Напиток обжёг горло приятным жаром. — Может, я хочу большего. Ближе к действию.
— О, ты точно будешь близко к действию, — Чан поставил бокал на стол с тихим, решительным стуком. Он обошёл стол и встал перед Феликсом, нарушая его личное пространство, заполняя его собой полностью. — Но сначала давай разберемся с твоей дерзостью.
Охотник и добыча. Хотя кто из них кем был в этой игре — было большим вопросом.
Чан приподнял руку и провёл тыльной стороной пальцев по щеке Феликса. Прикосновение было грубоватым, кожа на костяшках пальцев Чана была шершавой от хватания холодной стали, но в нём была и невероятная нежность. Феликс непроизвольно прижался к его руке, как котёнок.
— Ты знаешь правила, Ликс, — прошептал Чан, его губы оказались в сантиметрах от уха Феликса. Его дыхание было горячим, пахло виски и мятой. — Ты знаешь, что публичный флирт — это слабость. Слабость, которую могут использовать против нас.
— С тобой рядом я не чувствую себя слабым, — выдохнул Феликс, его собственные руки поднялись и вцепились в складки чёрной рубашки Чана. Ткань была мягкой и дорогой, а под ней чувствовалась твёрдая, рельефная мышечная пластина. — Я чувствую себя... живым.
Словно этого было достаточно, чтобы сорвать все предохранители. Чан налетел на него, прижав его спиной к краю стола. Стол с грохотом съехал на несколько сантиметров, с него полетели на пол какие-то бумаги, пепельница.
— Живым? — прошипел Чан, его лицо было всего в дюйме от лица Феликса. Глаза горели тёмным огнём. — Я могу сделать тебя более чем живым. Я могу заставить тебя забыть собственное имя.
Его рот нашел рот Феликса в яростном, жадном поцелуе. Это был не поцелуй нежности, это было завоевание, притязание, наказание и обещание одновременно. Чан кусал его губы, заставляя их раскрыться, а его язык тут же вторгся внутрь, властный и требовательный. Феликс ответил с той же дикостью, впиваясь пальцами в волосы Чана, сминая идеальную укладку. Вкус виски, табака и чистой, неподдельной жажды смешался у них во рту.
Чан оторвался, чтобы перевести дыхание, его грудь тяжело вздымалась. Он не отпускал Феликса, удерживая его за бедра, впиваясь пальцами в мышечную ткань под тонкой шерстью брюк.
— Всё ещё хочешь играть? — его голос был хриплым, срывшимся на низкую, животную октаву.
Феликс в ответ лишь облизал распухшую нижнюю губу и дернул Чана за ремень, притягивая его ещё ближе.
— Я не играю, босс. Я всегда довожу дело до конца.
Слово «босс» на его устах в такой обстановке прозвучало как самая развратная насмешка. Чан издал нечто среднее между рыком и смехом. Одним резким, отработанным движением он сорвал с Феликса пиджак, пуговицы с треском отлетели и зазвенели, покатясь по полу. Рубашка underneath была тончайшего чёрного шёлка. Она не скрывала ровно ничего — ни напряжённых мышц пресса, ни того, как быстро поднималась и опускалась его грудь.
Чан провёл ладонью по шёлку, чувствуя жар кожи сквозь него, ощущая, как под его прикосновением тело Феликса выгибается навстречу.
— Чёрт возьми, Ликс, — прохрипел он. — Ты всегда был моей самой большой слабостью и самой большой головной болью.
— Тогда займись своей головной болью, — provocatively выдохнул Феликс, откидывая голову назад, обнажая горло — длинное, изящное, уязвимое и соблазнительное.
Чан не заставил себя ждать. Он приник губами к его шее, к тому месту, где под кожей яростно стучал пульс. Он не целовал, он кусал, сосал, оставляя на молочно-бледной коже тёмные, почти синие отметины, которые завтра придётся скрывать под высоким воротником. Феликс застонал, низко и глубоко, и этот звуок, казалось, vibrated через всё тело Чана прямиком в пах.
Его руки скользнули под шелк рубашки, касаясь обжигающе горячей кожи, исследуя каждый рельеф, каждую впадину. Он знал это тело лучше, чем своё собственное, но каждый раз это было как впервые — остро, ново, сводяще с ума.
— На столе, — приказал Чан, и его голос уже почти не был человеческим.
Он помог Феликсу взобраться на массивную деревянную столешницу, смахнув на пол всё оставшееся одной взмахом руки. Мир сузился до этого стола, до этого комнаты, до них двоих. Больше не было мафии, врагов, территории. Был только жар, трение и всепоглощающая need.
Чан встал между его ног, и Феликс обхватил его бёдрами своими, притягивая к себе, стирая последние остатки дистанции. Чан прижался лбом ко лбу Феликса, их дыхание смешалось в едином порыве.
— Скажи, что ты хочешь, — потребовал Чан, его руки сжимали бёдра Феликса так, что должно было остаться синяки. — Скажи это. Громко.
Феликс открыл глаза. Его взгляд был затуманенным, но в нем горела такая ясная, такая безрассудная решимость, что у Чана перехватило дыхание.
— Я хочу тебя. Сейчас. Жёстко. До тех пор, пока я не перестану помнить, чей я. Пока я не буду помнить ничего, кроме тебя.
Больше слов не потребовалось.