Глава 34.
Марсала медленно просыпался в дымке утреннего тумана с запахом моря и пыльных улочек.
Лука вышел из здания набережного офиса, щелкнул зажигалкой и закурил, направляясь к своей машине. Взялся он за это недавно, словно это могло помочь от всех навалившихся проблем.
Он не спал двое суток, глаза были красные от усталости, работа требовала этого. Требовала контроля, как всегда, как будто все было в порядке, а дома не осталось нерешенных дел с женой.
Телефон завибрировал в кармане черного пальто. На экране высветилось «Масси».
Ответив, Лука услышал секундное молчание на том конце.
— Лука, — голос Масси был другим, ни доли его обычной твердости, только ее тень. — Тизиэна родила.
У него дрогнули пальцы, держащие телефон у уха.
— Как? Срок через полторы недели.
— Это случилось раньше. Ночью.
Жанлука медленно сел в машину, не закрывая дверь. Сигарета безмолвно выпала из пальцев на асфальт.
— И? — глухо спросил он.
— Девочка родилась мертвой, — Масси не стал тянуть с ответом.
Он смотрел куда-то перед собой сквозь руль, сквозь лобовое стекло, сквозь этот не спеша наступающий рассвет. Он словно не понял, мозг не пускал в себя эти слова. Они отскакивали, не находя места внутри.
— Что ты сказал?
— Я сожалею, Лука. Мы потеряли ее.
Мужчина закрыл глаза, и в его груди что-то сжалось. Как сталь. Как нож, повернутый наизнанку.
Он не чувствовал воздух, только тупую давящую тишину.
— Как она? — он говорил о Тизиэне.
— Пустая. Как будто исчезла.
Они оба замолчали, не зная, что можно сказать еще. То, что случилось, подорвало твердость всех.
Лука нажал «отбой», закрыв дверь машины, и опустил голову на руль. Из глаза выскочила слеза. Впервые за свою осознанную жизнь он заплакал, принимая свою самую сильную потерю в жизни.
Боль от этой потери была сильнее любого ножа в теле, который он получал. Больнее пуль, которые попадали в него когда-то.
Он поднял голову, начав бить кулаком руль, пока костяшки не заныли от боли и не залились кровью.
— Черт... Нет, нет! — кричал он, зная, что никто не услышит.
Он не знал, что чувствовал боль, ярость, вину? Он думал, что способен все контролировать. Что знает, как удерживать людей, управлять жизнями, решать все своей властью, силой, страхом.
А она маленькая, еще даже не родившаяся. Она ушла без шанса. Его дочь. Его кровь.
Жанлука ударил руль снова, на этот раз громко закричал, как раненый зверь, в утренней тишине, в одиночестве, где уже ничего не важно.
Потому что все, что должно было быть живым, стало мертвым.
***
На заднем дворе было слишком тихо. Не та уютная тишина, в которой можно приятно сидеть и наслаждаться летним утром. Тишина была колючей, выжженной. Та, что дышит в затылок и не дает сделать вдоха.
Прошло уже... Я не считала. Сначала часы они сменяли днями, а те месяцами.
Я сидела за столом на заднем дворе, руки лежали на животе, словно там еще кто-то был, глаза уставились в одну точку перед собой. Я отвела взгляд, когда на улице появилась Лея.
Она быстро спустилась по двум порожкам и подбежала ко мне, придерживая руками юбку своего летнего воздушного платья. Лея единственная, кто не стала ходить рядом со мной осторожно, как на льду, после случившегося, и я была благодарна ей за это.
— В чем дело? — спросила я пустым голосом, заметив запаханное дыхание Леи.
Она села на стул напротив, положила одну руку на стол и уставилась на деревья впереди нас.
— Папа заставляет меня выходить замуж, — ответила она. — Мне скоро двадцать три, и он не может больше тянуть.
— Откажись, — прошептала я, не смотря на нее.
Лея устало вздохнула.
— Если бы я только могла, но он больше не позволит мне решать, после того как я отменила женитьбу с Эннио Барбаросса.
Я кивнула, все еще не глядя на нее, будто сквозняку, проходившему рядом.
— Я поговорю с ним.
Я почувствовала, как Лея посмотрела на меня с вопросом, но ничего не сказала. Мы сидели в этой тишине какое-то время.
Внутри меня больше ничего не ощущалось. Я перестала плакать, потому что слезы ушли в те первые дни. Теперь во мне была только страшная пустота.
Мои глаза смотрели, но не видели, глядели сквозь. Я говорила, но слова были пусты, без эмоций. Каждый вдох давал не жизнь, а жжение внутри.
— Может, тебе пойти поспать? — спросила Лея.
Я медленно повернула к ней голову. Вероятно, она сказала это, заметив мои полуприкрытые веки и синяки под глазами.
— Зачем?
— Все переживают за твое состояние, ты не только не спишь, но и ничего не ешь, так нельзя.
Я перебила ее.
— А тебе не все равно? — со злостью, появившейся ниоткуда, вырвалось из меня. — Разве ты не должна быть рада, что больше нет того, что могло объединять нас с Лукой?
Лея напряглась, ладони сжались в кулаки.
— Я бы никогда не была рада смерти невинного ребенка, неважно чей он, — раздраженно ответила она. — Тебе точно нужно выспаться и постараться прийти в себя, чтобы не нести подобную чушь.
Она встала, развернувшись, собиралась вернуться в дом. Я вскочила следом и закричала, вся моя боль, невыплаканные слезы и недосказанные чувства вырвались наружу одним ураганом.
— Как я смогу когда-нибудь прийти в себя после того, как потеряла ее! — закричала я, заставив Лею остановиться и обернуться через плечо. — Она умерла, только ее достали из меня, я видела это своими глазами, это снится мне, как только мои глаза закрываются. Я переживаю этот момент изо дня в день! Это убивает меня снова и снова по новой и однажды окончательно убьет!
Лея смотрела на меня с жалостью в глазах, но это бы ничего не изменило и не спасло меня, сколько бы раз я ни видела этих взглядов от людей после того, как потеряла отца, брата, а теперь и дочь. Их жалость ничтожна, и я ее ненавидела.
На мои крики на улицу выскочил Масси, за ним nonna. Я продолжала кричать что-то неразборчивое, упала на траву, не переставая орать. Меня разрывала та боль, которую я хранила все время.
— Девочка моя, посмотри на меня, — Масси сел рядом со мной, держал меня, как в тот день.
Положив морщинистые ладони на мои щеки, он пытался повернуть мою голову, чтобы я взглянула на него, но я кричала в пустоту перед собой, словно пыталась докричаться до кого-то там.
— Мария, прошу, — повторял он. — Взгляни на меня, умоляю.
И когда голос сорвался и я не смогла кричать, Масси удалось повернуть мою голову. Он смотрел на меня с той же раздирающей болью, пока мои глаза видели его через стоящие стеклянные слезы в глазах. Я видела и его мокрые глаза.
Вдруг мне стало стыдно и плохо от того, что я делаю. Я поддаюсь боли и сумасшествию. Этой слабостью заставляю своих близких волноваться и страдать не меньше. Я упала в его объятия.
Масси прижал мою голову к своей груди и, гладя меня по волосам, пока мое тело дрожало от тихих слез, шептал любяще и успокаивающе.
— Ты такая сильная, моя девочка. Посмотри, как Святая делает тебя отважной снаружи и нежной внутри, — он коснулся моей макушки губами, а мои руки сильнее обняли его. — Я рядом с тобой, а они наверху защищают тебя и любят сильно, как я люблю тебя.
Я прикрыла глаза. Впервые я видела темноту вместо того дня, мелькавшего как страшный сон, после осознания которого я понимала, что это была моя реальность, которую хотелось забыть. Я продолжила умирать, но медленнее.
***
Я возвращалась из церкви по летней жаре, позволяя ей беспощадно сжигать меня. Дождавшись, пока все люди, прибывшие сегодня на службу, покинут святые стены, я осталась там одна, молясь на коленях Деве Марии, спрашивая, почему все так, и поставила теплую свечу, зажженную за имя, которое я не успела произнести вслух, имя дочери, которую я не держала в руках, когда она умерла.
Скрипнув дверью, проходя в дом, я услышала голоса и шепот. Пройдя в гостиную, я замерла, рукой схватившись за стену рядом, чтобы удержаться среди всех собравшихся.
Габриэла бросилась ко мне первой, беременная, в свободном нежно-розовом платье. Ее глаза понимающе блестели от слез. Она ничего не сказала, просто крепко-крепко обнимала меня.
Она была первой, с кем я поговорила по телефону после случившегося, кому плакалась так долго, что, казалось, она слушала меня вечность. Каждое ее слово было дороже всего, как и ее поддержка. Габи могла понять меня, самой являясь матерью. Она переживала эту боль со мной, даже если находилась далеко.
Я поддалась вперед, обнимая ее в ответ и положив голову на ее плечо. Запах лаванды от ее воздушных светлых волос ударил в нос, как что-то очень живое, настоящее из прошлого, где все было иначе.
— Моя дорогая, — прошептала Габриэла. — Я здесь. Мы все здесь.
Лоренцо Романо, стоявший позади, сдержанно кивнул, когда Габи отпустила меня из объятий и стала рядом со мной, словно готовясь идти со мной в бой с тем отчаянием, которое меня поглощает.
Рядом с диваном, на котором сидел Масси, стояла Бьянка. Она шагнула чуть в сторону, пропуская мужа.
Витторио подошел неспешно, как всегда сохраняя власть и холод в каждом своем действии. Но его глаза, встретившиеся с моими, были мягче и сочувственнее. После того как у него родился сын, я думаю, он стал менее жестоким, и назвать его дьяволом не поворачивался язык, когда он создал свою собственную семью.
Кузен подошел ближе, взяв меня за руку.
— Ты сильнее всех нас, Тизиэна.
— Я слабее, чем хочу казаться, — тихо ответила я.
— Ты живая, — сказал Витторио. — А это уже больше, чем пустота.
Я кивнула, делая вид, что согласна.
— Донато хотел приехать, но мне нужно было оставить на него Палермо, пока я отсутствую, — пояснил он.
— Да, он звонил мне, передавал соболезнования.
Витторио отступил. Я посмотрела на всех в этой комнате. Лея и nonna стояли рядом, тоже находясь здесь сейчас.
Почувствовав взгляд, тот, от которого нельзя было скрыться, я взглянула на проем, ведущий из гостиной в столовую. Лука стоял там, не проходя в комнату. Просто смотрел, наблюдал издалека.
Здесь были все, чья поддержка для меня была важна, но того, кого бы я по-настоящему хотела бы увидеть, не было.
***
С наступлением ночи, когда весь дом спал, я не могла. Сначала сидела в пустой столовой, а потом, словно по привычке, двинулась по знакомой дорожке в сад.
Ночь была свежей, первая ночь после случившегося, которая не душила меня в пугающих воспоминаниях. Воздух пах жасмином и мокрой травой, час назад прошел мелкий дождь.
У входа в сад я сделала глубокий вдох, будто пыталась оставить больное настоящее за его пределами и, войдя туда, насытиться воспоминаниями из далекого прошлого, которые согревали сильнее огня в камине.
В голове промелькнула мама. Ее голос, который я все еще помнила смутно, и наши моменты в этом месте. Место, где случилось так много, а сколько после было потерянно.
Босоножки на моих ногах спали и были оставлены в стороне. В сад я зашла без обуви, как когда-то мы делали с мамой, чтобы чувствовать траву и почву. Это чувство делало нас живыми, чувствительными к окружающему миру, говорила она. Бибиэна. Имя моей матери и имя, которое я хотела дать дочери. Оно останется в моей голове навсегда, и его было не забыть.
Я дошла до самого конца сада, сев на знакомую холодную лавку.
— Почему ты босиком? — раздался голос из темноты лимонных деревьев.
Я вздрогнула, когда тень отдалилась от веток и из полумрака вышел Томмазо.
— Что ты... — я не закончила.
Мое сознание не позволяло понять, пришел ли Томмазо ко мне во сне или реальности. Я не видела его так давно.
— Прячусь, — усмехнулся он, но внешне выглядел уставшим и разбитым, особенно после того, как взглянул на меня. — Как ты однажды, следя за мной отсюда.
Он указал на знакомые деревья, и я вымученно улыбнулась, помня тот день очень хорошо.
— Ты не должен быть здесь, — зачем-то прошептала я.
— Я знаю, — ответил он, подходя ко мне. — Я ждал тебя здесь каждую ночь в надежде, что ты придешь.
— Я умирала, Томмазо, — в моем голосе возникла вина.
Томмазо кивнул. Мне так хотелось проявить всю любовь, которую я испытывала к нему, но и она была закопана глубоко во мне.
— Они говорят, что ты держишься, что ты сильная, но сейчас я вижу другое.
Я отвернулась, чувствуя, как слезы вновь льются по щекам. Он подошел ближе, сев рядом со мной, и попытался обнять, пока я не стала сопротивляться.
Не понимала, почему я пытаюсь вырваться из объятий человека, которого я ждала и любила больше всех. Может, потому что теперь понимала, что всех, кого мы любим, мы теряем раньше, чем тех, кого ненавидим.
После пары минут моего сопротивления я сдалась, плача на его плече. Томмазо оставлял нежные поцелуи на моих щеках, мокрых и соленых от слез. Он прижимал меня к себе так сильно, словно хотел передать все свои силы и жизнь мне.
— Caro, — отозвался он.
Я подняла голову и посмотрела на него. Наши лица были в нескольких сантиметрах друг от друга. Мое мокрое и поникшее. И его решительное и серьезное, но в глазах боль и переживания за меня со смесью любви, которую мы разделяли друг к другу.
Его ладони уверенно вытерли мои слезы, после легли на мои щеки, заставляя меня смотреть ему только в глаза, без возможности отвернуться.
— Сбеги со мной, — выпалил он вдруг. — Куда угодно, но только не здесь, не тут, где ты уже столько умираешь, потому что единственное мое желание — это чтобы ты жила.
Я затаила дыхание, не веря, что слышу слова, о которых я мечтала и грезила. Слова, за которые я могу зацепиться и как спасением быть вытащенной из этой пучины боли.
— Мы можем сбежать, уехать далеко, чтобы никто не нашел нас, и построить все заново вместе, как ты и хотела с самого начала, но только если ты сможешь расстаться с домом.
— Дом? — дрожащим голосом опешила я. — О каком доме ты говоришь, Томмазо? Когда-то я могла назвать это место таковым, но оно забрало у меня все, что делало это место родным. Ты один — мой дом, и где бы я ни оказалась, пока ты рядом, это то, что мне нужно.
Томмазо замер, будто не верил, что услышит это от меня. Я сама не верила, но понимала, что слова вышли сами, они ждали этого момента слишком долго.
— Значит... ты готова? — спросил он.
Я закивала резко, с отчаянием, будто боялась, что если не скажу «да» сейчас, уже никогда не смогу.
— А ты? — вздохнула я. — Ты предан Диаволе, Витторио, как ты сможешь оставить это и предать Семью?
Возник вопрос. Правда ли я смогу сделать это? Предать всех их ради любви, ради себя.
Он прижал меня к себе сильно, с какой-то дикостью, держал меня не просто руками, но и сердцем.
— Я готов пойти даже на смерть, только чтобы ты была счастлива, такая, какая была живой, счастливой, — прошептал он мне в волосы, нежно прижимаясь ко мне. — Запомни, что я сделаю все ради тебя, caro.
И я была уверена в его словах. Его решительность и непоколебимость зарядили меня, заставили взять последние силы и сделать то, что мы должны были еще давно.