Глава 19.
Смерть — это то, что известно мне с детства, с тех пор как умерла моя мама. С того дня она не стала мне врагом, нет, тогда я не до конца понимала, что случилось с мамой. Но смерть стала тенью, что тихо шла рядом с каждым из нас, не пугая, просто напоминая, что забирает, когда этого не ждут.
Смерть — это гибель с звонким шумом в ушах, запахом пороха и гари. Она, как зверь, внутри разрывает, не оставляя ничего живого на своем пути.
Я не боялась ее, потому что не сталкивалась лицом к лицу. Даже тогда со взрывом машины я не ощутила в полной мере момент, который мог бы стать для меня или моих родных последним.
Я все еще не боюсь ее, но теперь будет казаться, что я несу ее в себе и вижу повсюду. Она будет частью моего дыхания, той частью, которая знает, что это такое.
Смерть отнимает и учит нас ценить, но при этом не понимая, что мы можем умереть без ее помощи или сопровождения.
***
Сегодня все утро я проговорила с Кристиной по телефону. В этот день она собиралась рассказать Саверио про свою беременность. Мы обе волновались от этого момента, но планы немного изменились после того, как прошедшей ночью в Палермо случился ряд нападений на высокопоставленных членов Диаволы. Как когда-то предположил брат.
Наша семья Барбаросса была жива и здорова, но вот некоторые семьи все же пострадали. Поэтому сегодня мы отправлялись в Палермо. Папа, брат и Масси, чтобы разобраться с делами в столице, а я с Леей, чтобы навестить Габриэлу и, возможно, чем-то помочь ей. Нас с Леей должен был везти Томмазо, поэтому в этом была проблема.
Пару дней назад я пыталась поговорить с ним, поймав во дворе нашей виллы. Все закончилось быстрым сексом в саду на заднем дворе, но разговора так и не случилось. Томмазо снова говорил про время и что нам не стоит спешить. Казалось, то время, которое он оставляет нам, съедает внутри и заставляет меня бросаться в ярость.
Мне пришлось прервать звонок с Кристиной, когда в мою комнату постучали и зашла Лея.
— Все собираются уезжать, — вполголоса, словно боясь нарушить тишину, предупредила Лея.
Она выглядела напуганной. Возможно, это из-за произошедшего в столице с Семьей, а может, дело было в другом.
Мы с ней очень отдалились за последние годы. Когда-то обычные воскресные мессы, прогулки пешком и разговоры по несколько часов стали редкостью, к которой мы больше не возвращались. От этого понимания стало вдвойне тоскливо.
— Думаю, нам дадут пару минут, чтобы поговорить, — я встала с кровати, улыбаясь Леи, помня, что раньше моя улыбка вызывала ее ответную улыбку. В этот раз не сработало. — Проходи.
Я подозвала ее, чтобы она не стояла в проеме, прикрываясь от меня дверью, как защитным щитом.
Лея несмело зашла в мою спальню, так словно никогда здесь не была, но села на свое привычное место, где она любила размещаться, когда мы вместе сидели у меня в комнате раньше.
Пока я сидела на краю кровати и больше не улыбалась, Лея сидела в полуобороте за столиком, поглядывая на свое отражение в зеркале. Все такая же маленькая, с большими темными кукольными глазами. Только темные непослушные кудри в детстве превратились в более уложенные, но все такие же милые и делающие Лею индивидуальной.
— Ты же знаешь, что я все еще твоя самая близкая подруга? — теплая полуулыбка появилась на моем лице, когда я протянула ладонь к Лее, чтобы она дала мне свою.
Она этого не сделала и медленно повернула взгляд на меня, глядя с отчуждением.
— Нет, Тизи, — медленно кивнула Лея. — Я не знаю этого. Уже не уверена.
Я сжала губы в тонкую линию, и мне стало стыдно. Отняв руку, я положила ее на кровать.
— Почему? — аккуратно спросила я.
Лея нахмурилась и отвернула голову в сторону. Мне могло показаться, но в ее глазах возникли слезы, которые она сдержала.
— Почему? — посмотрев на меня, удивилась она. — Все, что было вокруг тебя всю твою жизнь, забылось, исчезло, словно и не было, когда в твоей жизни появился он. Это я должна спросить тебя: почему Тизиэна?
Она спрятала кисти рук в своем вязанном нежно-лиловом кардигане и краем ткани вытерла капли слез, предательски упавшие из глаз. Я чувствовала себя плохо, видя, как, оказывается, делала ей больно все это время, даже не осознавая.
— Почему ты отказалась от наших месс, нашей традиции с ранних лет? Почему перестала интересоваться самочувствием nonna? Что заставило тебя забыть о том, что раньше делало тебя счастливой?
Мне было стыдно смотреть в глаза плачущей передо мной Леи. Я понимала свою ошибку.
— Не вини Томмазо, это не из-за него, — глядя в пол, ответила я. — Я знаю, что виновата. Я была эгоистична и признаю это, мне жаль.
Лея кивнула, словно соглашаясь, но я знала, что мои слова не исправят ничего. Однако я могла попробовать.
— Лея, — встав с кровати, я села перед ней на корточки и взяла ее ладони в свои, согревая, — я обещаю, что я исправлюсь, я сделала ошибку, но хочу вернуть все так, как было, потому что скучаю по этому и чувствую, как этого нам не хватает.
Я оставила быстрый невесомый поцелуй на пальцах Леи и улыбнулась ей. Она попыталась сделать то же самое, но я не ждала, что она так сразу сможет простить меня.
Поднявшись, я вернулась на край кровати и с энтузиазмом, чтобы развеять обстановку, спросила:
— А как обстоят дела с Эннио? Столько времени прошло, но толком так ничего и не понятно. Что между вами? — с усмешкой спросила я, и это помогло Леи приободриться.
— Папа, Феличе Барбаросса и Эннио пришли к тому, что меня можно выдать за младшего Барбаросса, и скоро начнется подготовка к помолвке и свадьбе, — Лея вдруг загрустила вновь. — Но дело в том, что я не хочу этого.
Я не сдержала удивления. Помнила, как с детства Лея хотела стать женой Эннио, и с возрастом это желание ее не покидало. Неужели за то время, как мы отдалились, она передумала.
— Но что случилось? — спросила я.
— Недавно я поняла, что это было лишь моим детским желанием, зачем-то я несла его все эти годы с собой до этого момента, пока не осознала, что Эннио не тот мужчина, которого я хочу, — ее голос сорвался и вдруг задрожал, но лицом она была спокойна, словно приняла. — Однако я понимаю, что не в силах изменить то, что мужчины уже решили.
Я тяжело выдохнула, понимая, что Лея оказалась в ловушке почти своей, но сдерживали ее в ней другие люди.
— Может, это лишь волнение и ложное чувство, ты постепенно примешь и... — я не договорила, потому что она перебила меня.
— Я люблю другого мужчину, — твердо сказала она.
Сначала я не поверила в услышанное, но по тому, с каким желанием, уверенностью и необычной для себя решительностью сказала это Лея, я понимала, что все серьезно.
— Кто он? Давно? — я была все еще удивлена и спросила первое, что возникло в голове.
Лея смутилась, вероятно осознав, в чем призналась мне только что, но ответила, пускай тихо и неуверенно.
— Я не знаю его имени, — пожала она плечами. — Но он знает меня, и мы говорили, даже пересекались несколько раз. Он из Семьи, — поспешила добавить она.
Я кивнула, задумываясь. Говоря об этом мужчине, глаза Леи горели, этого нельзя было не заметить. Никогда я не видела в ней ничего подобного при разговоре про моего кузена Эннио.
— Хочешь, я поговорю с папой, чтобы он вмешался и не позволил отдать тебя? — идея возникла сама собой, и я сразу предложила ее подруге.
— Мой папа и сеньор Феличе еще не спрашивали разрешения твоего отца, поэтому это могло бы сработать, — поддержала Лея.
Я улыбнулась, радуясь, что могу помочь ей после того, как навредила.
— Если все получится, мы разузнаем о том мужчине, который понравился тебе, и я помогу сделать так, чтобы у вас все вышло, обещаю, — я подмигнула подруге и, подойдя к ней, обняла.
Она обняла меня в ответ, и я почувствовала тепло прошлого, по которому скучала. Оно сейчас давало мне красок, которых не хватало.
Беременность Кристины убрала тяжелый больной груз с моей груди, и примирение с Леей сделало мое настроение еще лучше. Теперь казалось, что все остальное нипочем.
Вскоре нам пришлось покинуть мою комнату, потому что мы засиделись. Подойдя к лестнице, чтобы спуститься на первый этаж, мы наткнулись на отца и Саверио, которые тоже спускались вниз.
Они спорили, даже ругались, чем привлекли внимание. Я быстро пошла за ними, пока Лея поспевала сзади. Навострив уши, я пыталась расслышать и понять, о чем они говорят.
— Отец, пойми, что ты делаешь! — кричал брат.
— Я прекрасно понимаю, но сейчас это не то, что должно быть в твоей легкомысленной голове при такой ситуации в Диаволе! — криком отвечал папа.
Я не помню, когда бы он так ругался на Саверио, как сейчас. Обычно он не смел повышать голос на нас, своих детей, или свою семью.
— Это чертово положение Диаволы сейчас не может разрушить мою будущую семью, и ты знаешь, что Алексей убит, мы освободились от русских!
Крики продолжались, и я начинала понимать, о чем они беспощадно ругаются. Я поспешила быстрее за ними, они даже не замечали меня позади.
— Да, но не забывай, что есть Михаил, который заменит Алексея, и он придет мстить, как и его братья, и убьет меня, тебе нужно быть готовым в любой момент занять мое место, выкинь из своей головы бред с Кристиной!
Я затормозила, услышав ее имя. Теперь я полностью понимала, что случилось, и я была напугана реакцией папы и его словам. Не понимала, почему он так говорит, зачем рушит счастье своего сына.
Брат и отец прошли крыльцо и двинулись к машинам, которые уже были припаркованы у ворот. Машина брата, в которой они с отцом поедут. Машина Масси и Томмазо рядом.
Я медленно двинулась из дома, но на крыльце остановилась, когда мою руку кто-то схватил. Развернувшись, я увидела перед собой Томмазо, напряженного и нервного.
— Нас увидят, и будут вопросы, — процедила я, останавливая его.
Сейчас я была зла после слов папы, и говорить с Томмазо не хотелось. И мы стояли слишком близко друг к другу. Его правая рука держала мою правую, что делало наше положение неудобным и неповоротливым.
— Я готов, caro, — решительно сообщил Томмазо, заставив мое тело вздрогнуть.
Мои губы раскрылись в момент, чтобы дать ответ. В ушах я слышала звон, далекий громкий голос отца и брата, все еще ругавшихся между собой. Томмазо держал меня, но отпустил, когда я отшатнулась. Я не понимала, почему не могу ничего сказать и ответить.
Голоса стихли. Дверь машины закрылась с громким хлопком. Я мгновенно перевела взгляд с Томмазо на автомобили и взрыв.
Казалось, я переместилась в прошлое, но этот миг был другим. Мир расплылся на миллионы кусков огня и стекла. Воздух выбило из легких. Земля задрожала под ногами.
Машина, их машина превратилась в пылающий комок пламени и дыма. Время замерло, и я не до конца осознавала, что случилось, когда закричала, срывая голос.
— Нет! — в глазах расплескался ужас со слезами, перекрывая видимость. — Нет, нет, нет!
Мои крики, разрывающие не только мое горло, но и сердце острыми огромными когтями, не прервались, когда я рванула вперед к машине.
Но кто-то быстро схватил меня сзади, не дав мне побежать. Руки сжали меня, как броня.
— Отпусти! — уши заложило, голова была готова разорваться на части, но эта звериная боль продолжала вырываться отчаянными криками. — Папа! Саверио!
Я выкрикивала их имена, словно это могло заставить их выйти живыми из пламени, которое полностью окутало машину, не оставив шанса.
Мои губы, иссохшие от боли, чувствовали соленые слезы, стекающие по лицу. Я не знала, что происходит вокруг. Перед глазами была лишь эта горящая машина. Огонь, исходящий от нее, обжигал лицо жаром, пока внутри меня все становилось мертвым.
Почему моего папу и брата не спасали? Их надо достать из машины. Потушить огонь. Спасти! Я хотела их спасти, не зная, что больше не могу.
Я, как дикое животное на цепи, стала вырываться из рук, сомкнувших меня в кольцо. Ногтями я цепляла свою и чужую кожу, рвала, тряслась.
Я была готова сделать все: кинуться в огонь, умереть, но только бы спасти их... Не могла, не могла потерять их. Я была в полнейшем сумасшествии, но боль заняла все мое тело, мне надо было сделать все, что было в моих силах.
— Пожалуйста, — стала умолять я, но мой голос дрогнул и сорвался. — Отпусти... Я должна... Их вытащить.
Но меня держали слишком крепко, отчаянно, словно зная, что если отпустить, потеряют. Я уже умерла. В том огне, даже если не была там. Тихо, без крови или ожогов.
— Это неправда, — я не могла оторвать свирепого взгляда от горящей машины, когда меня опускали на пыльную, горячую от солнца и огня землю. — Папа... папа... Брат... брат.
После для меня все потухло. В глазах была темнота, но она сопровождалась огнем, страшным и уничтожающим то, что я любила больше жизни.
***
Любовь делает нас уязвимыми. Она ослабляет нашу бдительность, и мы совершаем ошибки. Некоторые из них легко исправить, но другие могут дорого обойтись.
Эти слова Томмазо повторял про себя раз за разом, снова и снова держа Тизиэну в своих израненных ею же руках. Она была жива, но он видел, как в этот момент умерла... Там, глубоко внутри себя.
Темные волосы, некогда нежные и мягкие, разлетались на сильном, яростном, холодном ветру, который появился сейчас. Тизиэна потеряла сознание, находясь в его руках. Лицо ее было бледным, но все еще решительным.
Глядя на нее, в глазах Томмазо все произошедшее промелькнуло заново. Взрыв. Он схватил ее инстинктивно.
Как никогда он был уверен, что если отпустит ее, она бросится в чертов огонь за ними, за теми, кто не вернется. Надо быть глупцом, чтобы не понять, что Карло и Саверио Барбаросса погибли. Их не было. Огонь заживо сжег тела, а взрыв до этого явно разорвал их.
Тизиэна вырывалась, кричала и плакала до последнего. Уверенная, что еще способна что-то изменить.
Она была в его сильных крепких руках, в которых теперь могла не сомневаться. Томмазо сказал это сам себе и пообещал, прижимая девушку к себе крепче.
Но что он уже мог сделать, если она сейчас в его руках живая и невредимая, однако внутри мертва и пуста. Это было страшнее, чем смерть.