Глава 16.
В особняке моего дяди Алессандро мы остались до вечера, а после поехали домой. Путь обратно проходил в машине Томмазо, мы ехали вместе, и я уже час ломала голову, как начать разговор, с которым мне не хотелось тянуть.
Я была уверена и чувствовала, что Томмазо выслушает меня и поймет. Лишь малая надежда на то, что он хочет того же, что и я, потому что я знала его хорошо, чувствовала его взгляд и любовь.
— Знаешь, я все думаю об этом, — мой голос был тише обычного, когда я начала. — О нас. О будущем.
Томмазо на миг оторвал взгляд от дороги, чтобы взглянуть на меня с непониманием. Сосредоточившись, я продолжила.
— Я больше не хочу прятаться. Хочу, чтобы мы были по-настоящему и пошли к моему папе, мы могли бы поговорить о нас, не бояться, — мои мысли в голове перемешивались, и я начала говорить активнее. — Я очень хочу, чтобы ты был частью моей семьи, моей жизни всегда. Узы брака, наш дом и дети — все, что есть у других людей, любящих друг друга.
После моих слов наступило слишком долгое молчание. Я следила за реакцией Томмазо, которая говорила без слов. Серьезный, резкие черты лица и напряженный взгляд. Мое тело сжалось от смешанных чувств. Мне даже не хотелось слышать его ответ.
— Мы спешим, — наконец сказал Томмазо, но в его голосе не было злости, но и нежности тоже. — Ты знаешь, что твой отец никогда не примет меня, нас. Мы еще не готовы и не решили, но у нас есть время.
Томмазо говорил отстраненно и словно каждое слово ему давалось с тяжелым грузом на сердце. А может, я просто хотела видеть, что ему также непросто признавать проблемы, которые у нас есть.
Я оторвала взгляд от лица Томмазо и смотрела прямо на ровную, идущую вдаль дорогу. Мы почти приехали, поэтому наша разлука приближалась с каждой минутой.
— Нет, оно уходит, — сказала я, не глядя на него. — Мы думаем, что все еще впереди, но каждый день, когда мы отступаем, отдаляет нас. Ты ищешь проблему во всем, как отговорки, — я говорила спокойно, словно эти слова не ранили внутри, пока сердце больно горело.
Я не хотела обвинять Томмазо, но внутри горела злость, право любви и желание бороться за нее. Его останавливали внешние проблемы, которые будут на нашем пути, и мне так хотелось идти прямо на них, чтобы разрушить навсегда.
— Просто пока рано, — сжав руль пальцами и заезжая во двор виллы, бросил Томмазо.
— А если станет поздно? — спросила я, хоть и понимала, что начинаю злить его, но я была зла не меньше, надеясь, что мы боремся за одно и тоже.
Томмазо последний раз взглянул на меня, чтобы потом покинуть машину. Дверь за ним закрылась слишком тихо, как будто его здесь и не было до этого момента.
Я была одна в машине, из окна наблюдая за нашим домом, где я не почувствовала того же тепла и уюта. Только мое учащенное дыхание напоминало, что сердце все еще верит до конца.
***
Томмазо покинул машину тихо, но только чтобы не сделать свое присутствие громким и разрушительным. Ему нужно было переждать, пока злость в нем уляжется и он с чистой головой обдумает это.
Почему она сказала это сейчас? Почему именно сегодня ее голос дрожал, как будто она была готова, а он нет?
Тизиэна покинула машину и, проходя мимо Томмазо, замедлила шаг, надеясь, что тот остановит ее. Но чтобы он сказал ей сейчас? Явно то, что не понравится девушке, и он молча позволил ей уйти и скрыться в доме.
Было уже поздно. Он знал, что Тизиэна больше сегодня никуда не отправится, и его охрана ей не нужна, пока она дома под защитой других. Томмазо решил не оставаться в Сиракуза в домике охраны, а вернуться домой на ночь.
Добравшись до Модике и уже стоя у дверей дома, Томмазо понял, что оставил ключи в домике охраны. Ему пришлось стучать, чтобы сестра открыла дверь, и он надеялся, что она не спит.
Кристина открыла почти сразу, будто ждала, предчувствовала, что брат приедет сегодня.
— Заходи, — тихо сказала она, пропуская Томмазо внутрь.
Он завернул в гостиную, освещенную одним лишь скудным светом луны из окна. Упал на старый диван, скинул куртку и уставился в пол. Молчал. Долго.
Кристина стояла рядом с ним, наблюдая за братом и понимая, что что-то произошло, но молчала вместе с ним.
Она осторожно села на диван рядом с ним и наконец спросила.
— Ты чего-то испугался?
Томмазо поднял голову, и в глазах у него не было злости, только боль. Сестра сразу поняла, что права.
— Она хочет, чтобы мы пошли к ее отцу. Чтобы стали семьей.
Морщина между бровями Томмазо не ускользала, а становилась все заметнее. Тело было напряжено так, словно он был готов вступить в битву с самой судьбой, которая приносила им слишком много проблем и непониманий.
— А ты? — снова спросила Кристина.
Томмазо отвел взгляд.
— Я тоже хочу. Больше всего на свете, но я осознанно понимаю, что наш мир не даст нам возможности быть и любить как все. У нас нет надежды на одобрение ее отца и общества.
— Это то, что вы можете решить, — запротестовала сестра, не согласившись с ним. — Причина в другом, она глубже?
Кристина спрашивала, но предчувствовала, что снова права. Легким движением она коснулась груди брата, чувствуя его сердце и учащенное от гнева, злости и растерянности дыхание.
— Да, — глухо отозвался Томмазо на ее вопрос. — Я все еще боюсь любви, боюсь не защитить Тизиэну, боюсь погубить ее, не осознавая, боюсь, что забираю у нее что-то более важное.
Столько «боюсь» Томмазо никогда не говорил за всю свою жизнь. С сестрой он был откровенен, понимал, что ему нечего скрыть от нее. И в мыслях раз за разом пролетали подтверждения того, что любовь делает его слабым, слишком уязвимым.
— Она знает, что ты не идеален, Томмазо, и не просила этого от тебя, — нежно, даже по-матерински заговорила Кристина. — Она просит тебя быть настоящим. Ты думаешь, что отдаляясь и придумывая отговорки, отчего-то защищаешь ее, но на самом деле ты отнимаешь у нее выбор. И у себя тоже, загоняя себя в угол этими страхами, которые ты выдумал.
Томмазо закрыл лицо руками. Думал о том, что это не так. Все, чего он боится, реально, и любая случайность, ошибка, промах могут сделать Тизиэне больнее, чем его отказ, который, он думал, обезопасит ее.
— Я боюсь и признаю это. Я слаб перед ней и ее любовью. Она словно затуманивает мне глаза и голову, и я становлюсь менее бдительным и осторожным, а это приводит к проблемам, опасностям, мы проходили через это, — Томмазо терялся в собственных мыслях, которые душили его сильнее, чем он своих врагов. — Она говорит мне, что времени больше нет, но оно так нужно мне, чтобы я понял, как быть с ней и нашей любовью сильнее, когда пока это не выходит. Я не могу дать слабину, когда нужен ей сильным, и дать всему рухнуть, но сейчас я слаб внутри.
И вот, казалось, он пришел к чему-то, взял из этих тревожных мыслей ту разумную долю, за которую мог зацепиться в этом хаосе.
— Но ты уже рушишь все сам, — твердо сказала Кристина. — Ты любишь ее?
Томмазо не понял, зачем был этот вопрос, но ответ вырвался из него отчаянным выдохом.
— Всем, что у меня есть, но я не могу сделать сейчас, но сделаю потом.
Сестра обняла его, тихо прошептав.
— Тогда сделай это. Дай вам обоим время, если ты считаешь это правильным решением для вас.
Он прижался лбом к плечу сестры. Томмазо чувствовал эту слабость, но не потому что правда ослаб физически, а от любви, которую не знал, как удержать.