Moonlight

═╬ ☽ ╬═

Жизнь не стоит на месте. Все находится в движении, все меняется, даже люди и их чувства, но только не Юнги.

У него есть то, о чем мечтает каждый: надежные друзья, крыша над головой, титул, богатство и любящий человек рядом. Но даже это не вселяет в леопарда чувства покоя, оставляя ощущение гложущей опустошенности и неудовлетворенности. Мину кажется, что он не заслуживает тех лавров, что ему достаются с небывалой простотой. Не заслуживает Хосока, потому что, как бы ни старался, не может ответить взаимностью на пылкие чувства.

Юнги неправильный, бракованный, гадкий, но при одном только взгляде на Чимина сердце сжимается судорожно и неприятно бухает с гулким эхо о ребра, доставляя дискомфорт. Мужчина не может не смотреть, не может отвести глаз, встречая ответный противоречивый отклик в изумрудной звериной радужке оборотня. Их притяжение обоюдное, связь запретная, отличие лишь в том, что один ему сопротивляется, а второй потакает нездоровым желаниям и подталкивает к ошибкам.

Пак то ли бесится из-за потери того, кем манипулировал долгие годы, то ли переходит на новый уровень одержимости, начиная осознавать собственную глубину испытываемых к Юнги чувств. Оттого и не оставляет в покое ни на минуту, зная, за какие ниточки следует дернуть, чтобы разозлить мужчину и довести до белого каления, но чтобы получить то, чего желает на самом деле, – увы, никогда. Мин не поддается на провокации, избегает встреч и бесится еще больше, ведь от себя и своих мыслей не убежишь, как ни старайся.

Хосок потрясающий, заботливый, внимательный, чувствительный и романтичный, но Юнги не подкупают его достоинства. Гнилая черствая душонка будто закрывает глаза на все хорошее и упрямо тянет к другому, такому же мерзкому, импульсивному и двуличному. Отрицай, не отрицай – сердце не обманешь, оно не способно полюбить насильно, когда уже отдано другому. Но никто ведь не запрещает пытаться, не правда ли?

Мин занимается самообманом и причиняет боль сразу трем людям, и один из них уж точно никак не заслуживает этого. Чимин считает иначе и не оставляет попыток вывести на серьезный разговор, растормошить и вытащить наружу настоящие чувства, искренние и непритворные. Жаль, что они выворачивают Юнги наизнанку куда сильнее, нежели притворные. Он старается, правда старается быть хорошим партнером для Хосока, но сделать со своей натурой, увы, ничего не может, воздвигая преграду отчуждения непроизвольно.

Это как барьер глубоко в нем, не разрушить и не проникнуть сквозь него, достучавшись до естества. То ли защитный механизм, то ли страх снова оказаться беспомощным или уязвимым перед кем-то. Мин не совершает ошибок дважды и не наступает на одни и те же грабли. Чимин ломает любые преграды с легкостью и опровергает заблуждения напором, потому что элементарно не хочет отдавать свое. Забавно, ведь еще каких-то полгода назад он с таким же упорством боролся за Чонгука.

Наверное, именно это и становится главным аргументом в сопротивлении Паку. Юнги не хочет быть очередной игрушкой, заменой или просто собственностью. С таким же успехом Мин проживет остаток жизни в одиночестве и сложит голову в битве, чем проведет ее в попытках угнаться за чем-то, что никогда не станет принадлежать ему. Звучит достойно благородного человека, коим он не является даже на йоту, когда взбешенный донельзя толкает Чимина к стене, с садистким наслаждением отмечая недовольное шипение, и впивается в растянутые в усмешке губы. Не целует даже, раздирает их в кровь и слизывает ее жадно, раскатывая на языке медный вкус, глотает грудные стоны и берет без спроса там же, наплевав на случайных свидетелей.

Юнги отвратителен самому себе, потому что Пак единственный, кому он, по правде говоря, никогда не умел отказывать.

– Каково это – играть на два фронта, Юнги? – обнаженное тело Чимина – произведение искусства, гибкое, стройное, худое и подтянутое. Плавные изгибы и округлые формы притягивают взгляд, гипнотизируют и направляют мысли в совершенно иное русло. Мин завороженно следит за перекатами мышц, благоговейно скользит кончиками пальцев по влажной от пота медовой коже и поднимает пустые безэмоциональные глаза на леопарда. Внутри него не чернота даже, серое ничто, сухое, безжизненное, блеклое, как и хозяин, и оно дрожит и трепещет при приближении к нему пылающего огня, извивающегося языками яркого пламени в Паке, перенимая чужое тепло.

– Каково это – играть моими чувствами многие годы? – Чимин беспощаден и режет без ножа по больному, не считаясь с Мином. Раньше Юнги наверняка купился бы на его удочку, но сейчас только улыбается невесело и делает ответный выпад без надежды достичь цели. Пак жестокий, чувства не имеют для парня значения, равно как и люди. Он признает только холодный расчет и двуличие, умело пользуясь подаренным природой лицом и телом. Прекрасный снаружи и гнилой внутри. Идеальное подспорье мнимому благородству и честности Мина.

– Лучшая из игр, в которых мне доводилось принимать участие, – Чимин льнет к Юнги дикой кошкой, обнимает со спины, желая слиться с ним, въесться под кожу, стать паразитом внутри его тела и подчинить своей воле. Если бы все только было так легко. Мужчина равнодушно сбрасывает с себя чужие руки, что подобно опасным лианами обвивают грудь, угрожая задушить, и поднимается с постели, накидывая на плечи рубашку. Он и так засиделся в гостях дольше обычного, пора и честь знать.

– Не боишься оказаться в проигрыше в конечном итоге? – Чимин поднимается следом, не удосуживаясь прикрыть наготу, следует за ним опасным хищником, не отводит глаз, и если бы Юнги не знал его, то мог бы подумать, что видит в них затаенный трепет и теплоту. Влюбленное сердце всегда рисует то, чего нет на самом деле, идеализируя жестокую действительность, в которой нет места наивности и несбыточным мечтам.

– До тех пор, пока ты играешь вместе со мной, нет, – Мин испуганно вздрагивает, ощущая обжигающе теплую ладонь на своей груди прямо в том месте, где содрогается в конвульсиях измученный орган. Это очень близко к признанию, близко к тому, чего страшатся оба, понимая, насколько далеко зашли их интриги, обретя совершенно иной оборот и эмоциональную составляющую.

– Я больше не желаю играть в твои игры, Чимин, – Юнги пытается убрать от себя руку, пытается оттолкнуть, но пальцы против воли оборачиваются вокруг запястья в том месте, где бьется сошедший с ума пульс, качая по венам кровь. Пак будто боится чего-то, глядит с надеждой и мольбой, ищет слабину в неподвижных чертах лица и практически шепчет недоверчивое:

– Предпочтешь мне Хосока?

Вот оно – яблоко раздора. Мин интересен для него, потому что принадлежит другому, потому что выбрал быть счастливым, а не жалким рабом кукловода, не способного на любовь. Запретный плод всегда сладок. Из покон веков люди стремятся заполучить недосягаемое забавы ради, жажды наживы или красивого трофея. Глупый, он почему-то думал, что сможет сбежать и все забыть, но память – жестокая сука, которая запоминает самое худшее и не дает отпустить прошлое.

Предпочтешь мне Хосока?

– Предпочту, – согласно кивает леопард, – в отличие от тебя, он не путался с Намджуном и не строил козни за спиной у своего короля, – Чимин только смеется заливисто и обвивает руками шею Юнги, кривя губы в усмешке. Его не смущает тот факт, что Мину известен каждый шаг, каждое неверное движение. Ему плевать, он перед ним обнаженный не только телом, но и мыслями, помыслами, жалкой алчной душонкой и выжженным сердцем, вряд ли способным на любовь.

– О, неужели я такой плохой? – в голосе неприкрытая издевка, но в глазах, этих обманчиво-чистых омутах, никогда не говоривших правду, отчего-то плещется сейчас тоска и обида, словно сказанное действительно задевает парня за живое.

Чимин, может, и не умеет любить, но чувствам не требуется обучение, нутро само подскажет правильную последовательность действий. А все естество леопарда тянется только к Юнги. Юнги, способному приручить дикого зверя, обуздать взрывной характер и покорить дурной нрав одной лишь жесткой хваткой. Для Пака он господь бог и дьявол в одном лице, единственный, кому парень готов покориться и отдаться без остатка. Но разве кто-то оценит его излишне эмоциональный порыв? Мало желать, чтобы тобой обладали, нужно еще найти того, кто захочет тобой обладать.

– Не мне судить, – Мин пытается не верить, пытается не принимать чью-то сторону, пытается не вестись на уловки и не чувствовать ничего, но просто не может. Сука, у Чимина слишком огромная власть над ним.

– Думаешь, я предатель? – зрачки недобро сужаются, а во вкрадчивом шепоте слышится змеиное шипение. Пака злит его недоверие, практически оскорбляет, но Юнги не видит на то никаких причин. – А ты давно себе за спину заглядывал?

– О чем ты? – у мужчины мурашки ползут по коже, и нехорошее предчувствие неприятно скручивает живот. Чимин говорит загадками, и это ни черта не успокаивает в данный момент, только больше действует на нервы.

– Считаешь Хосока ангелом? А ты уверен в его преданности? – Юнги застывает бледным безмолвным изваянием, цепенеет будто, отчего-то впадая в ступор из-за простого с виду вопроса. Уверен ли он в преданности Хосока? А что, собственно, Мин вообще о нем знает? Не удосужился даже толком разобраться в человеке, не стал копать глубже, полагаясь на здравомыслие Чонгука. Но с таким же успехом можно доверять и леопарду перед собой. – А в моей тебе? – ответ не заставляет долго ждать. Юнги даже не приходится раздумывать над ним. Чимин никогда не принимал его чувств, никогда ничего не обещал, никогда не клялся в верности и не дарил ложных надежд. Чимин ему никогда не врал. – Подумай над моими словами, Юнги.

– Что ты знаешь? – впервые за долгое время мужчине становится по-настоящему страшно. Мину кажется, что он упускает нечто важное, какую-то недостающую деталь, что ускользает от понимания, не желая обличаться в мысли или события. И самое ужасное во всем этом то, что у Пака есть ответы на любые вопросы. Недосказанность между ними бесит, неизвестность бесит, бесит все, что связано с Чимином, отводящим взгляд в сторону и превращающимся в уязвимого и беззащитного мальчишку.

– Что-то, что не понравится никому из вас, – он что-то знает, безусловно, и не желает говорить об этом вслух. Или не может? У Юнги совершенно нет времени выяснять подробности и уж тем более выпытывать правду силой.

– С меня хватит этих игр, – Мин рычит раздраженно, когда леопард встает у него на пути, вцепляется в руку мертвой хваткой и смотрит слишком испуганно и умоляюще. Он никогда не видел Пака столь уязвимым раньше, не видел столько настоящих чувств, скрытых под маской притворства, и это злит, потому что открывается парень ему не потому что хочет, а потому что не видит иного выхода из ситуации. Чимин играется даже сейчас, пытаясь давить на жалость, только Юнги больше не верит ни во что.

– Юнги, пожалуйста, – голос надламывается, а в уголках глаз проступают блестящие алмазы слез. Какая игра, просто браво, сцена потеряла превосходного актера. Мин теснит Пака к стене, давит своим присутствием и сжимает до боли плечи мертвой хваткой, грубо встряхивая и со злобой заглядывая в бездонную черноту человеческой радужки.

– Скажи. Мне. Правду, – требовательно чеканит каждое слово Юнги и чувствует, как дрожит в его руках Чимин, как всхлипывает тихонечко и, кажется, рассыпается с каждой секундой все быстрее, отбрасывая прочь маски и роли. Он подается вперед слишком быстро, жмется к тонким губам пугливо, не надеясь на ответный отклик, и отстраняется так же неожиданно, утирая слезы тыльной стороной ладони.

Пак смотрит на Мина в ответ, и в этом взгляде взрываются целые вселенные из отчаяния, боли и нежности. Юнги не железный, и именно в этот момент что-то с треском ломается глубокого в нем, слышится звон разбитого сердца, покоренного на сей раз окончательно. Руки против воли обнимают прильнувшего к нему парня крепко, ведут успокаивающе по спине, ощущая упругость напряженных мышц, и проклятый трепет пробирает тело до дрожи, когда Чимин обнимает его за шею и шепчет на ухо еле слышно:

– Когда придет время выбирать сторону, сделай правильный выбор, Юнги. Я не смогу спасти двоих, – Пак сбегает, ускользает, оставляя после себя сводящую судорогой боли грудную клетку пустоту и миллион новых вопросов, так и не получивших ответа. Он несет на своих плечах бремя какой-то тайны. Тайны, что не дает ему покоя и терзает так же сильно, как и любовь, в которой Чимин не признается даже под страхом смертной казни.

Но Мину и не требуются слова, чтобы понять всю глубину испытываемых им чувств, губы просто горят следом чужого прощального поцелуя с привкусом слез и горечи.

═╬ ☽ ╬═

Тэхён не умеет идти на уступки. Для Чонгука это одновременно и приятный бонус, добавляющий пикантности в их отношения, и проклятье, потому что любит сопротивляться ему мальчик не только в постели, но и в повседневной жизни, когда король отказывает супругу в чем-либо, ссылаясь на срочность и важность дел.

Сегодняшний день не исключение, Ким врывается к нимир-раджу в кабинет неожиданно, принося с собой ароматы цветов, зелени и летнего тепла, облизывается предвкушающе и едва ли не мурчит на ушко сладкое предложение, от которого предсказуемо дергается заинтересованно член в брюках, а по телу разливается жар.

Для Чона каждое такое появление превращается в своего рода азартную игру, где нет победителей и проигравших. Однако конкретно в данный момент он и вправду не может поддаться на уговоры, обремененный ответственностью дать ответ послу касаемо предложения о заключении нового дипломатического соглашения с одним из островных государств. Если бы еще это понимал нимир-ра.

Но Тэхёну плевать. Ему до свербящих яиц хочется в себе член, хочется близости и внимания упрямого занятого короля, что находит время на что угодно, но только не на своего котенка. Ким демонстративно резко отшатывается от Чонугка, поджимает губы недовольно и идет к дивану, изящно стягивая с себя по пути камзол. Демонстрация негодования более чем красноречивая, остается только сесть поудобнее и насладиться представлением. Ткань с тихим шелестом падает на пол, оседает грудой тряпья, а взгляд мужчины невольно замирает на тонкой стройной фигурке, незримо лаская каждый изгиб.

Тэхён прекрасен, даже чересчур, и чертовски притягателен в своей естественности и непосредственности, когда опирается ногами о мягкую вставку кушетки, укладывает руки на спинку, медленно спускает с бедер тонкие трико, оголяя смуглые ягодицы, и прогибается в спине изящно, открывая просто потрясающий вид для неожиданно голодного взора короля на розовую влажную от смазки дырочку. Рубашка задирается выше, оголяя очаровательные ямочки на пояснице, и Чонгук едва ли не давится воздухом и сглатывает тяжело ком в горле, когда Ким провокационно выпячивает зад, ведет пальцами нарочито неспешно между половинок, собирая подушечками влагу, и тут же толкается ими внутрь, срывая, кажется, с губ обоих сорванный стон.

Температура в комнате подскакивает в два раза, мужчина рассеянно облизывает пересохшие губы, расстегивает поспешно ворот рубашки, чувствуя удушение, шире разводит ноги в стороны и глаз оторвать от разворачивающегося перед ним представления не может. Он забывает обо всех проблемах и делах, из головы вылетают мигом все мысли, а в штанах становится ужасно тесно от той симфонии сладких звуков, которыми наполняется помещение, когда Тэхён медленно ласкает себя, глядя на нимир-раджа поплывшим томным взором.

Разве ты не хочешь помочь мне и принять участие в этой игре?

Ким протестует в своей манере, но до того прекрасно и чарующе, что Чонгук попросту не может ему сопротивляться. Не может просто смотреть на то, как мальчик получает удовольствие без него, как стонет надсадно, в спине сильнее прогинаясь и демонстрируя острую линию позвонков, и хрипит вымучено, наверняка желая ощутить внутри что-то больше длинных пальцев. Оба знают прекрасно, с каким расчетом проведена демонстрация, и Чон признает поражение без сожалений, когда не выдерживает окончательно, поднимается с насиженного места, подходит к нимир-ра вплотную, пристраивается сзади, давя собственным присутствием, оглаживает ладонью упругую сочную ягодицу и проталкивает свои пальцы к уже имеющимся четырем внутрь.

Проклятье, этой жажде нет конца и края. Их запахи усиливаются, и осознание происходящего прошивает сознание белыми нитками восторга. Течка не у зверя, диктующего правила игры. Течка у них обоих, и это страшнее в разы, если бы не тот факт, что Тэхён приходит с леопардом к согласию, жмется к Чонгуку спиной и оборачивает руку вокруг шеи, притягивая в себе еще ближе. Ким вожделеет его не только телом, но сущностью, всем своим естеством, упрашивая понять, приласкать и сделать уже хоть что-нибудь, чтобы унять терзающую изнутри агонию.

Чон делает.

Он плюет на одежды, плюет на открытую дверь, плюет на то, что в кабинет могут зайти и увидеть то, что видеть не положено никому, приспускает штаны для того, чтобы только достать ноющий от возбуждения член и приставляет головку к пульсирующей мокрой дырке. Король толкается внутрь с низким рыком и срывается на быстрый резкий темп, столь необходимый сейчас обоим. Мужчина теряет голову, прощается с самообладанием и отдается на волю инстинктам, позволяя их леопардам слиться воедино на метафизическом уровне, ощутить всю гамму обуревающих чувств и насладиться обоюдной агонией сполна.

Чонгук в Тэхёне тонет с каждым разом все сильнее. Им невозможно надышаться, невозможно передать словами ту огромную любовь и привязанность, которые он испытывает к хрупкому ласковому мальчику, доверчиво льнущему ближе. Это где-то за пределами понимания, за пределами всего земного, потому что чересчур возвышенно и громогласно, не требующее объяснений. Чон снова проигрывает, но до того приятно и сладко, что не испытывает ровным счетом никаких сожалений, вжимая нимир-ра в кушетку и доводя до разрядки парочкой выверенных толчков.

Ими движет не похоть, ими движет голод, неконтролируемое желание, которому нет объяснения. По крайней мере, такого, которого хочется придерживаться и оправдывать им свое поведение. А в оправданиях Чонгук не нуждается, потому что принимает свою сущность со всеми недостатками, трепещет и ликует от того, что так же его принимает и Тэхён, возможно, не до конца понимающий истиную природу, но более не сопротивляющийся ей, отдающийся мужчине безоговорочно, без страха и неуверенности. И это дарует крошечную надежду на то, что все в их непростых отношениях рано или поздно наладится, придет в норму, сотрется окончательно налет недосказанности и неловкости, а чувства обретут вполне ясную форму признания.

Когда спадает первая волна экстаза, светлеет разум и с ним приходит осознание сделанного. Ким не пугается свершившегося факта, скорее смущается собственной наготы и кидает испуганный взгляд на дверь, будто боится, что в кабинет кто-то ворвется прямо сейчас, когда он обнажен и уязвим перед окружающими. Чонгук успокаивающе ведет губами по влажному виску, снимает с себя рубашку и заворачивает в нее оробевшего мальчика, который мгновенно льнет ближе, тычется носом в шею и дышет сбито, шепча очередное обескураживающее откровение.

– Из меня так сильно течет, – господи, Тэхён совершенно невыносим, когда признается в постыдном вот так непосредственно, заводя снова одной лишь невинной фразой. Чон ведет по его бедру ладонью рассеянно, забирается под длинные полы ткани и размазывает пальцами сперму по пульсирующему колечку, вовлекая парня в терпкий влажный поцелуй и прикидывая, смогут ли они добраться до спальни сейчас, потому что мучить Тэ и дальше на этом узком диване слишком большое преступление.

– С тех пор, как мы были на последней охоте, вас будто подменили обоих, – вспоминаются сейчас слова Юнги, когда Чонгук увлекает Тэхёна прочь из кабинета. Вассал вошел в самый неподходящий момент в прошлый раз. Тогда Ким с присущим ему любопытством и восторгом следил за метаморфозами отдельных частей тела короля, демонстрирующего возможности их сущности на практике.

– А там, – Тэ облизывался и краснел, завороженно следя за вытягивающимися острыми когтями на руках нимир-раджа, – ты тоже становишься больше? – Мину наверняка хотелось ударить себя по лицу, потому что заколебался заставать их за непотребствами в разных уголках замка. Будто спальни им мало.

Но Чонгуку было плевать, куда как сильнее его интересовала реакция Кима на откровенную провокацию, от которой мужчина не смог удержаться.

– Можешь сам убедиться, – не описать того восторга, который испытал Чон, когда Тэхён действительно осмелился прикоснуться к нему, уложив робко ладошку на пах, и рефлекторно сжал пальчики, завороженно проведя по стволу прямо сквозь ткань брюк и заслужив тихий восторженный стон. Который потонул в обреченном завывании Юнги, что разразился праведной тирадой, вконец смутив Кима и заслужив убийственный взгляд от короля.

– От лица всех пока еще здравомыслящих, Чонгук, я тебя очень прошу, увези ты своего кота куда-нибудь на неделю, и сам проветрись с ним заодно, иначе вы своими сексуальными флюидами сведете с ума весь замок, – последнее, что бросил перед уходом донельзя возмущенный Мин. – Устроите себе медовый месяц и сэкономьте всем нам нервы, – и эта мысль, безусловно, здравая и логичная, просто раньше Чонгук не придавал ей такого большого значения, как сейчас, ибо не понимал того, каких масштабов голод может охватить обоих.

Чону говорили, что он ненасытный, но только теперь мужчина действительно понимает значение этого слова, когда Тэхён по возвращении в спальню седлает его бедра, окольцовывает руками за шею и насаживается на член снова, стонет так сладко и мучительно, что король готов душу дьяволу продать, лишь бы слушать это вечность.

Они оба голодные, жадные, им мало прошлых заходов. Мало того, как Чонгук втрахивал мальчика в диван до скрипа несчастного дерева. Мало того, как мужчина, не удержавшись, взял Кима сзади в безлюдном коридоре просто потому, что захотелось, а на нимир-ра из одежды была только безразмерная рубашка. Мало того, как брал на весу у стены, когда они наконец-то добрались до спальни, хотя из Тэхёна уже откровенно текла сперма, не сдерживаемая растраханной дырочкой, по-прежнему влажной и требующей новой порции семени.

Чонгук засаживает ему по новой, толкается грубо, резко, быстро, и Ким мычит довольным котенком, опирается на сильные плечи, дышит сбито, сорванно и подмахивает в ответ, скача на нем умелым наездником. Это похоже на одержимость, на нескончаемый голод, которому нет конца и края. Они горят в агонии и не могут успокоиться, терзая друг друга приятнейшим из способов. Чон словно видит мальчика с еще неизведанной стороны, постигает темные уголки его души и рычит восторженно, оставляя вереницу синяков и засосов на медовой глади кожи.

Тэхён не менее ненасытный, и это почему-то радует Чонгука вдвойне, потому что еще ни с кем и никогда он не сходился настолько хорошо темпераментами в сексуальном плане, как с этим покладистым мальчиком, охотно подставляющимся ему при первом же удобном случае, провоцирующим на безумства. Нимир-ра отводит бедра назад, насаживается сам до упора и хрипит от наслаждения, откидывая голову и облизывая пересохшие губы, когда обоих настигает долгожданный оргазм, расмазывая по простыням беспомощными ослепленными оболочками.

Ким словно парит в невесомости, ощущает небывалую легкость и изможденно прикрывает глаза, пытаясь выровнять к чертям сбившееся дыхание. Но тщетно, марафон выпивает из него все соки, оставляя с приятной ноющей тяжестью в мышцах и сгустками выплескивающейся из растраханной дырочки спермой. У Тэхёна нет даже сил встать с короля, и он удобно устраивает голову у мужчины на плече, получая ласковые ленивые поцелуи в шею и висок.

Чонгук гладит мальчика по спине невесомо-нежно, рисует рассеянно витиеватые узоры вдоль позвоночника и марает пальцы в белесом семени, размазывая то по ягодицам. Звери внутри них утробно мурчат, свернувшись довольными клубками в черноте метафизического канала. Они насытились на несколько дней вперед, получив желаемое, а вот король с супругом вряд ли. Голод, который Чон испытывает к Тэхёну, не унять ничем.

– Интересно, что ты любишь больше: секс со мной или секс вообще, – обжигает ухо низкие ноты будоражащего нутро голоса, и Ким нехотя приподнимает голову, опирается ладонями на влажную чонгукову грудь и заглядывает в глаза, неуверенно прихватывая зубами нижнюю губу. Он выглядит сейчас таким уютным, домашним, милым, растрепанным, раскрасневшимся и уязвимым, что у короля сердце сжимается болезненно и щемит от восторга, заставляя задыхаться огромнейшим спектром накативших на него чувств. И оно практически останавливается в тот момент, когда Тэхён шепчет еле слышно оглушительно-громкое признание.

– Больше всего я люблю тебя, – Ким впервые произносит это вслух, возможно, неосознанно и сгоряча, но сорвавшихся с языка слов уже не вернуть. Ему так страшно открываться кому-то, говорить о том, о чем не решался сказать даже брату, потому что больше всего на свете мальчик страшится отказа. Страшится, что его сердце растопчут снова, лишив возможности биться хотя бы теперь, когда есть для кого и ради кого. Сейчас Тэ не уверен ни в чем, а потому уязвим и практически раздавлен. Он доверяет Чонгуку всего себя, вверяет на суд и ожидает смертельного приговора, одним лишь взглядом умоляя пощадить.

Отказа не следует, выворачивающего внутренности жестокого удара в сердце тоже. Чонгук обнимает ладонями тэхёново лицо осторожно, бережно, гладит подушечками нежную бархатистость щек и тянет нимир-ра к себе ближе, чтобы запечатлеть на губах нежный благоговейный поцелуй, полный трепетных глубоких чувств. Мужчина приподнимается на постели вместе со своей драгоценной ношей, обнимает крепко, согревает объятиями, ощущая ответную дрожь, дышит одним лишь Тэхёном и, глядя ему в глаза, произносит серьезное и такое значимое для обоих откровение.

– Поверь мне, я люблю тебя куда сильнее, котенок.