Moonlight

═╬ ☽ ╬═

В роскошных покоях короля, некогда ярких и пестрых, ныне царит траур черных симфоний, приуроченный к трагичной гибели королевы, носящей под сердцем наследника престола. Чернильное сердце правителя истекает не кровью, желчью, концентрированной злостью, которая разносит по венам чистейший яд и жажду мести, куда более изощренной и коварной, нежели тот провокационный жест, коим его посмел одарить Чонгук.

Сокджину кажется такая попытка смешной и детской, не потому что она таковой является, а потому что глубоко в недрах черного естества клубится страх за собственную жизнь. Привыкший побеждать и добиваться своего любой ценой, он понимает, что в этот раз противник не сдастся без боя, причинит вред в ответ и подпортит и без того грязную кровь провокатору. Кто же мог знать, что Чон не из тех, кто пускает все на самотек, игнорируя невинные колкости. Всего одного поступка хватило, чтобы дать понять Киму масштабы проблем.

Чонгук отмалчиваться не любит, свое без боя не отдает и подобное вместе со страхом разжигает в Сокджине азарт. Новая издевка не заставляет себя долго ждать – что может быть лучше для мести, как не брожение среди масс? Лишенный всякой защиты, его маленький пригретый под боком птенец окажется без защиты и станет легкой мишенью для Кима. Но результат, пусть и плачевный, превосходит все ожидания Джина и заслуживает восхищения. Догадки оказываются верными, и это отчего-то согревает лучше алкоголя, горячих источников и сотен каминов.

– Чонгук думает, что может лишить меня самого дорогого в жизни, – слуга, принесший не самые радужные вести, испуганно сжимается в комок, ожидая расправы. Но Сокджин будто бы медлит, оттягивает наказание, смакуя на языке чужой соленый страх с оттенком пота и слез. – Что ж, я покажу ему, как нужно правильно забирать то, чем ты дорожишь, – письмо в руках жалобно шуршит и комкается под давлением беспощадных пальцев, а после, брошенное в огонь, распадается на мельчайшие обугленные частицы. – Думаю, его котенок будет замечательно смотреться на моих шелковых простынях, не находишь Джихён?

Посыльный теряется, сначала даже не найдясь с ответом. Наверняка просто удивляется с того, что король помнит имя какой-то жалкой пешки. Ким помнит абсолютно все, в этом его достоинство и недостаток. Секрет, о котором он не рассказывает никому из нежелания распространения сплетен. Даже у стен есть уши, а в случае с королевскими особами, они есть абсолютно у всего, и каждое неосторожно брошенное слово может обернуться против тебя.

– Безусловно, ваше величество, – запинаясь, произносит названный, практически падая в ноги правителю, который на слугу и не смотрит вовсе, любуясь собственным отражением в зеркале. Несмотря на годы, беспощадное время остается не властным над его внешностью. Все та же гладкая кожа, холодная сталь в ясных равнодушных к происходящему глазах и редкие морщинки в уголках губ – немые свидетели чужой черствости.

Взгляд падает на выпавший из конверта небольшой портрет юноши, и рука сама собой тянет к картонной карточке. Правильные черты знакомого лица, непохожего на пестрый калейдоскоп других, броского и запоминающегося, спадающая на глаза челка и сквозящая в мелочах невинность, приправленная упрямством и налетом того изящного и выдающегося мягкого благородства, которые присущи немногим.

– Значит, черный леопард, – задумчиво тянет гласные Сокджин, проходясь подушечкой большого пальца по контуру нарисованных, будто бы сошедших с пособия для начинающих художников, губ.

Нелепые, непропорциональные и далеко не идеальные, такое аляпистое несуразное пятно, отчего-то гармонирующее с остальными деталями. Тэхён получается шедевральной нелепостью, сотканной из красивых непохожестей. Его привлекательность заключается не в общепризнанных нормах для совершенной внешности, а в той изумительной редкости и, безусловно, харизме, которая прослеживается во взгляде, в поднятых уголках губ и легком томном прищуре.

– Он стал точной копией своей матери, очаровательный мальчик, – Ким улыбается чуточку самодовольно и взгляда оторвать не может, преисполненный гордостью. – Пожалуй, это будет самый лучший мой проект, – приходит к вполне очевидному для него выводу Джин и откладывает рисунок на стол, представляя уже их совместный портрет в фамильной галерее среди других потомков благородного рода. – Кто как не мой сын, моя плоть и кровь, способен подарить этому миру чистокровное потомство, которое превзойдет по силе клан Чонов? – вопрос не нуждается в ответе, потому-то слуга и молчит благоразумно, молясь на несвойственную королю благосклонность и собственную удачу, которая, несомненно, улыбается сегодня несчастному. – Передай Удону, что мне нужен этот мальчишка живым и невредимым. Не калечить, не касаться, даже не сметь слюни на него пускать, понял меня? – посыльный кивает быстро-быстро и пятится спиной назад, слыша лишь биение своего крошечного трусливого сердца, а после спешит скрыться за дверью, пока решение Кима не успело перемениться.

═╬ ☽ ╬═

Тэхёну кажется, что против него ополчается весь замок. Ему чудится страсть повсюду: в незначительных прикосновениях леопардов друг к другу, в многозначительных взглядах и томных вздохах, в улыбках и взглядах. Атмосфера чувственности сводит с ума, будоражит воображение, распаляет с трудом контролирующего себя мальчика и подталкивает на безумства. Ким пытается, правда пытается закрывать глаза на происходящее, но отрицать очевидного не может. Не может попросту смотреть на то, как открыто отдаются во власть чувств другие, подталкивая его к тому, на что не хватает самому смелости.

Всему виной Чон Чонгук, не иначе, хотя уж кто-кто, а король не делает никаких попыток принудить мальчика к близости. Нимир-радж играет жестоко и изощренно, используя в качестве музыкальных инструментов нервы и самоконтроль. Расставляет совершенно неожиданные ловушки и не дает возможности выбраться, добивая тяжелыми жаркими взглядами по утрам, намеренно не пропуская ни одного завтрака в компании сбитого с толку супруга.

Не сбежать и не скрыться, сюрпризы поджидают на каждом шагу, и когда Тэхён видит то, что ему видеть явно не полагается, терпение сдает окончательно. Смотреть на то, как настойчиво и страстно Хосок напирает на Юнги, как оттесняет к стене совершенно не сопротивляющегося мужчину, перенимая инициативу на себя, как целует голодно и жадно, проталкивая свой язык в приоткрытый в немом стоне рот, как руки того забираются под просторные одеяния и сжимают округлости нагло, призывно, он не может.

Мальчик заводится невольно и отшатывается от двери, словно обжигаясь о раскаленное дерево. Ким сбегает в свою комнату поспешно, падает на кровать и прячет лицо в подушке, стараясь развидеть слишком уж яркую картинку. Врать самому себе он может сколько угодно, прикрываясь мнимыми страхами. Нормами морали и обидами, но врать телу и, что важнее, сердцу – у него не получается.

Тэхён поворачивается на спину, раздраженно одергивая полы длинной ночной рубашки и пытается восстановить дыхание, разглядывая едва заметные узоры на потолке, окружающую обстановку, интерьер, даже пейзаж за окном. Но, увы и ах, этим не так-то просто усмирить воображение, которое подкидывает совершенно иные картинки происходящего, в которых видятся далеко не Хосок и Юнги.

Настолько ярко и правдоподобно, что нимир-ра не выдерживает. Стонет обреченно и закрывает лицо руками, стыдясь то ли фантазии, то ли собственного поражения. Горят последние мосты самообладания, не сгореть бы самому. Сознание покидает его совершенно неожиданно, позволяя долго скапливающемуся напряжению обрести тот необходимый вес, сорвавший бы все заслонки и барьеры перед желаемым. Откровение настигает окончательно, раскрепощая до полного бесстыдства.

Под тканью тонкой сорочки он уже насквозь мокрый, ерзает влажными бедрами по простыням нетерпеливо и выстанывает обрывочно, запинаясь на высоких окончаниях. Ему нестерпимо хочется на себе чьих-нибудь губ, пальцев, поцелуев, которые обожгут кожу, оставив на ней долго не сходящий след. И это не звериные инстинкты, а собственные мысли, испорченность, привитая старшим братом и пустившая корни глубоко в нем. Тэхён раздвигает ноги шире, толкается бедрами вперед, и край ночной рубашки стекает шуршащей гладью ниже, оголяя влажные ягодицы и налитый кровью член.

Его так давно никто не ласкал, не брал грубо и жестко, вбивая в матрас, не растягивал толстым членом узкое колечко до жалобного хныканья. Тело, пробужденное ото сна беспечным Намджуном, горит, просит далеко не детских игр, и Ким всхлипывает обреченно, блуждая руками по горящей в лихорадке коже.

Нимир-ра ведет ладонями по груди, сжимая свои острые бусины сосков и выгибается непроизвольно, ощущая острые иглы наслаждения, пронзившие грудь и добравшиеся до живота. В паху все скручивает судорогой, тянет, провоцирует на новую порцию сгустков смазки, толчками вытекающей из него на простыни. Губы пересыхают, в голове не остается ни одной здравой мысли, только немая мольба, чтобы уже хоть кто-то помог ему с этой непростой задачей.

По комнате прокатывается волна силы, обжигает колючим прикосновением, поднимая тонкие волоски, сбивая к чертям всякое дыхание и заставляя ахнуть в удивлении. Тэхён выгибается в спине, когда невидимые руки ведут по животу, изнывающему без внимания члену, бедрам, а затем резко проникают внутрь, оглаживая мокрые от смазки стенки изнутри. Он стонет несдержанно, кажется, совершенно сходя с ума, и раздвигает ноги шире, придерживая пальцами, распадаясь на атомы от новой порции жалящего удовольствия глубоко в себе и даже не думая о том, как пошло выглядит со стороны.

Какое-то метафизическое сумасшествие.

Зверь внутри впервые рычит одобрительно и гладит мягкой черной шерстью ребра, ластится послушным прирученным зверьком и когтится лапами о слои кожи, срывая с губ обреченный стон. Неизвестный спаситель едва ли помогает Тэхёну, дразнится и провоцирует на самостоятельность. Ким губу закусывает стыдливо и впервые на памяти скользит пальцами по животу вниз, оглаживает яички и ныряет между ног, робко касаясь подушечками колечка мышц.

Щеки вспыхивают огнем, а пах отзывается спазмом от творящегося беспутства, когда нимир-ра на пробу толкается ими внутрь в сопровождении нового потока силы и стонет несдержанно в голос в полную силу легких от того, как же хорошо становится и как острые иглы наслаждения стреляют разрядами тока куда-то под ягодицы.

Но этого мало. Чертовски мало, по-прежнему недостаточно для того, чтобы кричать и подмахивать бедрами навстречу. Тэхён перекатывается на живот, размазывает смазку, сочащуюся из члена, по простыням и ерзает нетерпеливо, выпячивая ягодицы. Инстинкты вопят и просят чего-то большого и пульсирующего глубоко в нем, но в его распоряжении только пальцы и тающее в клубах разгоряченного воздуха стеснение.

Стыд смывается жаждой, голодом беспощадным и ошеломляющим. Ему хочется, чтобы кто-то зашел в комнату прямо сейчас, застукал в таком виде и взял силой, не посчитавшись с мнением самого Тэхёна. От грязных мыслей он скулит жалобно, цепляется пальцами за хлопковую ткань, задирает выше рубашку, утыкаясь лбом в матрас, и выдыхает облегченно, чувствуя холодный поток воздуха и контрастно горячие ладони на собственной попке.

Они гладят любовно-нежно, собственнически, сминают кожу, массируют аппетитные половинки и мажут по позвоночнику, заставляя прогнуться сильнее. Тэхён слушается безоговорочно, задыхается в знакомом запахе и жмурит веки. Чужое горячее тело накрывает его сверху, согревает теплом, а малинового ушка касаются сухие губы, цепляют мочку, выдыхая хриплое:

– Кажется, мой котенок хочет поиграть, – и эти простые слова пробирают до мурашек, до дрожи во внезапно слабеющих коленях и учащенного дыхания. Ким оборачивается испуганно, но обнаруживает позади себя лишь пустоту комнаты.

Он всхлипывает обреченно, практически воет и на не слушающихся ногах сползает с кровати. Его трясет, ему жарко и невыносимо плохо. Тэхён каким-то чудом умудряется отыскать лосины, натягивает попытки с четвертой и скидывает с себя ночнушку, заменяя ее рубашкой. Помогает совсем немного, возбуждение ни черта не проходит, велит подчиниться инстинктам и уводит в коридор в поисках чего-то.

Кого-то.

Мир плывет перед глазами, размывает очертания помещения. Этой ночью явно все идет наперекосяк, не по плану. Тэхёну кажется, что он блуждает по коридорам не меньше часа в поисках заветного человека, чье имя смутным воспоминанием маячит где-то на обрывках сознания. Только неясный смутный образ и память о прикосновениях, запахе, вкусе, по которым Ким с легкостью может определить искомый субъект. Он нуждается в нем прямо сейчас, почти плачет от неприятного зуда, жара и духоты, тянется скорее неосознанно, посылая потоки силы вперед себя с немым призывом.

Тэхён сталкивается с ним в пустом коридоре за очередным поворотом, будто бы трезвеет, осознавая происходящее, и не успевает убежать. Или не хочет? Его прижимают к стене мягко, но настойчиво, ведут кончиками пальцев по линии челюсти и захватывают в плен подбородок, вынуждая поднять голову и посмотреть личному мучителю в глаза. Посмотреть и утонуть, упасть на самое дно черных как ночь глаз и первым потянуться для голодного поцелуя.

Забавно, но именно сейчас король удивительно холоден и сдержан, не дает так просто перехватить инициативу, ласково касается бедра, ведет выше и обнимает за талию, прижимая ближе, теснее. Он отвечает излишне лениво и медлительно, приказывая подчиниться и давая понять, кто именно сегодня контролирует ситуацию и что спешить им абсолютно некуда. Куда приятнее смаковать каждое мгновение, разгоняя по венам сладкую лаву нетерпения.

Чонгук вклинивается своими бедрами меж расставленных ног и срывает с мягких зацелованных губ тяжелый вздох. Тэхён облизывается растерянным котенком, не понимает, как оказался в столь щекотливом положении и впервые на памяти кусается, получая в ответ низкий смех. А потом вскрикивает удивленно, когда кусают его самого под линией челюсти и у сгиба шеи, переходящего в плечо, там, где приятнее всего и колючими иглами наслаждения по телу.

Ким выгибается строптивым зверенышем, поражая гибкостью, упирается руками в грудь из чистого упрямства, принимая коварные правила игры, и не собирается сдаваться без боя, ощущая себя отчего-то обнаженным, хотя нимир-радж не предпринял ни единой попытки раздеть его. Он оказывается настоящим джентльменом, гладит спину и надавливает на копчик, заставляя гнуться в спине сильнее и дышать коротко и сорвано прямо в растянутые в усмешке губы.

Чонгук насмехается над ним, откровенно издевается и гладит "против шерсти" непослушного кота, которому так нужны сейчас ласка и внимание. Тэхён царапается и шипит недовольно, пьет сладость нахлынувшей страсти подобно морскому прибою из чужого рта и сплетает их языки, не скрывая довольного стона. Он может обманывать кого угодно при свете дня, но сейчас, в темноте, где свидетелями поражения являются лишь настенные канделябры, можно больше не прятаться под маской отчуждения.

Пальцы зарываются в тонкие черные пряди, тянут намеренно сильно и впиваются в плечи, когда ладони с жадностью сминают ягодицы, а бедра толкаются навстречу. Тэхён ахает удивленно и стонет несдержанно, вставая на носочки, чтобы быть с королем на одном уровне. Ким балансирует где-то на грани, присасываясь к юркому языку мерзавца, что не теряет времени даром, подхватывает под бедра и удерживает на весу, прямо как тогда, в кабинете.

И это слишком, черт побери, потому что сейчас сбегать совершенно не хочется, ведь Чонгук целуется запредельно хорошо, страстно и напористо самую малость. Ткань сорочки спадает с плеча, и кожу мгновенно обжигают пылкие поцелуи. Тэхён встречается с глазами, в которых черным по белому читаются нежность и восторг, закусывает губу робко и совершенно очаровательно и склоняет шею доверительно, открывая больше нецелованного пространства.

Мальчик мычит довольным сытым котом, чуть ли не мурлычет, когда дыхание щекочет чувствительный изгиб. Губы скользят следом, оставляя влажную дорожку до чувствительного местечка за ухом, и Чонгук шепчет на грани слышимости первые за время их жаркой встречи слова, обжигая горячими хриплыми окончаниями мочку:

– Я хочу тебя.

Тэхён прощается с самоконтролем.