Moonlight

═╬ ☽ ╬═

Тэхён приходит в сознание обрывками, то просыпаясь, то проваливаясь в сон. Происходящее кажется ему какой-то полубредовой дымкой, размытой и неясной. Его бросает в жар, скручивает от боли судорогами в мышцах, тело пробивает дрожь, а разум терзает странный поток воспоминаний. Но стоит только чьим-то рукам коснуться головы, прижать к крепкой теплой груди, как кошмары улетучиваются мгновенно, по мановению волшебной палочки, Тэхён растекается бесформенной субстанцией, вновь проваливаясь в небытие под действием дурманящего успокаивающего голоса, смутно знакомого, но обезличенного.

Ему, наверное, только чудится крутящееся на повторе «прости», смазанные поцелуи в висок и щеки и холодные пальцы, стирающие бессильные дорожки слез. Ким не знает, чему верить, а чему нет, в новом пространстве без света и какой-либо опоры у него слишком мало возможностей, чтобы понять хоть что-то. Лишь бесконечно давящая на плечи усталость и странное опустошение, не оставляющее даже сейчас, липкое и до того маркое, что отмыться не получается вовсе. По крайней мере, самостоятельно. Но он здесь и не один, незримый помощник будто оберегает юношу от чего-то страшного, тянет за собой с неизменной просьбой «вернись ко мне» и не позволяет сдвинуться в невидимой дороги, выводя на свет.

Свет, который пестрит отдельными кадрами фотопленки, такими яркими и четкими, что Тэхён поражается контрастности. Мальчик вспоминает, как висел в петле, когда в комнату ворвался король в сопровождении перепуганных слуг. Вспоминает, как Чонгук самолично вытаскивал его из петли, с легкостью перерезав веревку одним точным движением. Вспоминает, как уплывало прочь сознание, а Чон, выгнав из комнаты лишних свидетелей, вдыхал в почти безжизненное тело необходимые крупицы воздуха и зализывал бесконечно кровоточащие раны на запястьях.

Вспоминает, как нимир-радж гладил по голове, прижимая к своей груди и, кажется, даже плакал, нашептывая что-то успокаивающе-утешительное, наверняка сожалея о неосторожно брошенных словах. А потом чернота, и Тэхён не знает, что за кадром остались вливаемые в него через их общий метафизический канал силы для регенерации, втираемый в полосы от царапин анестетик слюны и магии такой мощной, как наверное, любовь Чонгука к своему глупому нимир-ра.

Не знает и знать не хочет. Он открывает глаза поздним вечером, жмурится от бледных отблесков догорающих свечей, холодных и недружелюбных, просыпается будто бы совсем другим человеком и размышляет над тем, зачем судьба подарила ему еще один шанс. То ли какая-то очередная шутка, то ли вполне себе очень красноречивый знак, возможность что-то изменить и наконец-то начать сопротивляться. Тэхён ни капли не жалеет о своем поступке и думает, что теперь уже бояться точно нечего, как, впрочем, и терять.

Голова, как ни странно, поражает ясностью и трезвостью мыслей, никаких галлюцинаций, нездоровых желаний или мешающих нормально дышать чувств. Какая-то родная и успокаивающая пустота разливается по внутренностям, окутывая спасительной апатией на пару с равнодушием. Умирать так уж точно не хочется, сердце просто гложут обида и разочарование, но они вполне терпимые, с ними можно жить. Ближайшее время так уж точно.

Состояние подавленности не проходит, наоборот, только усиливается, и Ким, посмаковав на губах неприятную желчную горечь, устало вздыхает и осторожно старается пошевелиться. За исключением легкого дискомфорта, который обычно свидетельствует о натруженности мышц, ничего подозрительного не обнаруживается. Он подносит руки к глазам и с каким-то отчуждением рассматривает абсолютно чистые запястья с едва заметными сине-зелеными нитями вен. Ни единой царапины или шрама. Тэхён недоверчиво хмурит брови и задирает кем-то заботливо надетую белую рубашку, оголяя такой же нетронутый живот без каких-либо следов.

Мальчика бросает в дрожь. Он подрывается с кровати, игнорируя ноющую боль в мышцах, легкое головокружение и холодный зимний воздух, сбрасывает с себя мешающиеся сейчас одежды и предстает перед зеркалом обнаженным, поворачиваясь к зеркальной поверхности спиной. Но не видит ровным счетом ничего. Смуглая кожа поражает гладкостью и девственной чистотой, не изуродованная белесыми рубцами. Словно кто-то прошелся по телу с волшебной губкой, стерев все смущающие изъяны, оставив нетронутой лишь въевшуюся несмываемым пятном татуировку, один взгляд на которую вгоняет в краску.

Помимо странного поведения короля вспоминаются и те с виду невинные слова, послужившие катализатором к срыву. Забавно, сейчас Тэхён не чувствует ровным счетом ничего и ложку разочарования сверху. Было ожидаемо, что терпение короля лопнет однажды, и он не останется равнодушным к происходящему, оскорбившись изменой. К этому все и шло. Только Ким еще раньше знал итог опрометчивого союза, а вот Чонгук явно на что-то надеялся, до конца не понимая силу привязанности мальчишки к своему старшему брату.

Отношения, изначально обреченные на провал.

Обижает другое. Тэхён ведь и вправду решил ему довериться, поверил, что, возможно, его примут таким, каков он есть, и поймут непростую ситуацию. Но Чон установил новые правила игры, оскорбившись обманом, которого и не было, и толком и не разобравшись в происходящем. Ким может поставить себя на место нимир-раджа, но не хочет. Устает играть в понимающую слабую сторону и, наверное, впервые на собственной памяти намеревается дать прямой отпор, не собираясь играть по чужим правилам.

Да и зачем? Больше ему терять нечего.

За окном тоскливо завывает ветер, и до острого слуха мальчика доносятся обрывистые аккорды тоскливой мелодии. Тэхён вздрагивает испуганно и спешит поскорее одеться, покрываясь мурашками с ног до головы. Он губу закусывает раздосадованно и отчетливо понимает, что в порыве эгоистичного самоуничижения совершенно забыл о загадочном госте, успевшем стать ему другом, с которым и не подумал попрощаться. Не подумал, причинит ли тому боль собственная смерть. И вот такое проявление эгоизма отчего-то душит отвращением к самому себе, давя на чувство вины.

До чего глупым все-таки был протест.

Не озаботившись накинуть что-то теплее, Тэхён выскальзывает в сад босым, в легкой рубашке и тонких трико. Холодный январский мороз не ощущается телом, не тревожит ознобом или каким-либо дискомфортом, словно организм за время бессознательного состояния умудряется перестроиться, но больно кусает за щеки. Голые ступни окунаются в белоснежный ковер из снега, и юноша невольно застывает на месте, впервые с восторгом рассматривая то, как зима преобразила сад за такой короткий срок. Деревья и зеленые изгороди нарядились в серебристые шубы, дорожки украсили ледяными статуями, а изумрудный газон превратился в нетронутое снежное поле.

Ледяной ветер треплет волосы, забирается под просторные полы рубашки, но Ким только жадно вдыхает носом морозный воздух, нервно теребит пальцами рукава и наконец-то ступает по ступеням вниз, углубляясь в зимние лабиринты в поисках источника мелодии. Ориентироваться сейчас, в темноте, оказывается не так уж и сложно – снег освещает путь, и Тэхён кажется в окружающей белизне незваным гостем, пришельцем, хрупкой дюймовочкой, по ошибке заблудившейся между мирами и нарушившей девственную чистоту нетронутой земли, оставляя босые следы.

Когда они с менестрелем встречаются взглядами, мелодия обрывается резко с жалобным визгом струн. Встреча случайная и для кого-то слегка неожиданная: незнакомец явно не надеялся вызволить из золотой клетки преданного слушателя. Но Тэхён приходит. Неизменно приходит и смотрит неотрывно, пытаясь понять, какие именно чувства испытывает сейчас от встречи с другом. Сердце тяжело содрогается в груди, бьется будто бы через силу и по принуждению, и Ким понимает, что попросту не способен в данный момент испытывать какие-либо эмоции, пережив тот разрушительный срыв.

Мужчина не говорит ни слова, лишь молча откладывает гитару в сторону, снимает со своих плеч шерстяной плащ и поднимается со скамьи, направляясь к желанному гостю с согревающим полотном. Мальчик позволяет ему это ненужную заботу, благодарно кивает и кутается в плащ, но холода по-прежнему не испытывает, ощущает лишь, как под парами выдыхаемого ртом воздуха покрываются голубоватым инеем ресницы и кончики волос.

– Я слышал о случившемся, – наконец-то подает голос менестрель и смотрит прямо и пытливо, не желая пропустить ни единого изменения в лице юноши. Но тот лишь равнодушно пожимает плечами и не делает попыток поддержать беседы. Отворачивает голову, демонстрируя идеальный профиль и соблазнительную линию шеи, и, кажется, не дышит вовсе. – Почему вы хотели проститься с жизнью? Вам избрали слишком жестокое наказание? – на такую формулировку Тэхён только смеется. Смеется резко, отрывисто и хрипло, совершенно измученно, через силу.

Наказание. Они называют наказанием унижение и ограничение свободы воли. То, что дается от рождения, забирается с небывалой легкостью. Нельзя наказать за то, чего его лишали с самого рождения. Это похоже не на кару, а на предательство, потому что Ким, несмотря на опасения, позволил самому себе обмануться снова. В первый и последний раз решил довериться и получил по заслугам, наученный жестокой судьбой сполна.

– Нет, мне снова указали на мое место в этом мире, – глубокий тихий голос наполняет тишину сада, намертво приковывая к себе внимание менестреля. – На самом его дне, где права на чувства есть только у сильных мира сего, а удел слабых быть верными и подчиняться, – Тэхён впервые говорит о том, что беспокоит его, открыто, без оглядки на чье-то мнение или одобрение. Смотрит смело, с вызовом и сглатывает ком слюны, чтобы наконец-то высказать все, что накипело в нем. – Я подумал, что, если лишу себя жизни, от этого ведь всем станет только лучше, разве нет? Чонгук избавится от мужа, позорящего его имя, брат от нездоровой одержимости, отец от полукровки, которую с детства ненавидел, – Ким невесело улыбается собственным мыслям и невольно кутается в плащ сильнее, находя его аромат смутно знакомым и успокаивающим. – Знаете, он ведь хотел убить меня перед свадьбой, когда узнал, что Намджун и я... – голос хрипит, а переносицу щиплет от подступивших слез.

Закончить фразу у Тэхёна не получается. Не хватает сил и запала, чтобы вслух озвучить страшный грех, правду, за которую теперь и самому стыдно. Он опускает низко голову и тихо шмыгает носом, не замечая переменившегося взгляда напротив, удивленного и полного какой-то боли. Не видит не потому, что не хочет, а потому что, если поднимет сейчас глаза, расплачется и размякнет окончательно – непозволительная роскошь теперь, когда остался один на один со всеми страхами и трудностями. Нужно быть сильным хотя бы ради себя самого.

– Я приношу людям столько боли своим существованием, так почему бы не сделать хорошо всем? – Тэхён продолжает рассуждения с каким-то отчужденным смирением, будто и нет иного выхода из сложившейся ситуации. – Какой смысл мне оставаться живым, если я обречен до конца своих дней быть несчастным пленным? – вопрос скорее риторический, Ким не ждет ответа. – Если смерть – единственный способ спастись для меня, я умру, – прикосновение к щеке неожиданно мягкое и слишком ошеломляющее.

Тэхён дергается испуганно и вскидывает голову, встречаясь с теплотой в черных глазах. Ему не видно лица, не видно эмоций из-за маски, но отчего-то кажется, что каждое действие этого оборотня пропитано искренностью и головокружительной нежностью, пугающей куда больше жестокости и грубости. Нимир-ра избегает прикосновения, отстраняется ненавязчиво, но достаточно красноречиво давая понять, что жест был излишним. Щетинится диким котенком и не хочет подставляться под ласку.

Мальчик больше не верит никому.

– Не смейте так говорить, – мягко возражает ему менестрель, нехотя опуская руку. Прикосновение до сих пор жжет щеку, и Тэхёну думается, что это какое-то издевательство над его чрезмерно чувствительной природой, не способной не откликаться на доброту.

Доброта и стала для Кима погибелью.

– Но это правда. Я никчемная полукровка, плод насилия над женщиной, которую он любил, – от сказанного становится горько. Тэхёна душит обида, и первая неосторожная слезинка все-таки скатывается из уголка глаза – это становится началом. – Лучше бы утопил меня в младенчестве, как и планировал, – чувства обрушиваются лавиной, придавливают к земле, и мальчик закрывает лицо ладонями, чтобы незнакомец не видел нечаянного порыва слабости. От теплоты рук на плечах, от жара чужого тела и едва уловимого запаха любимых цветов становится дурно. Тэхён обжигается об заботу и отшатывается в испуге, утирая слезы тыльной стороной ладони. – Не нужно, – практически умоляет не делать ошибок и сам пятится назад, обратно в золотую клетку. – Не приходите сюда больше, – заботливо накинутый плащ падает тяжелым одеялом в снег. – Я приношу несчастья всем, кто мне дорог, – Ким не дожидается ответа, разворачивается и практически бежит по безлюдному лабиринту в спальню, когда до него доносится вопрос без надежды на ответ.

– Ваш король, он вам дорог? – Тэхён колеблется лишь секунды, сжимая судорожно в пальцах ручку двери. Слышит позади себя сбитое дыхание где-то внизу и думает над тем, кто из них двоих сошел с ума больше: менестрель, преследующий непонятные ему цели, или он, решивший, что побег решит хоть что-то.

– Я отдал бы за него жизнь, если бы знал, что она хоть что-то для него значит, но я всего лишь грязное пятно на его добром имени, – говорит настолько тихо, что, вероятно, не улавливает даже звериный слух, а потом безмолвной тенью скрывается в полумраке спальни, так и не обернувшись на поменявшегося в лице гостя.

═╬ ☽ ╬═

Начало нового года для Чонгука обусловлено практически нервным срывом, стрессом и горой последствий, которые обозначают себя пугающей тишиной в доме и укоризненными взглядами со всех сторон. У короля трясутся руки, пропадает аппетит, появляются проблемы со сном, и в постоянно ноющем теперь сердце поселяется самый настоящий страх, пока он в течение недели борется за жизнь мальчишки, решившегося на неслыханное безумие, к которому подтолкнул никто иной, как супруг.

Чувство вины душит, мешает каждый день элементарно смотреть на себя в зеркало. Потому что в отражении Чонгук видит убийцу, эгоиста, поставившего свои чувства выше других. Меньшее, что ему остается, это вытащить Тэхёна с того света и охранять его покой в последующие дни, до удушения сжимая в объятьях. И понимать, при этом, что не заслуживает теперь даже их. Мужчина смотрит на свои руки и видит на них чужую кровь. Руки убийцы неустанно изо дня в день напоминают о грехе, который теперь не смыть никакими извинениями.

Чонгук, как часовой, следит за состоянием мальчика, самостоятельно переодевает и по возможности кормит, не подпускает к нему никого постороннего, борется с жаром и буквально сошедшим с ума зверем, до судорог сжимает в объятьях, обессиленно утыкаясь супругу лбом в грудь в попытке достучаться до заблокированного сознания, и выдыхает с облегчением, когда рваное дыхание наконец-то выравнивается и отступает лихорадка.

Чудо, которого он не заслуживает.

Бьется посуда, ломаются перья, раскалываются на кусочки дорогие вазы и рвутся с гардин шторы под натиском чужой ярости. Чонгук крушит спальню без разбора в стремлении найти выход отчаянию, а после обессиленно опускается прямо на пол и снова закрывает лицо руками. Попытка отвлечься не помогает. Мысли раз за разом возвращаются к едва не произошедшей трагедии, и причин не ненавидеть себя остается все меньше. Да и как можно после такого рассуждать иначе, когда чуть не убил того, кого поклялся защищать?

Ему нет прощения.

– Решил сменить обстановку? Похвально, – Юнги осматривает погром без удивления, окидывает равнодушным взглядом разбитого напрочь нимир-раджа и не испытывает к тому никакого сочувствия.

Король его не заслуживает.

– Он собирался убить себя, Юнги, – глядя перед собой в пустоту бормочет Чонгук, а видит будто бы снова ту ужасающую картинку с подвешенным на люстре мальчишкой, чья шея чудом не сломалась под тяжестью веса. Везение в чистом виде, но страха и вины не уменьшает, пробирает на дрожь. Отвращение душит изнутри ядовитыми щупальцами и сослагательным наклонением «а что если?». Каждый раз страшно представить, что было бы, не успей он вовремя.

И никуда от подобных мыслей не скрыться.

– Я тебя предупреждал, – прямо сейчас Юнги неоправданно жесток, переходит на неформальный тон с легкостью, подливает масла в огонь и откровенно наслаждается чужой агонией. Чон горит без огня, сожалеет безмерно и жмурится в страхе, как маленький ребенок, боясь своего богатого воображения. Он дышит тяжело и быстро, пытается прийти в себя и проигрывает в этой борьбе, придя к одному неутешительному выводу.

– Ты ведь знал, не так ли, – звучит не вопрос, а утверждение, на что Мин только плечами пожимает невозмутимо, словно они говорят о чем-то обыденном, а не о том, как день за днем медленно подбирался к краю Тэхён. – Знал и ничего не сказал, – взгляд короля приобретает ясность, наполняется злостью и наконец-то обретает цель.

– А почему я должен расхлебывать за тебя твои ошибки? – Юнги не пугает гнев нимир-раджа. Между ними разница только в звании, остальное – ничто, потому что оба прекрасно понимают, кто из них двоих прав, а кто виновен посмертно. Не Мин должен был замечать перемены, а заботливый и слепо влюбленный супруг. – Решай их сам, он твой нареченный, не мой, – от сказанного не легче ни капли, у Чонгука тяжесть на сердце непомерная и груз вины на плечах свинцовый. А самое главное – ни одной здравой идеи, как исправить положение.

Тяжелый вздох Мина оседает холодной испариной в остывающем помещении: распахнутые настежь окна пропускают к комнату мороз и неосторожный вальс крошечных снежинок, погибающих жемчужными каплями на каменном полу. Юнги раздраженно закатывает глаза и неспешно подходит к королю, помогая тому подняться. Он, может, и бесчувственный сухарь, руководствующийся исключительно разумом, нежели сердцем, но и ему не чуждо сочувствие. Особенно к тому, с кем довелось пройти через многое, и таким разбитым Мин видит Чонгука в первый раз.

– Тебе тридцать пять лет, Чонгук, научись уже не создавать проблем себе и своему мальчишке, – нимир-радж улыбается невесело, находя замечание справедливым, как, впрочем, и все сказанные ранее. – Он заслуживает большего, – нет, Тэхён заслуживает лучшего. И это не Чонгук, не способный держать язык за зубами и справляться с необоснованными обидами. Ведь, если подумать, он никогда открыто не заявлял своих прав и не показывал намерений самому мальчику. Хотел сделать как лучше, а получилось как всегда – ужасно. Настолько, что теперь не обойтись какими-то никчемными извинениями и жалкими попытками загладить вину.

– Раньше таких сложностей не возникало, – словно маленький ребенок, капризно надувает губы Чонгук, раздосадовано зачесывая волосы со лба. Еще никто и никогда не отказывал ему настолько открыто. Еще никто и никогда не сопротивлялся его напору и очарованию с таким упрямством, как это делал Тэхён, чье сердце, если подумать, король и не пытался толком завоевать, пустив все на самотек.

– Потому что все до него на тебя вешались, – озвучивает простую истину Юнги, сверх меры проницательный и неумолимый. И, конечно же, бесспорно правый. Азартный по своей натуре, Чонгук, если подумать, никогда не прикладывал усилий, чтобы заполучить кого-то в свою постель. Желающие находились сами. Самоуверенность и опрометчивая заносчивость не сыграли ему на руку, обманув предположением, что Тэхён сподобится остальным. Но тот оказывается особенным. Нежным и ранимым мальчиком, той крепостью, которую следует штурмовать аккуратно и методично, задабривая сладкими речами, вкусными винами и дорогими подарками. – А этого тебе придется добиваться долго, я бы даже сказал, как следует попотеть.

– Тебе это доставляет удовольствие, не так ли? – недобро щурится Чон, а Мин в ответ только смеется по-доброму и дружески похлопывает по плечу, довольный тем, что король догадался без подсказок.

– Не сомневайся. Более того, что-то мне подсказывает, что наконец-то нашелся кто-то, кто сможет тебя поставить на место.

В этот раз Чонгук с ним не спорит.