Moonlight

═╬ ☽ ╬═

Чонгук соткан из противоречий. Он порывистый и резкий с незнакомцами и удивительно нежный и заботливый с самыми близкими. Он импульсивный, грубый и зачастую беспечный в том, что касается чувств, но серьезный до жути. Он замкнутый и скрытный, потому что боится самого себя и глупых возвышенных мыслей. Он ответственный и надежный, ибо привык самостоятельно решать свои и чужие проблемы. Он преданный и внимательный, особенно с теми, к кому тянется сердце.

Тэхёну оно отдается полностью.

Чонгук очень хочет злиться, хочет даже ненавидеть его или хоть как-то навредить в отместку, но вместо этого сажает напротив в карете и бросает на мальчишку изредка пытливые взгляды. Сейчас раздражает абсолютно все: собственное желание притянуть ближе и приласкать, сложившаяся ситуация и то, что нимир-ра даже не пытается оправдаться. Словно в порядке вещей, что другие каждый раз бросаются громкими словами, косвенно называя шлюхой.

А потом вспоминает, что Тэхён вырос на такой «заботе», не привыкший видеть иное обращение, и становится отчего-то дурно.

Чонгук сам опускается до уровня его отца, при чем так легко и быстро, что подобная порывистость пугает не на шутку. Раньше он считал себя более сдержанным. Король отмечает измученный стеклянный взгляд, направленный в одну точку за окном. Тэхён, осунувшийся и какой-то помятый, не рассматривает пейзаж, он лишь физически присутствует в экипаже, а мыслями будто вовсе не здесь. То, о чем думает Ким, становится для Чона загадкой, которую хочется разгадать и одновременно с тем нет ни малейшего желания докапываться до сути.

У мальчика залегшие под глазами тени усталости, полопавшиеся красные капилляры и чрезмерно напряженная поза. Словно он готов выйти в любой момент, потребуй лишь того король. Но Чонгук молчит. Молчит и смотрит, как Ким держит голову прямо, слегка наклонив корпус вперед и стараясь не опираться на подголовник, будто одно лишь прикосновение приносит ему дичайшую боль. Думать о причинах такого поведения сейчас не хочется, и Чон отворачивается, прячась от сомнений под толстой вуалью обиды.

Ему кажется, что Тэхён не осознает всех масштабов катастрофы, не понимает, какой ужас испытал нимир-радж, когда не обнаружил супруга на балу, а на следующее утро в спальне. Он успел надумать себе самое худшее, нафантазировать невозможный в сложившейся ситуации побег или насильственную смерть. Но правда заключалась в том, что все следы его терпкого аромата вели сюда, в замок барона. И как теперь им быть после произошедшего в доме Намджуна, который поселил в нем червь сомнения своими красочными рассказами, Чонгук не имеет ни малейшего понятия.

Он покидает экипаж первым, не помогает спуститься Тэхёну и вообще видеть его сейчас не хочет, потому что боится поддаться зову сердца, боится наделать еще больше глупостей и жалеть о случившемся. Чон уходит и не видит очевидных вещей: как робко мальчик слезает на землю не без помощи вездесущего Юнги, как неуверенно шагает в сторону замка и чуть ли не падает, пойманный все тем же слугой. Слугой лишь на словах, на деле приближенным советником, просто маскарад до того хорош, что ни одному из них не хочется заканчивать.

Чонгук бежит от проблем, даже не подозревая о том, как те порою настойчивы и страшны последствиями.

А они растут как снежный ком на протяжении последующих двух недель, когда король старательно избегает Тэхёна везде, где только возможно, лишая обоих удовольствия даже завтракать вместе. Да мальчишка и не настаивает, проводя большую часть времени в своей спальне, теперь уже единственной, которую можно называть таковой. Прошлая хранит в себе столько грязи, что ее можно только сжечь.

Вместе с Кимом, чей зверь снова поднимает обеспокоенно морду и просится наружу, ведь юноша прекращает посещать занятия Хосока. Настолько замыкается в себе и жрет изнутри чувством вины, что теряет счет времени, а вместе с ним и аппетит. И если раньше недомогание носило поверхностный характер, то теперь обостряется до такой степени, что приходится зажевывать угол подушки, чтобы сдержать рыдания.

В своем упрямстве Тэхён достигает небывалых высот, жаль совершенно не тех, за которые положены награды. Он бледнеет из-за недосыпа и недостатка хотя бы каких-нибудь солнечных лучей (окна в его комнате теперь всегда зашторены), иссыхает от слабости и недоедания и прячет за белоснежными бинтами алеющие борозды царапин дикого зверя на животе, на груди и даже на запястьях. Ким не то чтобы не хочет обращаться за помощью к Чонгуку, мальчик попросту не может, опасаясь того, что ему сделают больно холодным равнодушием, которое стало нормой в их непростых отношениях.

Хотя куда уж больнее.

Тэхён мерзнет. Мерзнет постоянно, леденеет и не может согреться даже под кучей одеял или слоями плотной одежды с шерстяными плащом вместе взятым. Кажется, что сама душа замерзает в нем навечно, не желая существовать в чахнувшем с каждым днем все сильнее теле. И черт знает, что является первопричиной, разбитое сердце или отчужденность со стороны короля. Нимир-ра губу до крови закусывает и думает о том, было ли не так больно, если бы Намджун не давал ему никаких обещаний, и тут же понимает, что нет – не было бы.

Тэхён не пытается гнаться за Чонгуком и как-либо оправдать себя. Ему уже настолько приелась роль бесхребетной шлюхи, что он в нее вживается, смирившись с судьбой. На роду, видимо, написано у него – принимать смиренно плевки в душу от других, не рассчитывая на большее. Теперь так уж точно, если верить собственным глазам, картинке, что неизменно мелькает день ото дня. Сначала Намджун со своей женой, а теперь еще и Чонгук с Чимином, что тоже не особо-то и скрываются. И почему-то последние приносят даже больше боли, хотя Тэхён изначально знал об этой прочной связи. Изменить что-либо даже не хочется.

Он так устал пытаться достучаться хоть до кого-то.

Ему просто страшно и одиноко. До того тоскливо в четырех стенах без единой родной души, без какой-либо поддержки или элементарного утешения, что хочется волком выть или идти топиться к морю, только бы не терпеть из раза в раз острые приступы ярости, гнева или страха, не терпеть невыносимой боли, разрывающей внутренности и практически ломающей кости, оставляющей несмываемые шрамы на руках и животе, почти такие же уродливые, как те, что от плети отца на спине.

В игры не надоедает играть, вероятно, только Чону, что теряется с каждым днем сильнее, вступая в борьбу с самим собой. Король видит происходящие с мальчиком метаморфозы, хочет прикоснуться к нему, стереть слезы с его заплаканного лица, прижать к груди и утешить, согреть поцелуями и нежными словами, растопив лед на сердце. Но он не делает этого. Цепляется за злость, демонстративно на публику яростно целует Чимина, давая понять, что тоже умеет делать больно, и стискивает ладони в кулаки, понимая, что даже сейчас, пребывая в объятьях другого, думает лишь о Тэхёне. И от этой одержимости, кажется, уже точно никуда не деться.

Приятно, что хоть кто-то признает очевидное. Жаль, не осознает последствий, а они настигают нежданно, накапливаясь снежным комом такого масштаба, что закрыть глаза уже никогда не удастся. Когда не остается сил терпеть ежедневную раздирающую изнутри боль, Тэхён пересиливает себя, ломается, переступая через гордость, и идет к королю. Королю, что знает о неизменном постороннем зрителе, и играет на публику активнее, словно маленький ребенок. Королю, что не останавливается ни перед чем в попытке насолить, даже не задумывается о том, к чему может привести чрезмерная жестокость.

В том, кто приходит к нему глубокой ночью, он не узнает прежнего Тэхёна. По коже ползут мурашки нехорошего предчувствия, и нечто, похожее на стыд, охватывает все королевское естество. Перед ним лишь замученная исхудавшая копия Кима, практически безжизненная и, вероятно, держащаяся только на последней искре надежды. Молодой человек неуверенно мнется на пороге, обнимает себя руками за плечи и робко смотрит из-под ресниц. Прогнать юношу Чонгук не решается из соображений элементарного здравомыслия, пропускает в свой кабинет и в какой-то мере ликует. Не он первым принимает поражение в борьбе за непонятное признание ошибок.

Тэхён, с отрешенным любопытством осматривающий теплый интерьер в зеленых тонах, готов наловить шишек за двоих ради избавления от агонии, терзающей и днем и ночью. Но совершенно не готов принять странную порывистую ласку со стороны нимир-раджа, в которой отчего-то измученное сознание видит призрак насилия Намджуна, что предпочитал словам плотское удовольствие. Возможно, все совсем иначе, но мальчика снова мутит от усталости, и он отворачивает голову, избегая поцелуя, потому что боится потерять сознание, лишиться чувств, задохнувшись от напора короля.

Чонгук воспринимает этот жест иначе.

– Не позволишь даже поцеловать себя? – звучит обиженно и тихо, но вины за собой Тэхён не видит, а потому отвечает предельно честно.

– Нет.

– Почему? – мужчина скорее озадачен, нежели разгневан, пытается докопаться до сути и даже не старается понять сам. Хотя правда такова, что...

– Целуют только тех, кого любят, – в случае Кима тех, кто причиняет тебе больше всего боли своим равнодушием. Забавно, но в данный момент они непроизвольно меняются с Чоном местами, ведь тот совершенно неправильно расценивает искренность измученного мальчика, который пришел не ради романтических бесед и признаний, а за помощью.

– Ты поэтому целовался со своим братом? – Чонгук жалеет о сказанном уже через минуту, но слишком поздно для того, чтобы что-то пытаться изменить. Тэхён вздрагивает от слов как от пощечины и бледнеет на глазах, становясь белее мела. Смотрит недоверчиво и с испугом, словно до конца не верит услышанному, не верит, что Чон способен на такую низость. Слова с просьбами о помощи застревают в горле невысказанным комом страха и обиды. Его ставят на место резко и без всяческих лебезений, как и следовало с самого начала. Хрупкие остатки души замерзают окончательно. Ему не стоило переступать через себя и приходить сюда, позволяя кому-то втоптать собственную гордость в грязь.

У Чонгука в груди неожиданно разрастается какая-то дичайшая боль, и он не успевает ничего сказать, когда мальчик опускает голову низко и спешит покинуть комнату, оставив после себя горький вяжущий осадок и тяжесть на сердце. Юнги, зашедший следом, провожает Тэхёна сочувствующим взглядом и смотрит на короля с укором, убийственно, одними глазами давая понять о том, что этот комментарий был излишним. Будто Чон без него не знает, какую ошибку совершил.

– Вы несправедливы к нему, ваше величество, – от правды, высказанной кем-то со стороны, становится невыносимо гадко. Документы летят со стола, опрокидывается книжный шкаф, роняя на пол тома в дорогих кожаных плетениях, но это ни капли не помогает унять клокочущую внутри него досаду из-за неправильно подобранных слов. Чересчур эгоистичных и жестоких.

– А он ко мне? – у Чонгука накипело. Он запутывается в дебрях этих непростых отношений окончательно, уже и не зная, какой ключ следует подобрать к запертой двери, в которую продолжает бессмысленно стучаться полгода к ряду.

– Он запутался, он не знает вас столько, сколько Намджуна, – от проницательности Юнги тошнит. Единственный, кто всегда найдет правильные слова и даст дельный совет, он дико раздражает короля своей мудростью, оправданной, если уж на то пошло. – Вы требуете невозможного от сердца, которое принадлежит другому, – Мин знает, наученный горьким опытом, и не хочет подобной участи нимир-раджу.

Чонгук выдыхает воздух сквозь зубы, опускается в кресло подле окна тяжело и грузно и закрывает лицо ладонями, вцепляясь пальцами в волосы, чтобы привести мысли в порядок и унять приступ ярости, вызванный очередным досадным недоразумением, которое вообще не должно было произойти.

– И что же ты предлагаешь? – он спрашивает, потому что у самого больше нет никаких идей, позволяющих без лишних потерь подобраться к Тэхёну ближе, нежели на пушечный выстрел.

– Как минимум, перестать делать ему больно, – яда в голосе Юнги немерено, и это заслуживает невеселой улыбки короля, который, безусловно, понимает намек и действительно осознает, что перегнул палку в своем желании получить все и сразу. Да, вина на его совести, но ведь можно же сделать хоть что-то, что исправит ситуацию хотя бы немного?

– А как максимум? – прежде чем ответить, Мин колеблется и смотрит на Чона как-то странно, словно не уверенный в том, стоит ли говорить всей правды, стоит ли выдавать настоящую картину происходящего, в котором чаша терпения уже перелилась через край, поймет ли всю значимость слов сейчас этот мальчишка в теле мужчины.

– Не стать тем, кто сломает его окончательно.

═╬ ☽ ╬═

Тэхён захлопывает дверь в спальню громко и оседает на пол тут же, прислоняясь к ней спиной, не сдерживает потока рыданий и складывается пополам от нового приступа боли, пронзившего живот. Леопард внутри снова мечется разъяренным пленником, не понимая ухода из комнаты, в которой близкий ему по духу собрат, рычит грозно и царапается до алых борозд на смуглой коже. Терпеть и дальше становится просто невыносимо.

Тэхён кричит, воет раненным зверем, глядя на новые проступающие рубиновые следы на собственных запястьях, захлебывается рыданиями, видя, как пропитывается кровью рубашка и новые бинты на животе, задыхается от неожиданного удушающего кашля, выхаркивая струйки густой алой жидкости, с ужасом рассматривает перепачканные в ней пальцы и сдается окончательно, не в силах больше терпеть насилие над собой – физическое и моральное. Тело отторгает его, убивает заранее, и противиться воле организма уже совершенно не хочется.

Если это не знак, то Ким ничего не понимает в судьбе.

Мысль сама закрадывается в голову, разукрашивая сознание утешающими перспективами, способными облегчить жизнь как минимум двух людей. Мальчик перегорает будто, на четвереньках доползая до штор, сдерживаемых витыми толстыми веревками, с небывалым усилием развязывает узлы и подтаскивает кресло к месту под люстрой. Он так давно мечтал о свободе, мечтал о праве выбора и искренней любви, но жизнь такова, что в ней нет места фантазиям и наивности, которыми Тэхён пропитан насквозь. Его слезы высыхают солеными дорожками на коже, вторя алым ручейкам на запястьях, и в душе не остается ровным счетом ничего, что создавало бы в нем желание остаться на этом свете. Птицы рождаются, чтобы летать, люди, чтобы любить, а он, чтобы страдать. Проблема в том, что с такими перспективами жить совсем не хочется, сил на борьбу не остается, а бороться впустую слишком трудно.

Выхода нет.

Есть только петля, в которую Тэхён медленно просовывает голову, шмыгая носом, удивительно решительный и непреклонный в новой идее, затягивает узел непослушными пальцами понадежнее, чтобы наверняка и без осечек, проверяет длину отмотанного шнура, игнорируя настойчивый стук в дверь, и, сделав последний прощальный вздох, толкает из-под себя единственную опору – кресло.

Веревка натягивается, но не рвется.