Moonlight

═╬ ☽ ╬═

Чон Чонгук не признает градации, не признает разграничений на добро и зло и разбивки палитры на свет и тьму. В его жизни доминируют размытые серые краски, калейдоскоп смешений и запутанных клубков интриг, где нет места однозначности. Подкинутый крошечным свертком к городским воротам, ставший предметом насмешек и сплетен на ближайшие годы, приемный сын в семье портнихи и пекаря не пьянеет от власти, воспитывается в строгих рамках честности и прогрызает путь к верхам чуть ли не зубами, выбивая уважение силой и слыша насмешки других оборотней из-за своей редкой вымирающей природы, чудом не спотыкаясь о выставленные подножки. Сплошная игра на выживание, где побеждает сильнейший, добившийся признания насилием и реками крови.

Жизнь Чон Чонгука не сахар. Черный среди золотых пятнистых, он предстает гадким утенком, тогда еще не зная об истинном благородстве и наследии собственной породы. Ему не свойственен стыд, характер не позволяет прогибаться или ненавидеть свою непохожую на других натуру, слишком самовлюблен, а потому веселья ради жители довольно часто встречаются со звериной ипостасью. Чонгук делает им все назло, представая назойливой мухой, бельмом на глазу. С ним приходится считаться, потому что парень из принципа не боится давать отпор, нарываясь на драки и набираясь опыта.

Он не считает себя баловнем судьбы, поцелованным удачей, поэтому и ценит то, что имеет. А когда покидает отчий дом и начинает тернистый путь восхождения методом проб и ошибок, то постигает тайну своего наследия – заложенную на генетическом уровне судьбоносную роль доминанта. Упивается чужим страхом из-за грядущих перемен и формирует тот круг общения, который помогает ему добиться желаемого. На едкие реплики мужчина только усмехается, не страшась угроз, таящихся за лестью и лживыми речами.

Избрав политику сплоченности, Чон собирает вокруг себя единомышленников и вырисовывает идеал того общества, о котором многие могут только мечтать. Чонгуку не занимать упрямства, а потому поставленная цель достигается посредством небывалого труда, объединяя под началом истинного нимир-раджа различные расы оборотней, пожелавших примкнуть к зарождающейся коалиции.

Голодный до знаний, негласно избранный правитель погружается с головой в изучение звериной сущности и наконец-то находит способ не только сопротивляться внутреннему зверю, но и взаимодействовать с ним, приходя к единому согласию и усмиряя инстинкты более приятным и безболезненным способом, нежели вынужденное обращение в циклы лунной активности. Сделав такое ошеломляющее открытие, он, опьяненный триумфом, обретает преимущество перед соперниками и недоброжелателями, обучает простой и незыблемой истине приближенных, ту немногочисленную группу, которой может доверять, и заручается их поддержкой в борьбе за главный трон.

Желание получить в свои руки власть обусловлено не алчностью, недостатком внимания или былой бедностью приемной семьи, давшей ему несмотря на гонения и неодобрение собратьев достойное воспитание. Его ведет долг, мечта добиться справедливости под эгидой Немезиды и воздать за совершенные грешки недоброжелателям, в конечном итоге погубившим и новоприобретенных родителей. Он презирает завистников и бесхарактерных мерзавцев, считающих, что подчинение более слабых и низших по рангу путем насилия и есть высшее превосходство.

В идеальном обществе Чонгука, к которому в конечном счете приходят в Королевстве после свержения тирана-правителя на смертельном поединке, царят свобода воли и равенство, пусть и своеобразные, характерные для звериного царства, нежели человеческого. Ранжирование среди рас оборотней носит формальный характер, обязывающий уважать и поддерживать, а не превосходить и слепо подчиняться. Куда сильнее метафизическая связь, образованная клятвой верности – единый канал взаимодействия между всеми оборотнями. Незыблемой остается лишь сословность, обманчивая пелена титулов для людского мира, с которым они заключают выгодный для обеих сторон союз, признаваемые высшим звеном пищевой цепочки и допускающие смешение кровей.

Чон, доселе потерянный, наконец-то находит свое место в этом мире и с удовольствием вкушает те блага, ради которых боролся вместе с доверенными лицами. И ранее не обделенный вниманием со стороны других леопардов, теперь он не отказывает себе в прихоти насладиться плотским удовольствием сполна, выбирая среди прочего числа чистокровных и полукровок несколько фаворитов, готовых перегрызть друг другу глотки ради внимания нимир-раджа. Чонгук не старается выделять кого-то одного, это происходит само собой. Особо настойчивый вытесняет остальных, добиваясь безоговорочного признания со стороны собратьев, и получает заслуженную ласку, ластясь послушным котенком, пряча коготки перед королем и выпуская их при малейшей угрозе перед соперниками.

Чимин это не просто смазливая мордашка и сексуальное тело. За маской привлекательности прячутся острый ум, расчетливость и море язвительности, которым Чонгук находит свое применение во внешней и внутренней политике, старательно игнорируя недвусмысленные намеки на более серьезные отношения. Кому нужно постоянство в калейдоскопе разнообразия? Он любуется им скорее как каким-то экспонатом на выставке, красиво, но безэмоционально, получает необходимую разрядку и совершенно не привязывается, несмотря на щенячью преданность и обожание во взгляде. Тот бесконечный голод, ощущение странного осадка неудовлетворенности, не отпускают ни на минуту, словно Чон упускает из виду нечто крайне важное.

Кого-то крайне важного.

Чонгук, держащий в крепких руках власть над Королевством, начинает задумываться о том, чтобы поддаться скребущему изнутри беспокойству, которое лишь усиливается после ночи с новым послушным оборотнем, оказавшимся в его постели. Внутренний зверь недовольно рычит и виляет хвостом, царапает острыми когтями грудную клетку и требует свободы, желая не обычной прогулочной вольности и охоты, а чего-то более пугающего и не поддающегося объяснению. Сгорающий от любопытства, он усмиряет упрямую натуру и уступает соблазну, обращаясь в леопарда, пускается в дальний путь без какой-либо конкретной цели, ведомый чутьем, и натыкается на ошеломляющее по своему масштабу открытие.

Природа знатно смеется над ним, преподносит сюрприз, вот только животная сущность, оперирующая инстинктами, не поддается на уловку, не обманывается слухами о полном вымирании себе подобных, представляя вполне живое тому доказательство.

Там, на поляне, в окружении нелюдей, зверей, шакалов, падших непростительно низко, раз удосужились напасть на детеныша с дурным умыслом, стоит он, еще совсем ребенок, беззащитный и неспособный дать отпор. Тонкий изящный и уже сейчас красивый, обещающий в будущем окончательно вскружить голову тому, кто считал себя искушенным какими-либо внешними прикрасами. Мальчик не сопротивляется, словно смиряется с уготованной судьбой. Невинное дитя, в чьих генах до сих пор не произошло сбоя, пробуждая заложенные природой инстинкты, и это будит в Чонгуке монстра, собственника.

Леопард внутри него воинственно воет, клокочет от ярости, которая вырывается из пасти утробным рычанием, и требует отвоевать предназначенного любым способом. Побуждение напасть возникает само собой, как нечто гармоничное и привычное. Чон бросается на обидчиков молниеносной тенью, ослепленный ненавистью и желанием защитить свое.

Грациозность пантеры и небывалая мощь дают ему преимущество. Враги не успевают даже обратиться в леопардов. Острые зубы вгрызаются в плоть, рвут на части, заполняя полость солоноватой горечью. Чонгук не щадит никого, вспарывает внутренности, пьянеет, забывается, прощается на короткие мгновения с человеческой сущностью, смыкая челюсти на хрупких костях, и приходит в себя лишь тогда, когда слышит где-то на периферии удары чужого крошечного сердечка, содрогающегося в конвульсиях ужаса.

Будто алая пелена спадает с глаз, отрезвляя мгновенно. Пир завершается, толком не начавшись, ему дает пощечину реальность, возвращая с небес на землю. Запах страха терпкий, с кислинкой, мужчина, до сих пор пребывая в зверином обличье, тяжело сглатывает медное послевкусие, кое-как стирает с морды кровяные разводы о траву, облизывается и не спеша крадется походкой хищника к трепещущему в ожидании неминуемого мальчишке.

Глупенький, он предвидит собственный финал в пасти у леопарда, не замечая даже кровавых следов на черной шерсти, и замирает послушной марионеткой, позволяя зверю ткнуться в грудь и жадно втянуть носом аромат тела. Его, без сомнений, пусть и человеческий запах, чистый, нежный, невинный, творит чудеса, успокаивает ураган злости внутри, смывая адреналиновую одержимость после драки. Под тонкой пленкой кожи бьется беспорядочной птичкой пульс, который Чонгук не прокусить хочет, а ощутить под тяжестью губ, сцеловывая биение ленивыми мазками.

И это очень странная реакция, правда, ведь звериного начала в ребенке не ощущается вовсе. Останавливает лишь удивительное спокойствие принюхивающегося внутреннего зверя, застывшего в метафизическом коридоре настороженной тенью. Тот явно знает и видит больше, нежели человеческая сущность, виляет хвостом нетерпеливо и, кажется, довольно урчит, посылая вибрации в грудную клетку. Это так дико, первобытно, но Чону нравится, он полностью соглашается с живущим внутри него леопардом и поддается восторженному настроению.

Чонгука людское начало не пугает, в конце концов, чистокровные созревают дольше, нежели новообращенные. Чон мурчит большой ласковой кошкой, ощущая детские пальчики в густой лоснящейся шерсти, и негласно клянется в верности тому, кто крадет его сердце легко и безвозвратно. Он самому себе дает обещание оберегать ребенка с этой минуты на постоянной основе и выкрасть при первой же удобной возможности, когда мальчик сможет принять неизбежное, покориться и согласиться, а потому без каких-либо тревог возвращает в отчий дом, оставляя напоследок на нежной смуглой коже след собственного запаха, метку собственника, пока невесомую и предупредительную, даже не подозревая о том, какую именно беду накликает тем самым.

Понимает уже позже, чего стоила медлительность, когда происходит их вторая по счету встреча спустя несколько лет разлуки. Чонгуку одновременно стыдно за несдержанное обещание из-за политических недомолвок и досадно, потому что за теперь уже юношей по пятам крадется чужой шлейфовый след, грязный, раздражающий, от которого хочется избавиться, перебить вполне естественным путем. К нему примешивается иной, сладкий, густой, обволакивающий, дурманящий и щекочущий ноздри ароматом лилий и уютом.

Тэхён, чье имя неустанно перекатывается на языке мягкими окончаниями и глухими гласными, пахнет домом, тем пристанищем, которое Чон ищет на протяжении не первого десятка лет. Он, скрытый длинным обезличенным плащом странника, очаровывается внешностью, добротой и харизмой мальчика, сглатывает тяжело и руки в кулаки сжимает, раззадоренный собственным нетерпеливым нравом, едва ли сдерживается от соблазна выкрасть наивного соблазнителя, с трудом прощается, стараясь не спугнуть ребенка раньше времени и выстраивает в голове давно лелеемый план.

Чонгук не совершает одних и тех же ошибок дважды, узнает о своем нимир-ра* (а сомнений в силе этого юноши не возникает) всю возможную информацию и решается на самый безумный поступок в своей жизни, убивая двух зайцев сразу и порождая ряд сплетен в королевстве. Впрочем, слухи его мало интересуют, в отличие от формального благословения высокомерного отца. Тот оказывается выходцем из того типа оборотней, которые позорят собственный род мнимыми предрассудками и презрением к полукровкам. Ненависть Кима к своему сыну явно выраженная, откровенная, и Чон ужасается тому потоку клеветы, который без зазрения совести срывается с губ лицемерно улыбающегося ему барона.

Поверить в то, что фееричный, воздушный и чувственный мальчик, в чьих глазах затаилась печаль веков, является на деле грязнокровкой, бесхребетной шлюхой, ложащейся под любого желающего, оказывается невозможно, пусть Чонгук и допускает наличие у Тэхёна как минимум одного леопарда, чей запах ощущается явным следом на нежной сливочной коже. Нимир-раджу плевать на безликого соперника, он готов разорвать глотку любому, кто осмелится хоть как-то помешать идеальному плану, а потому лишь снисходительно улыбается, кривит губы в презрительной усмешке и невозмутимо парирует обличительную речь, способную якобы образумить короля.

– Мне, право, странно слышать от вас подобные нелестные эпитеты, – за обманчивой дымкой вежливости прячется холодная ярость и образы скорейшей расправы над тираном, монстром, наверняка истязавшим того, кто был рожден для любви и нежности. – Вы так усердно говорите мне о неблагородном происхождении вашего отпрыска, – в глазах загораются недобрые искры, заставляя Кима нервно заерзать на сидении, – и это забавно, ведь мне достоверно известно, что он не ваш сын, а, значит, в его жилах априори не может быть грязной крови продажных тварей вроде вас.

Мужчина бледнеет мгновенно, превращается в восковую фигуру и лебезит в ответ что-то невнятное, едва ли не падает в ноги нимир-раджу, пытаясь оправдаться, и Чонгук брезгливо отталкивает того от себя ногой, приказывая начать приготовления к скорейшей свадьбе, не медлить и избавить Тэхёна от навязчивой компании того, кто вряд ли захочет попасть в немилость, а уж Чон не поскупится на расправу. Барон согласно кивает судорожно и заверяет в сохранности будущего супруга. В обещание верится с трудом, и король намеревается наведаться чуть позже, ощущая гнетущее беспокойство где-то в глубине души.

Интуиция не подводит в этот раз, когда по приезде в дом будущего супруга Чон ощущает панический импульс, приправленный болью. Животная натура будто чувствует чужие страдания, и, ведомый запахом страха и крови, он находит первоисточник в темнице – своего израненного и замученного Тэхёна, что дышит с трудом, выглядит невозможно хрупким и тонким и проваливается в небытие от полученных ударов плетью, стоит ему только добраться до мальчика.

От увиденного сердце сжимается в приступе ледяной волны ужаса. Чонгук поднимает на руки бессознательного юношу с большой осторожностью и трепетом, кажется, даже дыхание задерживая, прижимает к собственной груди и почти бегом доносит Кима до лекаря, раздавая распоряжения на ходу, порыв ярости сдерживая только благодаря отвлекающей и бесконечно драгоценной ноше.

Ослушаться приказа короля не решается никто.

Глубоко в груди зарождается неконтролируемый дикий яростный рык, когда дверь с тихим скрипом закрывается за спиной. Это так-то отец заботился о его женихе на протяжении нескольких недель. Так-то отплатил за помилование, непростительную доброту, которой не следовало одаривать алчного негодяя. Теперь в Чонгуке жалости не остается ни на грамм. Он подбирается к жертве намеренно медленно, натягивает нервы до предела и терзает мерзавца с упоением и особой тщательностью, вырывая тому сердце, смакуя грязную кровь на языке, чтобы уж точно больше никогда не беспокоиться о том, что кто-то может причинить Тэхёну боль.

А уже на выходе из кабинета сталкивается с тем, чей запах не давал ему покоя все это время.

Их сходство на первый взгляд совершенно незначительно, прослеживается в отдельных деталях, чертах, жестах, но открытие того, кем именно является для его жениха человек перед ним, ошеломляет. Греховность связи, возникшей между этими двумя, ужасает и вызывает отвращение. Более аморального союза, наверное, не придумало даже сообщество оборотней, что уж говорить о людях. Раздражает безмерно и вызывает желание вырвать пульс из горла твари, посмевшей посягнуть на то, что ей не принадлежит. И почему-то не возникает сомнений в том, кто послужил инициатором недопустимых отношений. Выдает безумный взгляд одержимого, что не считает предосудительным склонять к близости родного по материнской линии брата.

Омерзительно.

Руки помимо воли хозяина сжимаются в кулаки, а глаза снова застилает пелена ярости, но Намджун, к удивлению самого Чонгука, на конфликт не идет. Во всяком случае, открыто так уж точно, только отстраняется безмолвным подчиненным, уступая дорогу, и смотрит с нескрываемой ненавистью, давая понять свое истинное мнение насчет сложившейся ситуации. Чону плевать, противостоять открыто Джун не осмеливается, понимает, к чему приведет излишняя агрессия и неравное соотношение сил, а с принудительно возложенной на плечи ответственностью ни к чему излишняя импульсивность. Чон наслаждается чужим бессилием и наконец-то делает то, чего желал долгие годы – забирает Тэхёна к себе.

Чонгук одержим навязчивой идеей и паранойей, а потому обратная дорога ведет их через море на протяжении трех дней. Не имеет значения, что другим оборотням известно его местоположение, куда важнее, чтобы жадный до чужого общества брат не взял след за своей добычей. Предусмотрительнее подстраховаться и обеспечить максимальную безопасность юноше, который так и не приходит в себя, то и дело бредит и восстанавливается совсем как человек. И это наталкивает мужчину на определенные рассуждения, ведь оборотень, пробужденный или нет, всегда обладает особенностями быстрой регенерации, а Тэхён – нет.

В совпадения Чон отказывается верить, а вот в заклятия подавления как раз-таки наоборот. След магии едва уловимый, ускользающий даже при более тщательном сканировании на метафизическом уровне, но это лишь только раззадоривает нимир-раджа, который подключает лучших оборотней для анализа сложившейся ситуации и видит выход во вполне себе закономерном ритуале. Тэхёна хотели спрятать, изолировать от звериного мира пеленой барьера древней семейной магии. И черт знает, сделано ли это с целью уберечь или же наоборот, подавить волю и сломить окончательно, смешав с грязью. Оба варианта кажутся безумными и вызывают нешуточную тревогу.

Если снять печать сейчас, долго сдерживаемая сила захлестнет Кима, угрожая если не свести с ума, то уж точно поддаться инстинктам, потеряв разум. Медлить и дальше теперь точно бессмысленно, и Чонгук отдает последние распоряжения касаемо приготовлений к свадьбе, приказывая приступить к церемонии, как только Тэхён придет в себя и окрепнет достаточно для связующего ритуала. Этот союз обещает стать уникальным, даже могущественным, соединив наконец-то разрозненные куски душ двух древних существ, по преданию предназначенных друг другу.

Но не жажда власти движет Чоном в желании поскорее обручиться и объединить метафизические каналы. В конце концов, не титул определяет личность человека, а поступки. Он в первую очередь видит в данном браке возможность забрать чужую боль и научить контролировать обещающую пробудиться сущность, маячущую на горизонте неизбежными трудностями. Нимир-радж готов пройти через них, чтобы заслужить привязанность хрупкого и беззащитного мальчика, по ошибке отдавшего свое сердце не тому леопарду. Чонгук не злится, наоборот, понимает и скорее сочувствует, в конце концов, в столь юном возрасте довольно трудно отличить правду от лжи, а сказанные слова, не подкрепленные действиями, видятся совершенно в ином свете.

Оттого и вдвойне волнительнее их первая открытая встреча на берегу моря. Чон, застуканный врасплох пробудившимся раньше времени Тэхёном, чувствует себя каким-то неловким и неотесанным дикарем перед ним, теряет безграничную самоуверенность, волнуется безмерно и тонет в бездонном испуганном взгляде робкого мальчика, чья кожа кажется нежнейшим шелком под шершавыми пальцами. Он податливый без меры, мягкий и воздушный в просторной рубашке и облегающих лосинах. Босой и хрупкий, Тэхён с распущенными отросшими волосами и открытыми ключицами предстает беззащитным эфемерным созданием, которое хочется скрыть от голодных взглядов других леопардов, запереть в доме и наслаждаться единолично ожившим произведением искусства, зацеловывая до томных вздохов под покровом газового балдахина.

У Чонгука голос чудом не дрожит, когда он заговаривает с ним, желая успокоить, предупредить и вернуть обратно, дабы не накликать беды раньше времени. Слухи в замке расползаются довольно быстро, а о ревнивом нраве Чимина известно каждому зеваке. Если они с Тэхёном встретятся раньше положенного времени, беды не миновать. А так у Чона есть хотя бы какие-то шансы на то, что церемония пройдет без происшествий.

Ким на него не смотрит, губу пухлую закусывает раздосадованно и неловко, дрожит подобно осиновому листу и вызывает у нимир-раджа желание подхватить того на руки, самостоятельно донести до спальни и согреть своим присутствием. Останавливает лишь терпкий аромат страха, плотным одеялом укутавший плечи и перебивший усилившийся природный запах, сигнализирующий о скором пробуждении силы и животной сущности, которая наверняка потребует восполнить пробелы в нереализованных потребностях давно созревшего для любви тела.

Чонгук служит для Тэхёна катализатором, а потому осторожничает, не переступая границ, и доводит не сопротивляющегося испуганного юношу, не проронившего за время пути ни слова, обратно до спальни. Он замечает слезы в уголках темных выразительных глаз и не отказывает себе в вольности бережно утереть их подушечками пальцев, заставляя мальчика мгновенно напрячься то ли из-за прикосновения, то ли из-за наверняка смущающей наготы, которой Чон не придавал значения поначалу, а теперь и вовсе подтрунивал, провоцируя на румянец.

Участившееся дыхание, мелкая дрожь волнения и пересохшие губы доставляют Чонгуку особенное удовольствие. Тело откликается инстинктивно, покоряется и тянется к своему, родному, оставляя разум бессильным перед животной тягой. Реакция Кима на него радует безмерно, даруя надежду на то, что они, возможно, смогут найти общий язык в будущем и нимир-раджу удастся приручить дикого котенка, не прибегая к их метафизической связи. И только разум доносит простую истину внезапного появления молодого человека на пляже.

– Лучше не пытайся сбежать отсюда, – шепчет Чонгук едва слышно, но Тэхён предупреждение улавливает, вздрагивает ошарашенно и поднимает большие испуганные глаза на мужчину, осознавая собственную оплошность. Он сгорает со стыда и не может оторвать взгляда от притягательной черноты чужой радужки, заведомо выставляя белый флаг капитуляции и покоряясь безграничной власти пока что незнакомого ему мужчины. А потом без лишних слов сбегает обратно в комнату, запирая дверь изнутри на замок и прижимаясь спиной к стеклянной преграде, отделяющей его от некстати повстречавшегося оборотня.

Ким слышит удаляющийся шорох шагов, вздыхает как-то судорожно с первыми отголосками истерики и закрывает лицо ладонями, глуша предательские всхлипы. Истина, раньше казавшаяся абсурдной, теперь настигает беспощадно и быстро.

Из расставленной ловушки ему выбраться вряд ли удастся.