Moonlight

═╬ ☽ ╬═

– Шлюха, – от звонкой пощечины кружится голова, меркнут картинки перед глазами и исчезают любые звуки, кроме звона в ушах.

Унизительно.

Тэхён падает на жесткий пол, больно ударяясь и без того ноющим после ночной сессии бедром, вскрикивает испуганно, держится ладонью за горящую щеку и не смеет поднять взгляда на отца, понимает, что эту оплеуху он заслужил. Даже легко отделался, следует заметить, после того, чему мужчина становится свидетелем. В ушах гулким эхом отдаются чужие ругательства, кровь стынет в жилах при одной мысли о том, что ждет дальше, и, кажется, даже воздух начинает нагреваться. Чаша терпения переливается через край. Их с Намджуном игры в кошки мышки заканчиваются неожиданно быстро, когда начинаются приготовления к свадьбе.

Утро выдается особенно тяжелым, ведь ночью ранее Тэ приходилось сдерживать порывы безутешного брата, пришедшего в ярость от заявления их отца. Джун не скрывает гнева, поддается инстинктам собственника, не желает с кем-либо делить свою шлюху и жестко трахает влюбленного мальчишку в рот, сжимая до болезненных стонов волосы на затылке и откровенно наслаждаясь пошлой картинкой. Ему на чувства собственного брата совершенно наплевать, если уж быть откровенным. Гораздо важнее факт расставания. Дымка любви, окутавшая собственнические инстинкты, превратила их связь в одержимость, сделав из Намджуна зависимого.

Тэхёна имеют бесконечно долго, нашептывая обещания разобраться с ситуацией и клятвы о том, что его никуда и ни за что не отпустят. Что они останутся вместе навсегда, чего бы это им не будет стоить. Только с рассветом понимают цену свободы – у связанных кровными узами ее попросту нет. Зато есть долг перед семьей, отцом и обществом, а потому утро становится персональным эшафотом и демонстрацией силы для каждого, чтобы знали, к чему приводят необдуманные решения и детская беспечность.

Тэ тыкают носом в грехопадение, надавливают до возмущенного шипения на яркие пятна засосов, с презрением марают о него руки и учат правильному поведению насилием, едва сдерживаясь от желания размозжить смазливую мордашку о паркет. Пощечина – лишь малая часть наказания, ему уготованы двадцать ударов плетью в подвале и заточение в собственной спальне на оставшийся месяц пребывания в доме. Где-то на периферии маячит брат, пытается пробиться через верзил-охранников и вразумить барона, но тот непреклонен. Замахивается снова, однако опускает руку: понимает, что переломы не заживут за столь короткий срок, и только плюет на юношу брезгливо, делая знак слугам отнести Тэхёна к палачу.

Намджун бежит следом, надеется предотвратить незаслуженное наказание, надеется защитить свое, но натыкается на преграду в виде хмурого и мечущего молнии барона, энтузиазм меркнет, и за закрывшейся дверью кабинета случается довольно ожидаемый разговор с условиями дальнейшего пребывания наследника в доме. На кону стоит не какая-то там любовь – право, что она такое? – а будущее их рода, требующего продолжение законным и вполне разумным путем, исключая кровосмешение и глупые капризы юности. Весь энтузиазм меркнет перед рисуемыми перспективами жизни в нищете в случае отказа от воли отца, неодобрением общества и последствиями ненужной импульсивности, и Джун послушно склоняет голову, предавая убеждения и меняя страсть на очевидно имеющую преимущества власть.

Бунт подавляется легко и просто.

А Тэхён в это время горит заживо, корчится на каменном полу, не выдерживая жгучей боли, разрывающей кожу на спине, и, кажется, медленно умирает изнутри, искренне не понимая, как можно ненавидеть кого-либо настолько сильно. Сердце сжимается от боли, кровоточит и кричит раненым зверем, как все его истерзанное существо. Добрый по натуре, он впервые на памяти злится на кого-то, приходит в ярость и сопротивляется. А потом падает снова от порции свежих ударов плетью. Палач беспощаден и равнодушен к стенаниям и плачу, идеально исполняя порученную ему работу. Кричи, сопротивляйся, никто не услышит и не спасет.

На щеках высыхают противные соленые дорожки, щиплют кожу, стягивают ее, становясь свидетелями падения Помпеи. Тэхён впервые ненавидит собственную бесхребетность и слабость. Ненавидит, что не умеет давать отпор и защищаться, подставляя вторую щеку. Наказание ломает юношу, сводит судорогой внутренности и оставляет после себя зияющую пустоту, которую не заполнить уже пустыми обещаниями. Намджун, на которого Тэхён надеется первые несколько ударов, не приходит, и наивная составляющая юной натуры умирает именно в тот день вместе с всеобъемлющим разочарованием.

Молодой человек проваливается в долгожданный обморок из-за болевого шока и упускает из виду ворвавшегося в подземелье мужчину, возникшую перепалку и свист кнута, рассекшего воздух ради меткого и яростного удара по палачу. Страж преклоняется перед волной силы, оседает беспомощным жалким слугой и не смеет поднять головы, чтобы сказать что-то против этому леопарду.

Тэхёна бережно поднимают на руки, если такое вообще возможно в сложившейся ситуации с располосованной спиной, держат как величайшую в мире драгоценность и несут прямиком в спальню, призывая попавшихся на пути слуг за лекарем. В глазах незнакомца багровеют алые всполохи ярости из-за случившегося, внутри клокочет разъяренный зверь, требуя растерзать виновника подобной жестокости, и тьма поглощает радужку, пока он наблюдает за обработкой ран, а после, убедившись в безопасности Тэхёна, направляется прямиком в кабинет барона.

За захлопнувшейся дверью раздаются истошные вопли боли и воспетые Богу мольбы.

Но этот палач оказывается беспощадным к лживым молитвам, даруя свободу несчастному пленнику теперь уже навсегда.

В себя приходит Тэхён не скоро, впервые, наверное, глубокой ночью, лежа на боку, как и было сказано врачом, дабы не потревожить обработанные заживляющей мазью полосы. Он осторожно сворачивается в клубок, обнимает руками колени и дрожит. Спина ноет при малейшем неосторожном движении и ощущает холодные касания воздушных масс. Перед глазами все плывет, тело бьет дрожь озноба, и мучает жажда.

Воспоминания мешаются с грязными кляксами плывущих в сознании событий, и к горлу подступает тошнота. Тэхёну плохо, ужасно плохо и невыносимо тяжело, хочется плакать, хочется спрятаться от жестокого мира под толстым одеялом и никогда не показываться на свет. Увы, получается только едва слышно всхлипывать и трястись от холода. Сквозь плотные шторы, развевающиеся на ветру, виднеется полоса горизонта и диск полной луны, а затем его заслоняет чья-то тень. Она приближается к молодому человеку и останавливается аккурат у кровати, замирает безмолвным изваянием и, кажется, любуется пострадавшим мучеником.

В нос ударяет густой аромат лилий, и голова кружится сильнее, заставляя сердце еще пуще сжиматься от обиды и горечи. С губ срывается мучительный стон и незваный гость мгновенно оживает, берет с прикроватной тумбы графин с водой и подает раненому заветный кубок с живительной влагой, помогает приподняться, не задевая пострадавшую спину, и выпить все до капли, придерживая за голову и плечи, а потом, к удивлению явно бредившего, ложится рядом, убирает налипнувшие на лоб прядки и целует в залегшую между бровей складку. Тэ хочется верить, что этот благодетель никто иной, как его брат, навестивший понесшего наказание глубокой ночью, как и обычно, но ощущения совершенно другие.

На душе становится как-то подозрительно спокойно, все тревоги и переживания последних дней исчезают, как по мановению волшебной палочки, а по телу расползается блаженная нега. Странная колючая сила щекоткой марширует по коже, а воздух пропитывается запахом любимых цветов. Вокруг талии обвиваются сильные руки как-то непривычно осторожно, неспешно, и юноша мгновенно напрягается, но как-то вяло, потому что сводящая с ума слабость ограничивает возможности.

Нос утыкается мужчине куда-то в грудь, туда, где в ровном ритме бьется звериное сердце, и Тэ вдыхает уже знакомый аромат, который забивается под поры, проникает глубоко в душу, западая там намертво несмываемым ароматом. Орган, содрогающийся в конвульсиях из-за тщетных попыток курсировать кровь, несомненно, принадлежит зверю, и хочется верить, что оно бесконечно доброе именно с ним, с Тэхёном, хотя и трудно понять, с чего вдруг такая щедрость и уверенность. Его захватывают в кольцо из объятий и прижимают бережно и тесно вплотную к чужому телу, не касаясь воспаленных борозд. И это очень непривычно, если честно, и боязно.

Слишком тепло и уютно, слишком много лишних, по мнению Намджуна, прикосновений, интимных и сокровенных, личных. У гостя нежные пальцы, лениво перебирающие темные отросшие пряди, и губы очень мягкие, оставляющие влажный след у виска. С ним обращаются как с маленьким ребенком: кутают в одеяло, гладят по волосам и шепчут что-то запредельно родное, вселяющее надежду, убаюкивая тихой детской песней, старой как, наверное, сам мир.

Тэхён впервые не чувствует грызущее изнутри трио из одиночества, отчаяния и чувства вины, расслабляется в незнакомых руках и проваливается в темноту.

═╬ ☽ ╬═

Когда Тэхён открывает глаза снова, за окном ярко светит солнце, наполняя комнату душным горячим воздухом в обрамлении танца блестящих бриллиантами пылинок. Он растерянно моргает, трет глаза и жмурится от слишком яркого света, а затем и вовсе их пораженно распахивает, пытаясь сообразить, где же оказался и почему кровать под ним ощущается пуховым мягким ложем, а не жесткой твердостью привычного матраса, когда стены успели поменять цвет с холодных голубых до нежных персиковых и куда подевалась тянущая резкая боль в спине. Молодой человек приподнимается на локтях, стонет от тяжести стучащей крови в висках и падает обратно на подушки, разглядывая белоснежный потолок с барельефами.

Вдохи и выдохи сменяют друг друга, продолжительная усталость дает знать о себе слабостью во всем теле, однако любопытство пересиливает. Кое-как подтянувшись к изголовью, Тэхён принимает вертикальное положение и опирается спиной на перьевую мягкость. Глаза с каким-то недоверием скользят по комнате, отмечают каждую деталь и отказываются верить в происходящее. Его охватывает самый настоящий ужас, когда при более тщательном осмотре спальни выясняется, что изменениям подверглась и обстановка помещения.

В углу вырисовывается огромный платяной шкаф из белого дуба, ему в тон напротив располагаются даже с виду жутко комфортные кресла с витиеватой резьбой на подлокотниках и ножках, кофейный круглый столик рядом, книжная полка и пузатая лампа на тонкой ножке, украшенная кремовым бра. Чуть поодаль обнаруживается камин из слоновой кости, заставленный статуэтками и пока что пустующей вазой из тончайшего фарфора, расписанная голубыми мазками, переплетающимися в замысловатом узоре, песочный ковер тут же с густым ворсом, просто созданный для того, чтобы на нем лежать вечерами в компании книг или дорогого сладкого вина.

Тяжелые шторы сменились газовой нежностью с серебристой вышивкой брызг, наполняя комнату сказочным мягким светом. И в окружении этого живописного волшебства оказывается Тэхён, растерянный, напуганный и сонный. Он лежит на мягкой перине, буквально утопая в ней, в окружении огромных подушек, скрытый под теплым одеялом, и ощущает себя маленьким беззащитным ребенком, брошенным и несчастным. Не возникает сомнений в том, что его похитили под покровом ночи с дурным умыслом (тогда зачем размещать в королевских покоях?). Или же окончательно свели с ума, и происходящее кажется дурным сном, практически кошмаром, пробуждение от которого станет большей болью после встречи с жестокой реальностью.

Ким осматривает свое тело на предмет повреждений, старается вырвать хотя бы какие-то крохи воспоминаний о прошедших днях из облака тумана и растерянно моргает, когда пальцы касаются едва ощутимых под подушечками линий тонких шрамов, оставшихся от плети. Кожа там очень чувствительная, нежная и наверняка еще розовая, едва затянувшаяся, покрывается мурашками и заставляет ежиться.

Ран как будто и не бывало, от них остается лишь фантомные судороги и дрожь омерзения, словно Тэхён провалялся в постели не меньше месяца, хотя прошло от силы несколько дней. По крайней мере, ему так хочется в это верить, ничего другого попросту не остается. Ему сменили одеяния, нарядив в длинную белоснежную сорочку с дутыми руками, словно какую-то девочку, и явно помыли находящимся без сознания.

Дверь в комнату открывается с тихим скрипом, и Тэ испуганно дергается, укутывается в одеяло чуть ли не с головой и смотрит затравленным зверем на вошедшего. На пороге застывает фигура худого мужчины, облаченного в черные одеяния слуги, с непроницаемой маской вежливости на моложавом лице. Он обводит нечитаемым взглядом комнату, касается рукой, затянутой в белоснежную перчатку, ручки двери и, наконец, смотрит в упор на Тэхёна, склоняя голову в почтительном приветственном жесте. Ни грамма насмешки или презрения, лишь плещущееся где-то глубоко на дне зрачков любопытство и дрогнувшие в подобии улыбки уголки губ.

– Доброе утро, господин Ким, я рад, что вы наконец-то пришли в себя, – и снова сама холодная невозмутимость. Голос шипящими волнами морского бриза разносится по комнате, отдаваясь эхом где-то в голове у юноши. Незнакомец шагает в комнату, подходит к сжимающемуся в комок Тэхёну и замирает каменным изваянием, позволяя рассмотреть себя поближе.

Благородство округлых кукольных черт заключено в бесконечную усталость тончайших фарфоровых линий. Едва ли пухлые губы, прямой нос, хмуро сдвинутые брови и колючие внимательные глаза, лишь с виду отталкивающие, а на деле равнодушные, полные вселенского отчуждения, словно происходящее до колик в животе наскучило их обладателю. Его белоснежные, практически седые, волосы прячутся в высоком хвосте, спадая на лоб и виски крошечными прямыми прядками, выбившимися из общей прически неосознанно. Он держится неестественно прямо, одним своим видом показывая превосходство и дворянское происхождение, пусть и не удостоенное высокого звания, приносящего хоть какой-то приличный доход.

Работа слуги не приговор, а скорее призвание, и об этом говорит каждый незначительный жест, действие или просто походка. Тэхён не может утверждать наверняка, но ему отчего-то кажется, что мужчина гордится своим положением в обществе, с огромной честью исполняя возложенные на него обязанности. Юный барон (или же уже несчастный мальчишка без рода и имени?) нервно передёргивает плечами, облизывает потрескавшиеся от недостатка влаги губы и наконец решается на вопрос.

– Прошу прощения, могу я узнать ваше имя? – произносит вслух, комкает в пальцах хлопковую ткань пододеяльника, смотрит пугливой ланью, до крови закусывая губу, а мысленно панически кричит и умоляет вернуть домой.

Но где он, этот хваленый дом? И существует ли вообще.

– Меня зовут Мин Юнги, господин, и вас доставили в дом господина Чона тремя днями ранее по его распоряжению, – охотно отвечает слуга и отвешивает новый поклон. Пояснение ни капли не проясняет ситуацию, наоборот, лишь больше запутывает, порождая рой новых вопросов. Тэхён не хочет быть пленником некоего господина Чона. Он хочет домой, к Намджуну, в родную комнату, а в итоге приходится выдерживать на себе терпеливый взгляд мужчины и задыхаться от панической атаки.

– А господин Чон, – Ким тяжело сглатывает, переводит дух и продолжает: – Он кто?

– Как? Вам не сказали? – удивленно вскидывает брови Мин, и губы расползаются в мягкой снисходительной улыбке. – Он ваш будущий супруг.