26 связаны
Больница. Вечер того же дня.
Дима плавал в полусне, то проваливаясь в тяжёлое, наркотическое забытьё, то выныривая на поверхность реальности. Каждый раз, открывая глаза, он видел одно и то же: белую потолочную плитку, трубку капельницы и её. Она сидела на том же стуле, словно не уходила. В её руках был блокнот, но она не писала. Она просто смотрела в него, не видя строк.
Он сглотнул. Горло было сухим, как пемза. — Воды, — просипел он.
Мелисса вздрогнула, оторвавшись от своих мыслей. Она отложила блокнот, налила ему из кулера в пластиковый стаканчик, поднесла к его губам, поддерживая голову. Её пальцы коснулись его виска. Прикосновение было прохладным и мягким. Дима зажмурился. Это был первый человеческое прикосновение за долгое время, который не вызывал у него отторжения.
— Сережа? — спросил он, сделав глоток. — Его отпустили домой. Он с утра будет. Врачи говорят, вы стабильны.
Он откинулся на подушку, избегая её взгляда. Стыд снова накатил волной. — Вы... вы нашли меня. — Да. — Зачем? — его голос сорвался. — Я же... я же всё испортил. Опять. Вы должны были меня бросить. Как все.
Мелисса медленно поставила стакан на тумбочку. Она смотрела на него, и в её глазах шла внутренняя борьба. Профессиональная дистанция требовала от неё дать успокаивающий, терапевтический ответ. Но что-то внутри, более сильное и искреннее, рвалось наружу.
— Потому что я тоже знаю, каково это, — тихо сказала она. Голос её был без привычной брони, хрупким и уставшим. — Когда тебя бросают. Когда тебе лгут в лицо. Когда твой мир рушится за один день.
Дима замер, широко раскрыв глаза. Он смотрел на неё, на её помятый костюм, на тени под глазами. И вдруг всё встало на свои места. Её переносы. Её усталость. Её странная отстранённость в последние дни. Это было не равнодушие. Это была её собственная боль.
— Он... ваш парень? — осторожно спросил он.
Мелисса кивнула, не в силах говорить. Она смотрела в окно, но Дима видел, как её горло содрогнулось.
Тишина повисла в палате, но теперь она была иной. Не между врачом и пациентом, а между двумя ранеными людьми. Дима вдруг с потрясающей ясностью осознал, что она — не робот, не безупречный специалист. Она — живой человек, который, оказывается, может быть так же сломлен, как и он.
И это открытие не обесценило её в его глазах. Наоборот. Оно сделало её... реальной. Близкой.
— Мне жаль, — хрипло выдохнул он.
Она обернулась к нему, и в её глазах стояли непролитые слёзы. — Мне тоже, — прошептала она. — Мне жаль, что я подвела вас. Своими переносами. Своей... слабостью. Я не должна была сбегать. Это непрофессионально.
— Зато вы пришли, — сказал Дима. И это было самым важным. Она могла сбежать. Окончательно. Но она пришла. И нашла его.
Он медленно, будто сквозь сопротивление, протянул руку — ту, что была свободна от капельницы. Он не дотронулся до неё. Он просто положил руку на край одеяла, ладонью вверх. Жест доверия. Жест, говорящий: «Я здесь. Я не убегаю».
Мелисса смотрела на его руку. На длинные пальцы музыканта, на следы от струн, на синяк от катетера. Это был нарушение всех правил. Это была территория опасного переноса.
Но она тоже была уставшей. Уставшей от борьбы, от одиночества, от необходимости всегда быть сильной.
Она медленно, почти нерешительно, накрыла его ладонь своей. Её пальцы были холодными. Его — тёплыми.
Они не говорили больше ни слова. Они просто сидели так, в тихой больничной палате, держась за руки. Два сломленных человека, нашедших в тишине и в совместной боли странное, хрупкое утешение. Стена между врачом и пациентом треснула, но на её месте возникло нечто иное — понимание, что они оба, каждый по-своему, тонут. И просто может быть, они могли бы помочь друг другу не пойти ко дну.
Мелисса знала, что завтра им придётся всё это обсудить. Придётся решать, как быть дальше. Возможно, ей действительно придётся передать его другому специалисту.
Но не сегодня. Сегодня она просто сидела и держала его за руку. И это было единственным по-настоящему правильным поступком за последние несколько дней.
629 слов