18 что-то его
Прошло три дня.
Тишина в квартире Ицкова стала другим — не звенящей и враждебной, а тяжёлой, выжидательной. Дима почти не выходил из своей комнаты. Он не срывался, но и не жил. Он существовал в режиме энергосбережения: спал по двенадцать часов, молча ел то, что готовил Сережа, часами мог смотреть в одну точку.
Он не пытался больше звонить «знакомым». Та попытка, сорванная Лехой и Сережей, казалась ему теперь каким-то диким, чужим поступком. Стыд от неё был почти физическим. Но именно этот стыд и стал его главным сдерживающим фактором. Он боялся не сорваться — он боялся того чувства унижения, которое накроет его после, того взгляда Сережи, в котором будет не осуждение, а жалость.
Он был как аккумулятор, севший в ноль. Все силы ушли на то, чтобы просто не сделать этот роковой звонок. Теперь ему требовалось время, чтобы просто подзарядиться для следующего шага. Какого — он не знал.
На четвертый день утром он вышел на кухню и увидел, что Сережа, обычно спящий до обеда, уже одет и пьёт кофе. — В чём дело? — хрипло спросил Дима. — Есть планы на сегодня, — Сережа отпил кофе и посмотрел на него прямо. — Мы едем за город.
Дима поморщился. — Я никуда не хочу. — А я хочу, — парировал Сережа. — И ты поедешь со мной. Как в старые времена. Без обсуждений.
Протест уже готов был сорваться с губ Димы, но он увидел решимость в глазах друга. Это был не вопрос, а констатация факта. Он слишком устал, чтобы спорить.
Через час они ехали на старой машине Сережи за город. Дима молча смотрел в окно на мелькающие оголённые поля. В машине играла не их музыка, а какой-то нейтральный радиохит. Молчание было не напряжённым, а почти комфортным.
Сережа свернул на проселочную дорогу и остановился на пустой парковке у леса. Воздух был холодным, колким, пахло хвоей и мокрой землёй.
— Пошли, — сказал Сережа, вылезая из машины.
Они пошли по тропинке. Не быстро, не с целью куда-то дойти. Просто шли. Дышали. Молчали. Хруст веток под ногами, далёкий крик птицы — это были единственные звуки, нарушавшие тишину.
Дима шёл, уткнувшись взглядом в спину Сережи, и чувствовал, как ледяной комок внутри понемногу начинает таять. От этого простого физического действия, от холодного воздуха, обжигающего лёгкие, от отсутствия необходимости что-то говорить.
Они вышли на поляну. Сережа остановился, достал из рюкзака термос и два стаканчика. — Держи, — протянул он один Диме. — Глинтвейн. Безалкогольный.
Дима взял стаканчик, ощущая тепло через картон. Сделал глоток. Сладковато-пряная жидкость обожгла горло, разливаясь по телу теплом.
— За что? — тихо спросил Дима, глядя на пар, вырывающийся из его рта. — За то, что ты тут, — просто ответил Сережа. — За то, что не сломался в тот день.
Они простояли так ещё несколько минут, молча допивая свой глинтвейн.
Обратная дорога прошла в том же молчании. Но оно было уже другим — не тяжёлым, а мирным. Когда они вернулись в город и Сережа заглушил двигатель у их дома, Дима не сразу полез наружу.
— Сереж. — А? — Спасибо.
Больше он ничего не сказал. Но в этом одном слове было всё: признание, благодарность, и даже намёк на надежду.
Вечером Дима зашёл в комнату к Сереже. Тот сидел за компьютером. — Сереж, а... администратору ты не звонил? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально. — Нет, — Сережа обернулся. — Думал, мейби ты сам захочешь. — Не хочу, — быстро ответил Дима. Потом помолчал. — Но... если узнаешь что... что она, например, больше не работает... скажешь?
— Обязательно, — кивнул Сережа.
Дима вернулся к себе. Он достал из-под кровати гитару. Не чтобы играть. Просто поставил её на подставку в углу, на виду. Чтобы привыкать.
Он лёг спать и впервые за эти четыре дня не прокручивал в голове сообщение Мелиссы. Он вспоминал запах хвои и вкус безалкогольного глинтвейна. Это было мало. Очень мало. Но это было что-то настоящее. Что-то его.
607 слов