Поимпровизируем вместе?

Не верилось, что следующий день наступил. Всё утро ей казалось, что вчерашняя импровизация просто приснилась, как один из тех редких снов, где чужие музыкальные руки обнимали её и гладили по волосам. Теперь весь мир шатко стоял в неровном порядке, словно одна не вовремя сыгранная нота изменила ритм песни. В школе это чувство не давало ещё больше покоя: те же деревянные парты, стулья, те же доски, портреты Ньютона, Пушкина... А всё же не то. «Я, наверное, до сих пор сплю», – глухо повторяла Маша себе под нос снова и снова.

Пару раз она пересекалась с Пашей между уроками: он, как и прежде, оставался приветливым и непринуждённо щедрым на разговоры, шутил и горячо обсуждал нашумевшие темы в компании друзей. Хотелось поймать мимолётный жест или еле заметную перемену в лице, которая сказала бы ей: «Я помню, что было вчера. Для меня это тоже не пустой звук». Но чувствовала, как боится лишний раз даже встречаться с Пашей взглядом, опасаясь не найти в нём того ответа, который тайно желала услышать.

– «Вот бы увидеться с Софьей Николаевной, – с надеждой произносила про себя Маша. – Она точно знает, что делать, с её-то трезвым умом».

Но добежать до 10 «В» к физ-мату так и не получилось в тот день.

***

Каждую среду с четырёх до шести вечера вся детская школа искусств прекрасно слышала, как актовый зал придавался голосами всех ребят. Может, некоторые и не любили хор, но оставались те, кто находил в этом свою страсть. Самой большой сложностью всегда оставались а капельные песни, так как без поддержки концертмейстера было сложнее удержаться на нужных нотах, однако умеренный взгляд дирижирующей Екатерины Григорьевны давал понять, что все голоса были в строе.

– Да, такого неба не бывало,

Чтоб с полнеба сразу стало алым,

Она умела подбирать красивый репертуар, стихи Прокофьева ложились как никогда хорошо – закрываешь глаза и видишь широкую степь, красное закатное небо, розовых от света лошадей и птиц, провожающие солнце.

– Чтоб заката лента обвивала

Облака, грозящие обвалом...

Как тут раздался грохот двери.

– Кого я вижу? Мухин... Пришёл-таки! – взглянув на источник шума, воскликнула Екатерина Григорьевна, схватившись за сердце.

Хор перестал петь и захихикал. У парадной стоял столбом с неловкой ухмылкой Миша Мухин, одноклассник Маши в музыкальной школе, у которого круглый год лицо усыпано веснушками.

Екатерина Григорьевна театрально закрылась ладонью:

– Господи, мои глаза меня, должно быть, обманывают... Я не верю! – потом снова посмотрела на Мухина. – Вот же он, лучик наш, спаситель царь-батюшка, нашёл время, чтобы прийти на хор и порадовать нас, грешных, своим присутствием!

И когда она начала кланяться, все открыто залились громким хохотом. А Мухин, ещё шире и глупее улыбаясь, юрко проскользнул в сторону альтов.

– Скажи, ты для чего пришёл? – спросил хоровик.

– Петь, – выдал Мухин.

– Петь? Божечки мои, петь наш Миша пришёл, не может быть!

– Да нас на субботнике задержали после уроков!

– А, ты у нас убирался сегодня? – этим оправданием её было не удивить.

– Да, и между прочим я ещё стулья красил! И скамейки!

Тут уже и Екатерина Григорьевна с Мухиным не выдержали и рассмеялись.

– Эх ты, Мухин, ходил бы так на хор, как красил, цены б тебе не было, – с теплотой произнесла она и потрепала Мишу по его густой тёмной шевелюре. – А ты знаешь, что мы поём?

– Знаю.

– И как называется у нас произведение?

По хору пронеслась волна шёпота.

– «Закат», – ответил он.

Екатерина Григорьевна хитро прищурилась и сложила большие руки на груди:

– Так, первая проверка пройдена, как говорится. А ноты у тебя есть? Или уже быстрее всех выучил наизусть?

– Есть, есть ноты! Сейчас, погодите...

И тут разнёсся ещё один взрыв смеха – Миша стал доставать из заднего кармана тесных джинсов сложенный в несколько раз листок бумаги. Вика Сафонова, несмотря на свой обычно тихий характер, чуть не повалила Машу и заодно большую вазу с декоративными цветами, покачиваясь с хохота.

Екатерину Григорьевну, безусловно, сразили на повал:

– И эта бумажечка – ноты?!.

– В-о-о-т, видите, но я ж их не забыл, взял! – отметил запасливый Мухин.

– Ты, надеюсь, не стирал их вместе с джинсами?..

– Что вы, нет! – рьяно отрицал он, будто этими словами была серьёзно задета его честь. – Я их вообще ни разу не надевал за это время, даже не трогал!

– А-а-а-а, ты как их положил, так они и лежали до сегодня. Тогда всё понятно!

Кто-то из нижнего ряда позвал Машу, одёрнув за край юбки. Это оказалась скрипачка Лена из «Маленького трио», которая только в этом году перевелась из младшего хора в старший.

– Маша, а почему он не ходит на хор? – спросила она.

Она пожали плечами:

– А он у нас вечно пропадает. Его появление тут считают чудом.

– А из-за чего пропадает?

– Да кто его знает, по-разному у него всегда: то он уезжает куда-то, то в школе задерживают... – пояснила Вика, поправляя после себя напольную вазу. – Не то, чтобы он очень любит ходить в музыкалку.

– Зато такой популярный здесь оказался, – хихикнула Лена.

Занятие продолжилось: ребята снова запели, а Екатерина Григорьевна внимательно следила, как Мухин знает свою партию. Маша даже немного расслабилась в этой весёлой обстановке, однако не забывала, что Павлик стоял в дальней части хора – моментами его голос, мягкий и глубокий, прорезался из общего потока, и этим напоминал о её переживаниях.

Когда урок подошёл к концу, все побежали (или кто совсем устал – пошарпал ногами) к гардеробу. Маша завязывала пояс на пальто и прощалась с ребятами, когда на выходе её окликнули:

– Маша, ты сейчас домой?

Это оказался Пашка – тот уже стоял рядом в куртке и шапке, из-под которой торчал тёмный хохолок волос.

– Да, – ответила она.

– Мне в твою сторону. Не против, если я с тобой?

– Давай, почему нет. Тебе до куда?

– До цветочного магазина. Я ключи от дома забыл, придётся к маме на работу зайти, так что даже тебя провожу.

«Неужели говорит правду или ищет повод, чтобы со мной поговорить? – на мгновение задумалась Маша и сразу же поругала себя за это. – Похоже, мне уже мерещится подвох, где его даже нет, какой ужас». Но набрав в груди побольше свежего воздуха, она произнесла ровным тоном:

– Хорошо, тогда идём.

С каждым днём погода стремительно становилась теплее, и город словно просыпался из зимней спячки. От старого снега осталось совсем немного, под ногами уже стучал асфальт. Ребята миновали парк, в котором любили сидеть за мольбертами художники в каких-нибудь забавных шапочках, и переходили на соседнюю улицу, где вдоль вытянутых домов и фонарей росли молодые клёны и акации.

– Вот бы уже май: так хочется увидеть, как всё расцветёт, – произнесла Маша, невольно поднимая руку к оголевшей ветке акации, но ей не хватило совсем немного, чтобы дотянуться.

– Да, ещё ведь сирень в мае появится, – Паша усмехнулся и будто между делом опустил к ней другую ветку пониже.

Его ладонь случайно задела её, из-за чего Маша слегка вздрогнула. Порывистым движением поправив чёлку, она продолжила:

– Ох, а сирень так вообще очень красивая. У меня их запах сразу ассоциируется с музыкалкой: насобирают учителя букеты и обязательно поставят у себя в кабинете. Потом такой запах по всей школе душистый!

– Да, помню, прошлой весной пахло на всех этажах. Да там, глядишь, три месяца пройдут как не бывало и вот тебе и сирень цветёт!

– Да, так мало осталось, – сказала она уже серьёзно. – Ты уже всё выучил?

Вопрос, который снится каждому музыканту, причём скорее в кошмарах. Многие на него отвечали тяжёлым вздохом, и этим было всё сказано. Но Паша всегда обнадеживающе говорил примерно следующее:

– В целом, пойдёт. Чуть там подчистить надо, там педаль не забыть и нормально.

– Сложные эти полифонии, – призналась Маша и устало опустила голову.

Быть скорее лириком при разборе технически точного Баха оставалось для неё самым тяжёлым испытанием – насколько бы ей сильно не нравился этот композитор, приятнее было слушать его музыку, чем разбирать самостоятельно.

– Ну, что поделать, надо сдавать всё, – произнёс Паша, смиренно пожав плечами.

– Мне бы лучше что-то другое разучить, чем голову ломать над этим ХТК...

– Ну Мария, вы же и так без меня хорошо знаете всю прелесть полифонии, – смешным акцентом вдруг начал Пашка, активно при этом жестикулируя. – Там же сплетение двух, а то и трёх мелодий, там же так интересно покопаться в этом всём, такая гармония, целая феерия звуков!..

– У тебя хватает усидчивости для такого, поэтому ты априори пианист, – сказала Маша, аккуратно прерывая этот поток разума, пока тот не разросся в часовую лекцию искусствоведа. Однако, признаться, это заставило её улыбнуться – что может быть занимательней зрелища, чем человек, увлечённый своим делом.

– А может я дирижёром стану? – смело кинул Пашка.

– А композитором не хочешь?

– Хочу!

– А может всё-таки дворником?

– Эй-эй, дворник – уважаемая профессия! Но быть я им не хочу, – деловито подытожил он, когда они остановились красном свете светофора.

Который раз Маша убеждалась, что музыкальная карьера Павлику давно уже предначертана судьбой. В какой конкретной области – пока неизвестно, но в любом случае он будет на своём месте. Это дорогого стоит. Сама она не до конца была уверена, хочет ли идти дальше в музыку – поступить на учителя фортепиано был сейчас самый компромиссный вариант, которым она отбивалась на нудных разговорах о будущих планах после школы. Паша тоже их не любил, однако заметно, что энтузиазма ему хватает попробовать себя всем разом – и пианистом, и дирижёром, и композитором.

Замигал зелёный свет.

– Кстати, у тебя есть уже что-то из написанного? – спросила она.

Услышав её слова, Паша слегка помрачнел – отвечал он скомкано, будто не хотел придавать этому сильного значения:

– Есть какие-то зарисовки, но пока ни одну не закончил. Мне постоянно кажется, что чего-то не хватает и звучит слишком однообразно, и в какой-то момент просто бросаю одну работу и начинаю делать новую, которой ждёт такая же участь.

«Вечная проблема всех творческих людей», – знакомая фраза сразу отозвалась на душе. Тут даже себе порой дельной помощи не дашь. Но после небольшой паузы она произнесла:

– Тебе, наверное, не хватает взгляда со стороны. У меня тоже такое бывает: я тогда просто узнаю мнение у других людей и даже если мне их советы не пригодились, то после разговора появляется желание что-то делать.

– Не знаю, может, ты и права, – он опустил глаза и, сунув руки в карманы, на короткое время задумался. – Не хочешь в пятницу посмотреть ноты? Я могу их принести на сольфеджио.

От самой мысли, что Паша хочет показать свои наброски, сердце у Маши затрепетало.

– Приноси, конечно! – ощутив, как голос её слегка вздрогнул, она попыталась овладеть собой. – Для меня большая честь быть одной из первых, кто их увидит. Правда, я не сильно в этом разбираюсь и могу ничего дельного не сказать.

– А кто до этого говорил, что это не так важно? – напомнил Пашка и одарил её лукавым взглядом. Та не сдержала ухмылки и, махнув ладонью, закатила глаза, читай как: «Ладно, твоя взяла!».

Уже прощаясь у своего дома, она невольно заметила, что он так ни разу и не назвал её Маней. Но сразу же осознала, что сама его весь день называла только Пашей, потому что... она так привыкла и почти везде, где они пересекались, было много знакомых. Тогда бы появились ненужные вопросы, на которые не хотелось отвечать. И даже когда они оставались наедине, язык всё равно не поворачивался. Но Маша не сильно расстраивалась: ещё будет повод воспользоваться его вчерашним разрешением без особых усилий. Пройдёт время, и она даже не будет обращать внимание на такую мелочь, по крайней мере, надеялась.

***

После сольфеджио получилось всё провернуть без лишних допросов — Паша никогда не упускал возможность забрать свободный кабинет, если хотел немного позаниматься, и этого факта было вполне достаточно, чтобы с лёгкостью заполучить ключ и без свидетелей поизучать ноты. Павлик уже с начала их встречи показал из приоткрытого рюкзака уголок исписанных листов, словно это были секретные документы государственного значения, из-за чего содержание веяло ещё большей интригой. Теперь кабинет оставался их в полном распоряжении.

Партии, аккуратно написанные Пашиной рукой, выглядели занимающе. Это была довольно подробная запись: с высчитанным размером, выведенными штрихами и динамикой, некоторые места заметно несколько раз стирались и переписывались.

– Интересно, – произнесла Маша, рассматривая всё изучающим взглядом и непроизвольно пытаясь напеть мотив под нос. – Можно сыграть?

– Конечно.

Она села за пианино и начала читать с листа. Паша тем временем стоял за её плечом и наблюдал – молча, но очень внимательно. Когда у неё не выходило сыграть такт с первого раза, тот заметно сдерживался, чтобы не залезть руками в клавиатуру, моментами это немного нервировало – авторская же музыка, и так вопрос щепетильный. А под надзором самого творца можно легко растеряться. Так или иначе, выходила довольно приятная композиция: вроде простая, но с необычными решениями, светлая и умиротворённая.

– Вот здесь мне нравится этот аккорд, – Маша останавливалась на некоторых фрагментах, чтобы прокомментировать. – Возможно, если бы ты его продолжил как-то так... – пальцы замерли на пару мгновений и снова забегали в поисках подходящих клавиш. – Вообще будет здорово, так будет звучать объёмней.

– О, и тогда это всё плавно перейдёт сюда, – Паша сел на ближайший стул и сыграл несколько тактов. – Думаешь, лучше оставить так или как-нибудь завершить?

– Гм. Смотри, а если сделать вот так...

Она сыграла практически первое, что ей пришло на ум, и прозвучала такая подходящая и необычная гармония, будто её всё это время и не хватало. Павлик был на седьмом небе от счастья!

– Подожди-ка, это надо записать, – полный ярого восхищения и азарта Пашка вскочил с места, словно на пружине. – Запомни, что ты сейчас подобрала!

И вооружившись карандашом, ластиком и диктофоном на телефоне («Чтоб наверняка», – пояснил Паша), они стали корректировать записи – она играла нужные аккорды, а он записывал за ней. Творческий процесс ощущался очень непринуждённо и постепенно перетекал из быстрого и бесшабашного в более умеренный, медитативный темп, из-за чего разговор между делом шёл как никогда легко. Звуки ведения грифеля карандаша по бумаге ласкали слух и приятно успокаивали.

– А в общих чертах тебе как, нравится? – спросил Паша, стирая всё ненужное.

– Да, звучит волшебно, – Маша тихонько касалась клавиш, чтобы не потерять в памяти нужные ноты. – Ты уже дал этому название?

– Пока нет, мне как-то ничего сносного на ум не приходит. Может, у тебя есть идеи?

Маша взглянула на тетрадь, но невольно обратила внимание на его руки, бережно держащие их, – мужские, аккуратные и, пожалуй, самые талантливые.

– У меня только если что-то связанное с природой, – вскоре ответила она, отведя глаза в сторону и молча укоряя себя за то, что засмотрелась. – Солнце, трава, тепло, ветер колышет деревья, что-то из этого. Мне кажется, тут должно быть красочное название, чтобы сразу рисовалась картинка.

На лице у Павлика появилась мягкая улыбка:

– Придумаем, когда будет нужно.

Голова его склонилась над листами, взгляд переменился и стал чуть серьёзным, выводя одну ноту за другой и соединяя их общим ребром. Тёмные волосы на макушке слегка колыхались от его движений, губы иногда шевелились, высчитывая длительности и размер. Как бы Маша не боролась с собой, наблюдать за этим было приятно.

– Напомни, когда ты начал писать музыку? – спросила она, продолжая неотрывно смотреть на него.

– Хм, вроде бы, полгода назад, – Паша провёл вертикальную черту и разделил строку на новые пару тактов. – Просто в какой-то момент разбирал программу, вдруг нажал не на те клавиши и мне это показалось красивым. Попытался от них что-то сыграть и как-то само пошло. Процесс сильно затягивает, если у тебя, конечно, есть вдохновение, и так до тех пор, пока в конечном счёте не натыкаешься на стену.

Машу позабавила такая метафора, и она негромко засмеялась:

– Для кого-то это уже звучит как что-то невероятное: «сыграл и как-то само пошло». Этому многие могут позавидовать, – и добавила уже без шутки. – Не обращай на них внимание: завистники есть везде, и они грешат тем, что ничего не хотят понимать.

Паша улыбнулся ещё шире, дорисовывая «хвостики» у «восьмушек»:

– Поверь, это последнее, что меня волнует. Пустое дело — пытаться угодить завистникам. Подобные чувства вредят больше тому, кто их испытывает.

– Знаю... – она опустила взгляд на клавиатуру, над которой держала правую ладонь, левую она уже положила на колени. – Просто мне бы не хотелось, чтобы подобные чувства приписывали мне самой, особенно по отношению к тебе.

Павлик с интересом поднял глаза:

– Это почему же?

– Потому что я слишком хорошо знаю тебя. Знаю, сколько сил и терпения ты вкладывать в это дело.

«И слишком люблю тебя», – хотелось добавить, но вместо этого она только указала, где нужно дописать недостающий бекар.

– Понятное дело, у тебя есть и талант, но какой от него толк, если усердно не заниматься, – продолжила Маша. – Ты сам, наверное, слышал от учителей, сколько есть способных детей, которые не развиваются из-за своей лени.

Паша прекратил писать. Тон в его голосе был не грубый, скорее с долей удивления и беспокойства:

– А разве есть те, кто говорит, что ты мне завидуешь?

К щекам у неё ощутимо прилился жар. И зачем она только завела такой разговор...

– Я слышала пару раз, от ребят, – слова сдавленно выходили из горла. – На самом деле это не так важно, это были единичные случаи и довольно безобидные. Я... мне просто неприятно, что если человек считает кого-то лучше себя, то для некоторых он априори должен завидовать. Разве нельзя просто радоваться чужому успеху, просто потому что искренне хочешь?

– Полностью согласен, – Павлик отложил тетрадь на край пианино и переменил позу. – Лично я редко испытываю зависть, у меня это, как ты сказала, скорее радость за других. Но на самом деле я тоже в какой-то степени завидую, тебе, например, но в хорошем смысле, по-доброму.

– Мне? – вопрос непроизвольно сорвался с губ.

– Чистая правда, не вру. Но я понимаю, что мы с тобой оба хорошо преуспеваем в своём деле, только, возможно, чуть разными путями. Ты вот быстрее всех угадываешь интервалы на слух, хорошо поёшь в хоре, лучше всех играешь лирические пьесы... Разве это плохо? Смотри, у тебя даже руки музыкальней выглядят, чем у меня.

Он взял её ладонь и стал разглядывать костяшки и фаланги одну за другой, поворачивая в разные стороны.

– Длинные, тонкие пальцы – идеально для игры на фортепиано! Ты, кстати, мерила, как далеко можешь взять две ноты одновременно?

– Никогда не пробовала, – ответила Маша, стараясь звучать уверенно и ничем не выдать шок с того, что её сейчас держат за руку.

– Они у тебя к тому же такие ровные, – продолжал Павлик, проведя по её пальцам, и затем показал свою тыльную сторону ладони. – А теперь на мои погляди: сплошная жуть, такие ещё надо поискать!

– Ну хватит тебе уже, – заметив, что Паша уже откровенно шутил, а лицо у неё от смущения начинало уже гореть, она с упрёком, но мягко ударила его по плечу. – Нахваливает он меня тут, а себя принижает! Я против такого!

Паша звонко расхохотался. К её счастью, он, вероятно, принял её красные щёки за сердитый румянец, поэтому вскоре произнёс:

– Короче говоря, что я хотел сказать. Тебе могут завидовать также, как и мне, как многим другим. Будут и те, кто бездоказательно будет приписывать зависть там, где её и подавно не было – вспомни беднягу Сальери, которого благодаря Пушкину каждый второй теперь считает завистником Моцарта. Просто не нужно обращать на это внимание, как ты уже сказала. А теперь давай послушаем всё от начала до конца. – Он снова потянулся к нотам. – Позволите?

Маша уступила место, и Павлик начал играть. По-другому воспринимаешь музыку, когда знаешь автора лично – невольно задумываешься, как в мыслях могла прийти конкретно эта мелодия и что за ней таиться. Искусство – иной мир и очень мистический, в котором человек только делает вид, что в нём разбирается, а по факту лишь бродит вокруг да около и поглядывает на его тёмную чащу – вроде, страшно, но интересно. Лишь немногие, наверное, попадали в его самое сердце и оттуда выбирались невредимыми. Однако Маша считала, что Павлик был достаточно храбрым, чтобы как минимум начать готовить туда походный рюкзак.

– Ребятки, а вы что здесь сидите? – зашла Нина Викторовна, когда Паша доиграл до последнего такта.

– Вам кабинет нужен? А мы уже уходим, – сразу поняв всю ситуацию, он стал быстро собирать вещи.

Нина Викторовна поспешно объяснилась со своей привычной мягкостью:

– Я вас не хотела побеспокоить, но так получилось, что везде все инструменты заняты, а нам надо хотя бы разок прогнать этюд, – за её спиной показалась маленькая девочка с двумя пышными хвостами, имя которой Маша не успела запомнить.

– Правда ничего страшного, мы как раз хотели собираться, – она тоже встала с места и начала складывать всё нужное в сумку. – Занимайтесь, мы вам не помешаем. До свидания!

Только выйдя на улицу, Маша ощутила, как сильно вымоталась за эту неделю. В голове такая туманная тяжесть – шея кое-как удерживала, чтобы не уронить всё на бок.

– Прости, я, наверное, утомил тебя своими записями, – вдруг сказал Паша, с сочувствием всматриваясь в её лицо.

– Что ты, вовсе нет! – она быстрым жестом смахнула мешающие ей пряди в сторону. Последнее, что ей хотелось, так это заставить его чувствовать себя виноватым. – Просто будни на самом деле выдались нелёгкими. А твои зарисовки мне даже помогли немного расслабиться, – и неожиданно добавила. – Ты на самом деле, Павлик, большая умница. Продолжай писать, будет очень интересно послушать, что ты ещё придумаешь.

И когда она обняла его на прощанье, то за спиной услышала кроткое и до очарования простое: «Спасибо».

Молодой пианист, блистающим талантом, но при этом не наделённый звёздной болезнью и переживающий за других порой больше, чем за себя. Самый что ни на есть Павлик, и никак тут больше не скажешь...

***

Распластаться по всей кровати, зная, что завтра наступят выходные, пожалуй, один из лучших моментов тяжёлого дня! Из приоткрытого окна дул лёгкий ветер, по стенам рассеивался слабый жёлтый свет ночника, а под подушкой ждала недочитанная книжка. Веки просились закрыться и при каждом зевке они чуть слезились, однако в этой усталости была доля нечто приятного, совсем иного чувства. На повторе, словно пластинка, прокручивались воспоминания о тех прикосновениях – такие тёплые и мягкие, что невозможно выкинуть из головы. Подумать только, Маша так часто смотрела на его руки и тайно восхищалась ими, что подавить желание притронуться на мгновение ощущалось невыносимым испытанием, а сегодня Павлик сам держал её ладони и не отпускал долгое время.

Дверь в комнату тихонько отворилась.

– Манюнь, а ты чего не стелешься? Видно, что спать уже хочешь, – почти прошептал папа, заходя к ней.

– Сейчас постелюсь, я пока просто лежу, – ответила Маша, не вставая.

Он аккуратно сел возле неё на край кровати, лишний раз похвалил, какой тут мягкий новый матрас, пробухтел про свой «совсем не такой». Из-за лампы казалось, что волосы у папы будто чёрные, хотя в жизни они интересного светло-русого оттенка, почти как пшеница. Папа вообще, по её мнению, был красивым: подтянутый, высокий, зеленоглазый. Мама рассказывала, что в юности она любила его сравнивать с главным героем «Кораблей Санди», хотя имя Александр, как считает Маша, ему совсем не шло. Лучше всё-таки родное и мелодичное Василий.

– Что мама делает? – вспомнив про неё, решила спросить она.

– На кухне возится, скоро тоже отдыхать будет.

– А Дима?

Папа с ухмылкой цокнул языком и махнул в сторону:

– Сидит, учится. Но тоже голову уже подпирает, я к нему сейчас заходил, гнал спать.

Почему-то она не была удивлена: это было в духе своенравного и усердного Димки.

– Аркашка к нам завтра приедет на выходные, знаешь? – сообщил папа.

Маша с воодушевлением приподнялась на локтях:

– О, это здорово! Надо тогда что-нибудь придумать на вечер.

Аркаша был старший из троих детей Рябининых, успел повзрослеть и переехать в свою квартиру в другом городе. Даже не верилось, что ему стукнуло двадцать пять. Приезд Аркаши ознаменовался в семье как очень радостным событием, ведь без него будто не хватало совсем немного для домашнего уюта.

– Да придумаем, дело неспешное, – и папа потянулся к ней, чтобы обнять перед сном.

– Опять у тебя «ёжик», – хихикнула Маша, потирая щёку после того, как почувствовала колющую щетину на коже.

– Завтра побреюсь, – пообещал отец, пожелал спокойной ночи и ушёл к себе.

В комнате снова воцарилась тишина. Холодок приятно гладил по плечу, однако погода на улице оставалась непредсказуемой и на ночь оставлять окно открытым было пока рано. Хотя как это сейчас может волновать, когда на душе играют импровизации! Но почему тогда так тяжело, а вместе с тем невероятно легко?

Идея, которая зародилась уже давно, зазвучала убедительней:

– «Надо поговорить с Софьей Николаевной...»

«Хорошо темперированный клавир», сборник клавирных пьес И. С. Баха, включающий 48 прелюдий и фуг.