Поимпровизируем вместе?

Первые пару часов после концерта всегда считались одним из самых приятных моментов в детской школе искусств и в принципе во всех творческих кругах. Артисты и педагоги могли вздохнуть полной грудью и вместе со зрителями обменяться свежими впечатлениями, пока дух концертной суеты ещё окончательно их не отпустил.

– Ой, ну все такие молодцы! – восклицала вновь и вновь хоровик и директор в одном лице Екатерина Григорьевна, подпрыгивая на короткой ножке. – Все как надо выступили!

– Ага, это ведь вы на репетициях на нас орали, – в шутку и почти без обиды кинул Федька Фирсов, с которого скатывался уже седьмой пот от перетаскивания реквизита.

– Да у нас как всегда: на репетициях – ужас, а потом всё как по маслу, – беззаботно произнесла Наташа Кравчук, изящно размахивая своими аристократичными руками.

Екатерина Григорьевна засмеялась в голос, мол: "В этом вы правы!".

Гости постепенно расходились. Лишь несколько особо изголодавшие любители искусства продолжали возбуждённо разговаривать в парадной – они даже не думали уходить и, видно, так не хотели возвращаться к рабочим будням. Таких всегда выдавали глаза – сияли так, словно выпили целебную микстуру.

Вскоре Нина Викторовна пригласила своих учеников на чай, чтобы отпраздновать событие, и как только это было сказано, по залу разнёсся радостный голодный вопль, и кучка детей повалилась на второй этаж. Кабинет у Нины Викторовны маленький, скромный, но очень уютный: два пианино "Токката", стол, лампа, небольшое старое зеркало и деревянный шкаф с вешалкой в углу. В целом, примерно также, как и во всех кабинетах, разве что на стенах красовалась парочка масляных пейзажей вместо плакатов с теорией, а за жалюзи прятались принесённые из дома два горшка с геранью и мятой, создавая едва заметный приятный аромат.

На столе вместо многочисленных папок с нотами ребят ждали куча конфет, пирожные, печенье из соседнего кафе и стаканчики с чаем. Когда все уже жадно потянулись скорее выхватить что-нибудь вкусное, зашла Нина Викторовна. Она по-учительски поставила руки на талию и обвела детей взглядом:

– Слушайте, а где у нас Павлик?

Машу как молния ударила: «Неужели ушёл?», и вызвавшись его отыскать, вышла из тесного громкого класса.

– «Хм, остался в актовом? Может, не услышал про чаепитие?»

Паша действительно был там, и при входе она замерла от очарования. Актовый зал сиял как живая картина: пустели зрительские кресла, на драпировках переливались разноцветными бликами весенние декорации, а на сцене только лишь одинокий рояль купался в лучах солнца. Паша стоял в первых рядах и с какой-то особой задумчивостью глядел на него. И тишина. Такая магическая, спокойная отрешённость, странно сочетающаяся с бушующим праздником на этаже выше, словно здесь время остановилось, и Паша был частью этой композиции. Будто тронешь – и всё распылится, как хрупкое стекло. До чего необычайно красиво.

Маша слегка попятилась назад. Она почти решила и вовсе его не звать, боясь испортить здесь воцарившуюся гармонию, но всё же негромко произнесла:

– Паш...

Два ярких огонька будто выстрелили в неё, заставляя невольно застыть – у Паши было свойство неумышленно поражать даже самым простым взглядом.

– Тут Нина Викторовна на чай зовёт, тебя все ждём...

Он снова оглядел зал с потерянной улыбкой на лице и затем, медленно направляясь к выходу, неспешно ответил:

– Да, иду.

В нём явно что-то переменилось, Маша только не понимала, что конкретно. За пару лет тесного общения она уже улавливала, когда что-то было не так: кулаки в карманы засунул, губы поджал, словно не давал себе говорить, хотя минуту назад он выглядел таким расслабленным и счастливым. Неужели она своим присутствием всё-таки что-то нарушила?

– Всё нормально? Ты какой-то задумчивый стал, – аккуратно начала она, выводя на разговор, когда они поднимались по лестнице.

– Да нет, всё нормально. Даже, наоборот, хорошо. Просто вспомнил, сколько здесь всего произошло за последние годы и навеяли старые воспоминания. – заверил он, и на последних словах в его голосе всё же прорезались тёплые ноты. – Ты скоро домой пойдёшь?

– Я хочу помочь Нине Викторовне убраться после чаепития, так что я ещё не ухожу. Да мне и не хочется пока уходить.

– Мне тоже. Так здорово, что завтра лёгкий день, так не хочется сегодняшний вечер портить домашкой, – и с облегчением выдохнул, потянув руки вверх. – А тут все красивые, нарядные, да ещё угощают в хорошей компании!

Паша перестал теперь казаться отчуждённым – говорил и вёл себя как прежде. Однако, когда они дошли, она всё же остановила его возле двери кабинета.

– Да всё хорошо, Маш, – успокоил он, ясно понимая свою подругу. – Ничего не случилось. Это у меня бывает, нахлынет на рефлексию, ты же знаешь. Но сейчас я в настроении как никогда. И ещё сильнее буду в нём, если там не успели всё съесть.

И улыбался действительно искренне, но на губах его будто оставался какой-то несказанный вопрос.

***

Вечерело. Солнце напоследок щедро золотило лучи. По бокам коридоров ждали своего пламенного часа лампы, напоминающие в темноте свечи как при венском дворе. Наевшись угощениями Нины Викторовны, все потихоньку разбегались по домам, и детские голоса на этажах умолкали.

Под конец и Маша уже спускалась за пальто, как услышала, что кто-то ещё играет в актовом зале. Она узнала дальние звуки рояля и даже не удивилась, когда её догадки сбылись – кто, как не Пашка мог воспользоваться свободным инструментом и к тому же с таким приятным освещением. Но вот что он играл оставалось тайной: это было не из школьной программы, даже не выученное «для себя». Признаться, она никогда не слышала такой мотив: нечто мажорное, светлое, вальсирующее, с джазовыми элементами. Если выражаться языком проходимца, то что-то очень красивое. Однако Маша быстро поняла, что это придумано самим Пашей. Он был таким сосредоточенным и вдумчивым, когда подбирал собственные аккорды, что выглядело довольно забавно и мило.

Маша так заслушалась, стоя на входе, что, растаяв, словно воск, мечтательно облокотилась на дверь и та подло скрипнула. Пусть и тихо, но достаточно, чтобы Паша остановился и обернулся к внезапному слушателю.

– Ох, прости, – сонным и виноватым голосом протянула она, выпрямляясь. – Почему ты не говоришь, что так хорошо сочиняешь?

– Сочиняю? – он старался не подать виду, что удивился. Отвернулся от инструмента и привычным жестом поправил очки. – А я и не скрывал. Просто ноты писать очень муторно и долго, а хочется показать работу законченной. Вот и получается так.

Маша ухмыльнулась и медленно подошла к сцене.

– Ты разве не устал за сегодня? Признаюсь, под конец дня у тебя усталый вид.

– Немного, – просто ответил он.

– Ах, прибить бы тебя за твоё "немного"! – хоть и мягко, но возмутилась Маша. – Пожалуйста, не скрывай, когда устаёшь, а то за тебя беспокоиться будут.

Пашка переливисто рассмеялся. Потом, улыбнувшись, положил локоть на край клавиатуры:

– Нет, я правда почти не устал, раз уж до сих пор не ушёл.

– Ну, тогда пока, до скорого! – бросила напоследок она.

– А, давай. Пока.

Неожиданно это прозвучало так тускло, что совсем не сочеталось с его прошлыми словами. «Да что же это с ним?» – подумала Маша. Но ещё раз допрашивать личными вопросами было уже неудобно, и та неуверенно направилась к выходу.

– Маша, подожди!

Она обернулась. Взгляд у Паши продолжал гореть, но непривычно пронзительно, почти умоляюще. Вскоре черты смягчились, и эхом по всему залу раздался тёплый голос:

– Не хочешь поимпровизировать вместе? В четыре руки?

Внутри на секунду появилась пустота и также неожиданно расшумелся целый ураган. «Не может быть», – первое, что пришло ей на ум. Паша терпеливо ждал её ответа и, как ей казалось, выглядел слегка растерянным. Растерянным... Как не присуще к нему это слово. И будто пазл сошёлся, соблазнительная мысль напрашивается сама, но в голове всё равно не укладывалось: «Нет, такого не может быть, я же столько раз думала об этом, неужели... Не мог же он ссылаться на то, что я сказала всего пару раз и так давно?!»

Большой светлый зал, блестящий рояль, неописуемый витающий запах... Как же всё по-другому ощущалось в этот миг. Уже греющее весеннее солнце под конец февраля окутывало каждый уголок, не желая отпускать. Нависшая тишина завладела временем, несвойственная и великолепная в своей красоте. Как та живая картина, которую она видела всего пару часов назад – только теперь она сама была внутри этой картины.

Одно только Маша Рябинина знала чётко – что не сможет ему отказать.

Она первая опустила глаза и стала перебирать пальцы:

– Давай. Только я мало этим занималась, могу не подхватить.

– Подхватишь, доверься мне.

Она села по правую руку. На её памяти им ещё не доводилось сидеть за одним инструментом, и внутри кружились смешанные чувства. Банкетка была небольшая, и Маша слегка касалась его плеча, от чего тоже было слегка не по себе.

– Я... С чего начинать? Просто я не знаю, – тихо спросила она.

– Давай я начну аккомпанемент, а ты сделаешь мелодию.

– Хорошо.

Паша уже поднял руки над золотисто-розовыми клавишами, как вдруг остановился:

– А хотя нет, – повернувшись, неожиданно их лица оказались слишком близко друг к другу, и Маша сделала вид, что нисколько этим не смущена. – Давай как пойдёт.

По залу прозвучало длинное вступительное «ре». Затем Паша стал неторопливо подбирать мелодию, будто пробуя мотив на вкус. «Ре, фа диез, ля, си», потом опять «ля»... Уже выходило прелестно, как медленное течение моря. Тут же его левая рука соединила ноты, словно художник широкой кистью мелкие штрихи, создавая приятный образ. Маше это понравилось, и она продолжила, растянув звуки по всей клавиатуре, вырисовывая игривые волны. Последняя верхняя «си» потонула в быстром переплёте звуков, клавиши так и отскакивали от её танцующих пальцев. Краем глаза она замечала, что Паша слушал её импровизацию с интересом. Это льстило.

Когда всё окончилось длительной нотой, Паша сыграл ту же почти в самом низу, подчёркивая эскиз общей чертой. Ребята переглянулись, словно нашли клад и не знали, что с ним делать. Оба хотели что-то сказать, но слова как-то не складывались, и они продолжили.

Поначалу было неловко, звучало всё рвано и неуверенно. Маша и так мало упражнялась в этом деле, а тут ещё надо слушать партнёра и внимать всем сердцем его музыкальный порыв. Партия Паши была проста на слух, но хорошо продумана на деле: он брал сложными аккордами и быстро находил нужные сочетания. Маше же приходилось сильно не экспериментировать, пару раз даже робко извинялась, когда насаживала ошибки и сбивала общий темп. Но произнесённое и до того мягкое: «Ничего, всё хорошо», в миг успокаивало.

Со временем эмоции делали своё дело: Маша смелела, ровно так же, как и Паша. Вместе они нашли единый мотив, и теперь было не так страшно. Музыка перетекала из такта в такт, местами основная мелодия отголоском звучала внизу, пока верхние ноты бились как искры, переливающиеся серебром. Они не заметили, как синхронно стали двигаться в направлении музыки, качать головой, как оба широко размахивали локтями и получали удовольствие – один сыграет пассаж, а другой повторит его на свой манер. Робость и скованность превратились в свободу.

Неожиданно рождалось внутри великолепное чувство, будто они всегда так играли, сидели вместе за школьным роялем и сочиняли. Будто всю жизнь было и суждено так быть. Само по себе создание экспромтов, по мнению Маши, было особым тонким искусством, а когда это делают двоя, садясь за один рояль и в потоке создания чувствуя друг друга, это казалось магией. Маша не верила, что это же происходит с ней сейчас. Весь зал сиял разноцветными пятнами, словно сказочный витраж, который вдруг стал лишь причудливой декорацией для их самого настоящего музыкального таинства.

Одновременно они нажали финальные аккорды и отпрянули от клавиатуры, словно вынырнув из воды.

– Надо же, – первым произнёс Паша, поправляя волосы.

Фортепиано продолжало звучать в ушах. Ей хватило только сказать самое простое:

– Мне очень понравилось.

– Мне тоже. Я давно хотел тебе предложить вот так поиграть что-то вместе, хотя бы попробовать. Подумал, что мы хорошо сыграемся.

Комок подступал к горлу, с каждым мгновением она всё больше ужасалась того, что он мог сейчас иметь в виду, о чём они на самом деле разговаривали музыкой и что прячут сейчас за этими словами, которые кажутся такими бессмысленными и глупыми. И так естественно и само собой с губ вдруг сорвалось нежнейшее, полушёпотом, самое сокровенное:

– Павлик.

Юноша перевёл на неё взгляд, подняв брови и хлопнув ресницами. Маша случайно повторила за ним, и от этого ещё сильнее залилась краской.

– Я... мне просто нравится, как звучит твоё имя в этой форме. Мне кажется, очень красиво.

– Правда? – спросил он без всякой насмешки.

– Да.

Маша опустила глаза, не видя его лица. Она ожидала услышать всё что угодно, но только не это:

– Знаешь, а я всё хотел сказать, что у тебя очень красивые волосы. Особенно сейчас, – ей показалось, что ладонь на его коленях чуть дрогнула, но жест настолько оказался еле заметным, что она могла с лёгкостью это себе придумать. – Я редко вижу тебя с распущенными, наверное, это неудобно. Но я всё смотрел на них во время концерта и думал, какие они мягкие и воздушные, за ними же столько нужно ухаживать... Наверное, глупость сморозил.

– Да нет, что ты, мне очень приятно это слышать! – торопливо заверила Маша.

– Мне тоже. Ну, я про своё имя, что ты там говорила.

Снова настигла тишина. Вдруг Паша добавил:

– А я, признаюсь, знаешь, какое имя тебе успел придумать? Ты только не обижайся.

– Какое? – спросила она и невольно задержала дыхание.

– Рябинка. Мне кажется, тебе идёт.

«Потому что я сама сейчас красная, как рябина», – подумала Маша и не заметила, как перестала контролировать лицо и свела брови к переносице. Тот не совсем точно понял этот жест, поэтому аккуратно спросил:

– Ты не против, что я тебя так называю?

– Конечно не против! Мне нравится, – язык подло заплетался, словно заручившись говорить. Она быстро облизнула пересохшие губы. – А можно мне тебя иногда называть Павликом?

– Да, конечно. Почему нет?

– Нам, наверное, пора идти домой, – предположила Маша после долго паузы. – А то родные искать будут.

И они медленно стали собираться. Было такое жгучее нежелание уходить, однако актовый зал прощался с ребятами и погружался в заслуженный сон.

Приятный свежий воздух коснулся кожи на выходе из школы искусств. Февральский вечер стоял удивительно сухим для этой поры, ветер еле ощущался, будто лаская.

– Ладно, до скорого, Мань, – сказал Пашка, собираясь уходить.

– До скорого! – ответила она и остепенилась. – Подожди, как ты меня назвал?

– Маня, – повторил он, сам удивляясь, что только что произнёс.

– Красиво звучит. Так меня мало, кто называет, разве что в семье.

– Ты также не против?

– Не против. Сегодня какой-то вечер комплиментов, не находишь?

– Не вижу в этом никакой проблемы, – и вместе дружно засмеялись.

Казалось, они снова стали теми милыми приятелями, что периодически виделись в музыкальной школе, придумывая локальные шутки и соревнуясь, кто быстрее на сольфеджио напишет диктант, когда были ещё младше, наивней и непоседливей. Всего на миг жизнь вернулась к старому и обыденному сценарию, будто тот выплеск чувств за роялем остался позади.

– Ладно, тогда до завтра!

– До завтра! – и Павлик быстро добавил. – Подожди, я не успел сказать спасибо.

– Тебе спасибо, – и Маша направилась домой, еле найдя в себе волю, чтобы не обернуться по пути.

Ночь обещала быть нежной. Тихо пробуждались фонари, чуть румяня вокруг себя воздух, алый закат растекался где-то далеко в синих холмах. И всё было замечательно: месяц ясный, небо пастельных тонов, прохожие кажутся красивее прежнего и ничего больше не нужно. Разве что шум города оставался таким же на старых улицах, но это никак не мешало и... Маша невольно вспоминала ту музыку. Она пела её себе под нос, боясь забыть какой-либо из тактов.

Родители уже были дома и сидели на кухне. Хотелось быстро кинуть «Я дома!» и проскочить в свою комнату, но заботливая мама вытерла мокрые руки о фартук и встретила её:

– Вот и Маня пришла. Как отдохнули после концерта?

– Хорошо, – ответила она, чуть не выдав двусмысленную улыбку. «Мама ведь спрашивает про чаепитие, а не что у меня сейчас на уме. Да тут и смешок вырваться может, не дай бог».

– Как здорово, что вас угостили. И правильно, заслужили! Молодцы!

– Тебе понравился концерт? – Маша решила для приличия тоже задать вопрос. Надо же создать видимость интереса к этому разговору.

– Конечно, я уже говорю который раз.

– А, точно.

Маня наговорила каких-то слов о том, что устала и попросила пока не беспокоить, закрыв за собой дверь. Не было сил даже переодеться – так и упала на кровать в концертном платье.

Воспоминания сами собой вели в те далёкие дни, когда на перемене, в кабинете музыкальной литературы, она залилась смехом и никак не могла остановиться.

– Ты чего смеёшься? – спросил Пашка, сам невольно улыбаясь.

Маша вытерла выступившие слёзы:

– Я не знаю, почему я именно смеюсь, просто мысль забавная пришла в голову.

Заметив, что понимание у Паши ни разу не прибавилось, она показала экран телефона, на котором был какой-то текст.

– Да я сейчас читаю одну книгу, это про музыкантов. Ну, там ребята композиторы, и там описывается их жизнь. И вот один из них предложил другому поимпровизировать за роялем. Понимаешь, вместе!

Паша, привыкший к таким бурным впечатлениям подруги во время чтения, с вежливым интересом спросил:

– Так что за мысль?

И она выдала:

– Если тебе предлагают поимпровизировать вместе в четыре руки, то...

– «...это признание в любви», – вспомнила Маня, закрывая глаза.

Глубокий вдох разнёсся по комнате, освещённой лишь маленьким ночником над изголовьем кровати.

«Но неужели Павлик в меня... влюблён? – думала она. – Как странно звучит, немного даже пугает. Что любит – это ещё можно сказать, не ненавидит же. Любить можно и родителей, друзей. А вот влюблён... Я же для него как хорошая подруга, ну как друг. Он просто вежлив ко мне, он ко всем так вежлив, хотя мог быть шанс, что...» – Маша нервно усмехнулась и прикрыла лицо. – «Боже мой, да как! Ах, нет».

Она резко поднялась и стала ходить кругами, чувствуя, что не может лежать спокойно. Как же бешено колотится сердце, невозможная пытка, надо хоть чем-то себя занять, пусть даже бессмысленной ходьбой. Казалось, невозможно теперь об этом не думать и оборвать буйное, колкое в груди, но приятнейшее чувство, что неимоверно грело изнутри. И блаженная страдальческая улыбка всё никак не сходила с её губ. Равно, как и имя.