Герои нашего времени

Косте плохо. Он понял это, когда рядом впервые не оказалось Руслана, которому можно было бы выговориться. Костя ненавидит — себя, отца, мать, лицей этот злосчастный, жизнь свою картонную. Он заложник этой пустой коробки, заклеенной со всех сторон скотчем, что прочнее всякого металла. У него, наверное, депрессия. Иногда случаются панические атаки. Он не особо в этом разбирается, но любой дурак поймет, что это нездорово — когда сердце готово из груди выпрыгнуть, а дышать почему-то больше не получается. Ему кажется, что он откинет ноги, если такое повторится еще хотя бы раза два. Он ждет Донских. Ждет и не ждет одновременно. Совесть внутри скребется, воет, жить мешает. А вдруг он узнал? Вдруг разозлится? Конечно, разозлится. Костя сбрасывает звонки Кристины. Зачем она постоянно названивает? Договорились же встретиться вечером у её дома, а она все не унимается: обязательно ей надо миллиард раз что-то уточнить, переспросить, предложить. С Кристиной сложно, да так, что порой хочется убежать от нее, куда-нибудь в горы, в монастырь, чтобы она уж точно не нашла. Кристина давит: она слишком сильная, слишком яркая, слишком решительная, слишком особенная. Костя рядом с ней чувствует себя кучей бесполезного мусора, хотя, наверное, люди этого не замечают: он ведь улыбается. Улыбается — и как будто у него нет никаких проблем. Как будто он не изменяет своей драгоценной девушке и прекрасно разбирается в своих чувствах, не боится будущего, запланированного для него отцом, до чертиков. Как будто желания вздернуться никогда не было.

Когда на пороге появилась Архипова, Филатов выдохнул: хоть кто-то отвлечет его от угнетающих мыслей. Настя ему достаточно нравилась, чтобы держать для нее местечко в своем окружении, но не настолько, чтобы делиться с ней чем-то сокровенным. Заболоцкая убеждала его, что Настя — лучшее, что случалось в её жизни, и он, конечно, был рад за них, а у самого щемило в груди от нехватки чего-то такого же близкого. Бывало, что он будто видит себя и свою жизнь на экране, находящимся на расстоянии вытянутой руки, и сам он никак не может повлиять на происходящее. Если б мог, то, наверное, не отправил бы Руслана в Южно-Сахалинск, не продавал бы с Антоном таблетки и порошки, не целовал бы Соню на крыше и прекратил бы так часто улыбаться. Но джойстик от этой игры сначала заедал, а потом и вовсе перестал работать. Она неуправляема.

— Кость, куда ты мою папку дел? В столовой, что ли, оставил? — звонко спросила Настя.

Она всегда говорила очень громко, эмоционально, и её бешеная энергетика не позволяла Филатову подолгу находиться рядом с ней, поэтому он старался разговаривать с ней быстро, лаконично, не затрагивая каких-либо серьезных тем, которые могли все застопорить.

По её огромной просьбе он вытащил из бухгалтерских бумаг кое-что очень важное, что могло повлиять на размер её стипендии. Вместе они должны были подкорректировать пару деталей, и тогда у нее точно хватит средств на новые израильские лекарства для больной бабушки. Косте несложно — он только рад помочь. От чистого (чистого?) сердца. Значит, есть что-то настоящее все-таки в его образе. С другой стороны, если не поможешь, потом аукнется, правда ведь?

— Меня Николай Львович едва не поймал, поэтому пришлось сунуть в щель подоконника, — вспоминая, что произошло утром, ответил он, немного взбодрившись. — Ты только сейчас за ней не иди, лучше вечером, когда никого не будет, — предупредил Костя на всякий случай.

— Хорошо. Как раз все пойдут на собрание. Слушай, спасибо тебе огромное, — она встала на цыпочки и мягко обняла его. — Я знаю, что это все очень серьезно. А ты все равно помогаешь.

— Не за что, Насть, не за что, — он погладил её по спине. — Приходи потом ко мне, сделаем все по красоте, я это умею.

— Спасибо, — она отстранилась и, кивнув, дернула за ручку двери. — Спасибо.

Когда Архипова ушла, пустота с новой силой начала прожигать грудь, поэтому он решил сходить к Заболоцкой, которая уже который день пытается вывести его на разговор. С ней легко. Было, по крайней мере. Она не пытается копаться в его мозгах, как Кристина, не злится и не обижается на него, не диктует своих правил — просто живет, смотрит на него мягко и ласково, касается невесомо и до мурашек приятно. О ней Филатов Руслану не рассказывал, но некоторыми мыслями все-таки делился. Донских как-то спросил его в лоб: «Кристину любишь?» И, к своему огромному удивлению, Филатов ответил так же быстро и резко, ни на секунду не задумавшись: «Люблю». Тогда-то он и понял, что просто в любви не должно быть все время просто, гладко, беспрепятственно. Он хотел закончить это сумбурное нечто, возникшее между ними с Заболоцкой, но все никак не мог решиться: стоит ей появиться в поле его зрения, как у него сердце сжимается от глубокой привязанности и нежелания терять её всеобъемлющее восхищения, которым она буквально светится вся. Он был уверен только в двух людях — в Соне и в Руслане, как бы парадоксально это ни звучало: они, хоть и почти не контактировали, друг друга не особо жаловали. Но Филатову с ними было по-настоящему спокойно. А сейчас он может лишиться одновременно их обоих, и он понятия не имел, как теперь нужно поступить.

Заболоцкая лежала на кровати, одетая в широкие спортивные штаны и выцветшую синюю толстовку, и воодушевленно разговаривала по телефону с братом. Только она увидела его, так сразу вскочила и коротко попросила Даню повисеть пару минут. Костя поражался тому, насколько она не выносит родителей и обожает младшего брата (наверное, видит в нем саму себя). Она сунула телефон под подушку, чтобы их разговор не дошел до маленьких любопытных ушей.

— Я знаю, у тебя планы с Крис, но нам правда нужно поговорить. Я так больше не могу. Пожалуйста, останься сегодня в лицее, — она умоляюще посмотрела на него своими огромными карими глазами, бездонными и завораживающими.

Филатов замялся. Во-первых, они с Кристиной кое-как выкроили время, чтобы наконец остаться наедине. Во-вторых, он старательно оттягивал момент этого важного разговора с Соней уже несколько недель, и он пока просто не был готов ставить жирную точку в их взаимоотношениях, какими бы странными они ни были. Он предполагал, что ей может надоесть такая неопределенность, но надеялся, что её чаша терпения протянет немного дольше.

— Давай как-нибудь в другой раз? Я обещал Крис, что не сольюсь... — начал он.

— Кость, я прошу, останься в лицее, — в певучем, бархатистом голое слышались нотки грусти.

Филатов чувствовал себя последним подлецом, но он просто не в силах был решать все сегодня, когда мысли и так путаются. В детстве, когда с ним приключалось что-то подобное (неразрешимое, до боли обидное), он начинал хныкать и прыгать на месте, как бы взывая к высшим силам, мол, пожалейте меня, бедного-несчастного, исправьте это! И в большинстве случаев мама все-таки покупала ему дорогую игрушку, а воспитательница в садике разрешала не спать на тихом часу. Жаль, что сейчас так сделать нельзя, да и просьба у него совсем из ряда вон.

— Ладно. На крыше в восемь? — он едва выдавил из себя эти слова.

— На крыше в восемь, — выдохнув, повторила Заболоцкая.

Она снова запрыгнула на кровать, и Филатов вышел из комнаты. К горлу — ком. Если он так трясется из-за того, что может лишиться такого искреннего, теплого отношения со стороны одного-единственного человека, то что с ним станет, когда он закончит лицей? Отец явно дал понять, что выбора у него не осталось. Костя не знал, что конкретно он приготовил, но в голове уже всплыла удручающая картина, изображающая жизнь современной российской армии. В этом вопросе понимал его только Антон, чей папаша тоже хорошенько двинулся. Где там сейчас идут боевые действия? В Турции? В Сирии? Костя таким даже не интересовался. Ему не нужен был мир другой, отличающийся, не тот, в котором он сейчас живет. Он просто не мог представить себя — там, где отовсюду пахнет бессмысленной смертью. Ему туда нельзя. Его не станет там в самые первые секунды — если не физически, то морально. А кто к матери тогда вернется? Кто её из трясины вытаскивать будет? Филатову стало смешно: будто сейчас он много что для нее делает!

Кристина готова была убить его, когда он наплел ей что-то про просьбу Шорохова помочь ему с важными документами. Она умная — наверняка не поверила. Их маленькая беседа закончилась ненавистным: «Делай, что хочешь, Филатов». Костя терпеть не мог разочаровывать Кристину, а в последнее время он делает это слишком часто — он поклялся, что все исправит и больше никогда и ни за что не расстроит её. Придумает что-нибудь, загладит вину. Если по существу, то просто-напросто опять найдет убедительное оправдание всем своим поступкам. Он все время оправдывается, как маленький шкодливый ребенок, не умеющий нести должную ответственность.

До вечера он еле дотерпел (поскорее бы этот день закончился!). Он совершил ошибку, выйдя на задний двор: там стояли Яшин с Булатовым, и Антон тут же его заметил. Костя резко развернулся, надеясь избежать сегодня хотя бы этого столкновения. Но он не успел даже приблизиться к лестнице — Яшин ухватил его за плечо, заставив остановиться. Костя недавно заявил ему, что больше не участвует в его маленькой торговой схеме, и Антона это не на шутку разозлило: прибыль от Костя поступала огромная, потому что Костю любят и уважают (Яшин же брал хитростью и харизмой, что не всегда работало на отлично) очень многие, и у него куча знакомых не только за пределами лицея, но и самого города, и все они готовы купить любую дрянь, что Филатов им предложит. Антон относился к своему бизнесу очень трепетно и хватался за любую возможность заработать, и Костя догадывался о причине такого поведения, находясь в похожей ситуации. Он сам сначала думал поступить точно так же, а потом вдруг щелкнуло что-то в голове — и он решил бросить, выйти из игры. Наверное, он понял, что никогда не решится на исполнение такого смелого и отчаянного плана. Он восхищался Антоном и его неукротимым стремлением.

— Филатов, ну-ка, объяснись, — Яшин сощурил глаза.

В руках у Антона был черный пакет, который они с Булатовым, видимо, только что получили у иного звена всей этой длинной цепочки. Кирилл стоял чуть поодаль и что-то рассматривал в телефоне, подозрительно поглядывая в их сторону. Косте даже показалось, что он фотографирует их. Они вздумали его шантажировать? Хороши приятели, ничего не скажешь. Филатов почувствовал горькую обиду. Он не притронется к этому пакету и не даст им повода для шантажа — пусть катятся к черту и сами травят детей тем, чем сами они рационально брезгуют.

— Я просто считаю, что все это неправильно, — Филатов отдернул плечо. — Я вне игры, Тон.

Антон сжал челюсти и тяжело вздохнул, еле сдерживаясь. Он поправил очки и поднял пакет:

— Предлагаю в последний раз. Возьми свою часть. И получи потом за нее хорошие бабки.

Но Костя только сделал шаг назад. Он боязливо оглянулся вокруг, но поблизости никого не было. Наверное, собрание уже началось. Однако это не отменяет того факта, что за ними следят.

— Яшин, ты с ума сошел? Тут камеры повсюду! — Костя понизил голос.

— Не парься, я их отрубил. Ко мне сегодня один знакомый должен был сюда прийти.

— Сергей Толич тебя прибьет, если узнает.

— Не переводи тему! — воскликнул Антон (он не любил говорить о своем отце).

За углом послышался шорох, и они замерли. Показалось. Снова тишина. Антон еще какое-то время не сводил взгляда с того места, откуда донесся почти невесомый звук, как будто и правда заметил кого-то (он даже слегка улыбнулся: может, он просто мысленно общался со своими тараканами в голове). Когда стало понятно, что опасаться нечего, Костя посмотрел на него и пожал плечами:

— Я все сказал, Тон. Дальше без меня.

Он развернулся и пошел прочь. Яшин было ухватил его за рукав толстовки, то Костя тут же вырвался из его хватки и ускорил шаг. Он слышал, как Антон выругался Булатову, а тот ответил ему что-то шепотом, и они затихли. Насколько правильно он поступил по отношению к Антону? К тем, кому они продают эту мерзость? К самому себе? Он снова почувствовал это — мощную, сковывающую панику, которая перекрыла ему доступ к кислороду. Колени подкосились, и он едва не упал, облокотившись об стену. Он медленно сполз на пол, и только тогда его отпустило. Внезапно зазвонил телефон — отец. Костя принял звонок и с силой прижал мобильный к уху, надеясь, что тот ошибся и на самом деле не планировал звонок любимому сыночку.

— Завтра берешь отгул, и мы едем к Соловьеву. Решим, куда тебя отправить.

Все, оказывается, так просто. Просто поедем к капитану Соловьеву. Просто решим, куда отправим выпускника пули получать, настоящие, смертоносные. Вот так ты меня любишь, пап? Хочешь, чтобы я настоящим мужиком стал? Я, наверное, тебе глаза мозолю: свежий, без единого шрама снаружи и внутри (ха-ха). Я виноват разве в том, что дед тебя в Афган с собой взял, едва тебе восемнадцать стукнуло? Я, может, учиться хочу. Получить высшее образование. Стать инженером-архитектором. У меня, кстати, проектировать неплохо получается, ты знаешь? А ты меня — туда. Я не выдержу.

— Па... Повременить нельзя? У меня завтра... Работа важная по... биологии, — он почти шепчет.

— Ничего, переживешь. К Гранину заодно заедем, а то долго уже вопрос с квартирой тянем.

Не нужна мне никакая квартира на Рублевке. Я не вернусь оттуда, неужели ты не понимаешь? Себе оставь. Нет, лучше на мать запиши, чтобы она свалила от тебя уже наконец. Костя откинул голову назад, стукнувшись затылком о стену. У тебя, пап, ни души, ни сердца не осталось.

— Гранин не практикует больше. Он, кстати, в психушке уже полгода. Ищи нового дружка-юриста.

— Что? — замешательство в голосе была натуральным, но без единой капли беспокойства.

— Если б тебе было не насрать на всех, кроме себя, ты бы знал.

— Будь готов завтра в девять, — обрезал отец и бросил трубку.

Костя согнулся, сгорбился. Прижал телефон ребром ко лбу, зажмурился так, что, наверное, капилляры вокруг глаз полопались. Завтра. Неужели завтра все решится безвозвратно? И он ничего не может с этим поделать. А сколько возможностей спастись у него было!

Он поднялся, отряхнул джинсы от пыли и заковылял в лестнице. Заметив краем глаза какое-то движение в коридоре, ведущем к столовой, он резко обернулся. И на него налетела Архипова. В руках она держала желтую папку, которую он утром спрятал под подоконником.

— Я достала, достала! — она засияла от счастья, повертев папку у него перед носом.

Он почесал затылок. Костя понимал, что он не сможет сейчас возиться с этим.

— Насть, смотри, давай я тебе скину файл, по образцу которого ты сама все сделаешь, ладно? Я в ближайшее время очень занят, прости, пожалуйста, — он виновато развел руками.

— Ничего страшного! Я сама пару циферок напечатать смогу по образцу. Ты мой спаситель, — она уже готова была бежать дальше, но вдруг затормозила. — Черт, ключ от столовки в двери остался.

— Я закрою и положу на место. Как раз хотел воды попить, — Костя слабо улыбнулся.

Архипова кивнула и унеслась прочь, а Филатов через несколько секунд уже стоял посреди пустой столовой. Он не понимал, что им двигало в тот момент. Не слышал ни единой мысли. Не чувствовал абсолютно ничего. Как будто он не живой совсем. Он выпил три стакана ледяной воды и бросил взгляд на ящик со столовыми приборами. Прикусил язык. Тонкая струйка кровь потекла в горло. Внезапно ему вспомнился тот день, когда он почти купил у Антона пистолет его отца. Тогда он тоже не мог объяснить непреодолимое желание заполучить эту вещицу, словно глубоко внутри, на подсознательном уровне, у него возникла острая необходимость, образовался какой-то план, который просто ждал своего часа. А теперь Костя сверлил взглядом чертов ящик. Он сам не заметил, как подошел совсем близко. В ящике блестели вилки и ложки. А с краю лежало несколько ножей. Один из них Косте показался просто огромным, больше, чем любой нож, который ему довелось видеть. Он взял его. Рукоятка обожгла его холодом. В блестящей металлической поверхности он увидел свое размытое отражение и долго не мог поверить, что это и правда он. Бледный, тусклый, с глубокими синяками под глазами и безучастным выражением лица. Господи, надеюсь, люди не видят меня вот таким. Что они могут про меня подумать?

Он вернул ключ на стол охранника, которого никогда не бывает на месте, и наконец направился лестнице, до которой он все никак не может дойти. Уже время. Нужно положить нож в комнату и идти на крышу. Скоро придет Соня. Скоро придет конец. Ему отчаянно хотелось тянуть время.

Едва Филатов миновал вешалки, из-за угла появился Руслан. Костя рефлекторно убрал руку за спину, спрятав нож, чтобы это не показалось странным. Стоило только Донских поднять голову, Костя понял, что все его опасения подтвердились. Глаза Руслана загорелись безумной яростью.

— Опа, Филатов, какая встреча! — воскликнул тот. — Скучал?

— Руслан, пожалуйста, дай мне объяснить... — пролепетал Костя.

Но Донских поднял руку, приказывая ему заткнуться. Он еще никогда так грубо не обращался с Костей, и Филатову стало настолько погано на душе, что он готов был провалиться сквозь землю.

— Думаешь, я тупой? Нет, правда, Филатов, ты надеялся, что я не узнаю, чьих это рук дело?

Костя попятился. А Руслан наступал на него и выглядел все более устрашающе. Филатов не боялся его в том плане, в котором боятся остальные: он был уверен, что Донских не ударит его, не причинит физической боли, но его слова, эти острые, ядовитые, ужасные слова были способны расковырять Косте внутренности. Как ему это удавалось — всего пару слов и морально уничтожить человека? Вот мы можно было просто зажать уши и убежать.

— Ты же знаешь, я бы там не справился, а Шорохов бы не смог убедить моего отца, что эта стажировка нужна кому-то другому, если бы он сам этого не хотел, поэтому я и предложил тебя! — Филатов затараторил быстро-быстро, чтобы Руслан не успел его перебить.

Донских, кажется, зарычал от негодования. Будь на месте Филатова кто-то другой, тот бы уже валялся на полу и хныкал от боли. Но Руслан позволил себе только толкнуть его в плечо. Руслана трясло от переполняющих его эмоций, и ему стоило невероятных усилий не выпускать их на волю, окончательно сбросив все цепи. Он хрустнул шеей, потом пальцами. Сжал кулаки. Оскалился.

— А, ну тогда все в порядке! Тогда, конечно, ты ни в чем не виноват! — он громко рассмеялся.

Костя ужасно не хотел тогда ехать на эту стажировку. Он искал любые поводы, чтобы отказаться и выпутаться из этой ситуации, не разругавшись с отцом. Ему улыбнулась редкая удача — он узнал, что Александра Донских сослали именно на южно-сахалинскую базу. Правда, покопавшись в деле чуточку глубже, Филатов обнаружил, что тот недавно умер от сердечного приступа, и это пока не выносилось на публику. То есть — почти никто не знал. Филатову оставалось только намекнуть Шорохову, что ему предоставляется отличная возможность раскрыть потенциал Руслана. Николай Львович сопротивляться не стал — он объяснился с Романом Филатовым и пообещал организовать для его сына нечто подобное немного позже. Костя был невероятно рад, и эта радость затмила любые сомнения и переживания, которые вскоре все-таки вернулись к нему: из-за Руслана, из-за безвыходности своего положения. Карма настигла его в неподходящий момент.

— Ты ведь не мог просто обсудить это со мной, да? Язык отсох? Или были другие причины? — от такого Руслана, желчного и свирепого, у Кости по спине побежали мурашки.

Филатов прекрасно понимал, что Руслану неприятна эта возня Шорохова вокруг него. Ему не нравилось чувствовать себя подопытным кроликом, тем более — если эти самые опыты негативно отражаются на его общем состоянии. А еще Руслану не нравилось, когда ему откровенно лгали. Но Костя рискнул: он жутко боялся, что тот не согласиться по доброй воле, и придется ехать самому.

— Знаешь, что бы ты делал там? — Донских сжимал и разжимал кулаки, используя эти короткие, жесткие движения в качестве антистресса. — Перебирал бы никому не ненужные бумажки и отжимался по утрам. А знаешь, что делал я? Конечно, ты в курсе. Я думал, что буквально сойду с ума, теперь уже окончательно, — он приложил два пальца в виску и изобразил выстрел.

Николай Львович поделился своей задумкой с Филатовым почти сразу, как тот пришел к нему с предложением заменить его на Донских. Костя знал, что Руслану будет сложно. Знал, что, возможно, его это изменит, испортит. Но отступать было уже поздно, поэтому он даже не попытался возразить, иначе план бы сорвался и вернулся к исходной точке — к нему, к Филатову. Сейчас он с изумлением осознавал, насколько этот его подлый поступок напомнил ему отца, которому никогда не было дела до окружающих, будь то даже близкие знакомые и друзья. Костя сильнее сжал рукоятку ножа в мокрой горячей ладони и сделал еще два шага назад, надеясь отдалиться, спастись от гнева. Но Донских еще не закончил: ему мало, его разрывает, он горит.

— А потом оказалось, что все зря. Твою мать, Филатов! — воскликнул он резко и в очередной раз с силой толкнул его двумя руками. — Он умер. Он умер, а ты не сказал мне об этом!

— Руслан, пожалуйста... — снова жалкая попытка, обернувшаяся провалом.

Донских, схватив его за воротник, сгреб его в кучу, как обмякший мешок, и вдавил в стену:

— Какой же ты все-таки трус, — он почти выплюнул ему это в лицо. — Я говорил, что вы с Антоном похожи. Вот только он всегда был и всегда будет лучше тебя, — Руслан жестоко хлестал его по лицу, не прикасаясь к нему. — Потому что у него есть цель, опора, принципы. Он не безнадежен, и когда-нибудь он выкарабкается. А ты? — он едко усмехнулся. — Ты никогда ни на что не решишься — захлебнешься в надуманных страданиях и сгниешь в собственном страхе.

Костя как будто уже умер. Он смотрел на Руслана с широко раскрытыми глазами и не мог составить ни одной мысли. Потому что он прав, на все сто процентов. Донских остался доволен своим выступлением, судя по его колючей улыбке. Филатов, наверное, жутко побледнел, потому что ему вдруг резко стало очень холодно, как будто горячая кровь в один миг просто исчезла. Он, потеряв любую осторожность, вывел руки из-за спины и просто опустил из вдоль туловища. Руслан сначала удивился. Удивление отразилось в его глазах быстрой вспышкой, а потом лицо снова приняло свой обыкновенный вид — равнодушно-жестокий, черствый, слегка надменный. Он без колебаний выхватил у Филатова нож, повертел его перед носом, провел большим пальцем по холодному металлу, почти у самого лезвия, внимательно разглядывая свое отражение:

— Что за херня, Филатов?

Костя было начал отнекиваться, оправдываться (как обычно), но Руслан перебил его:

— Неужели наконец набрался смелости? Флаг в руки. Все равно твоя жизнь ни черта ни стоит.

Донских высказал это с крайней пренебрежительностью, с пугающей убедительностью, а потом грубо всучил ему кухонный нож обратно и, не удостоив Костю последним взглядом, хотя бы самым презрительным, самым враждебным, зашагал прочь, оставив Филатова в истеричном замешательстве. У Кости затряслись руки, а на глаза навернулись предательские слезы.

Он схватился левой рукой за горло, потом зажал её рот. Тело ломило. Он бы никогда не подумал, что эмоции могут чувствоваться вот так, физически, с режущей отдачей. Костя отлип от стены, удивившись, что вообще все еще способен передвигать ногами. Залез в карман толстовки и вытащил оттуда маленький пакетик с двумя таблетками, которые остались после работы с Антоном. Он понятия не имел, как называются эти штуки, но надеялся, что с их помощью ему станет немного легче. Вспомнил, как это делал Сережа — положил под язык, зажмурился. Эффекта он не ощутил даже через пять минут. Или прошло десять? Может, полчаса? Не знаю. Знаю только, что пить хочется. А еще лучше — утонуть. Теперь его затрясло уже всего целиком, а по щекам все-таки скатился соленый град. Его тело превратилось в один огромный спазм. Каким-то образом он снова оказался у вешалок. Надо попробовать. Занес нож. Остановился. Закричал (или зашептал — черт знает, я ничего не слышу все равно!). Ударил рукояткой ножа по лбу. Идиот. Трус. Слабак. Ничтожество. Ты не можешь даже убить себя, чтобы это все закончилось.

Он прошелся вперед по коридору, шатаясь в разные стороны, что-то шепча себе под нос и иногда вытирая слезы. Добрался до двери, сливающейся со стеной. Подсобка. Внезапно ему захотелось оказаться в полной темноте, чтобы не видеть ничего вокруг. Желательно — никогда. Дернул за ручку, открыл. В проход упала деревянная палка от швабры, и он издал хнычущий звук.

— Костя, эй, Филатов! — раздался позади него голос, который он узнал почему-то не сразу. — Костя! Мне звонила мама сегодня, она очень боится, что все плохо закончится! Говорит, ситуация адовая. Ты позвонил? Ты сделал? Пожалуйста, скажи, что с завтрашнего дня все изменится! — Полина налетела на него, как безжалостный ураган, развернула к себе и схватила за плечи.

Костя долго фокусировал на ней свой взгляд. Насколько знал, сегодня она должна была развлекаться со своим парнем, а после такого возвращается она обычно под утро. Поругались, что ли? Костя лениво принялся перебирать в голове мысли, сопоставляя их с только что сказанным. Какая мама? Какая ситуация? Что изменится? Войтко поменялась в лице, когда замолчала и оглядела его с ног до головы. Заметив нож, она отпрянула, выпустив его из крепкой хватки, и Костя чуть не упал, зацепившись пяткой за швабру. Из подсобки несло сыростью и еще чем-то противным — он поморщился и почесал нос. Он обещал уладить вопрос с её родителями. Вытащить их из СИЗО и устранить конфликт полностью. Бескорыстно. Просто так. Просто так? Не пойдет. Его будто ударило чем-то по голову — он посмотрел на Полину бешеными глазами:

— Позвонил, сделал, все изменится. Я решил. Решил. Помог. А теперь помоги мне.

Войтко видела, что с ним что-то не то, однако отказаться побоялась: вдруг отменит все!

— Конечно. С чем?

Филатов рванул к ней, схватил за запястья и вложил в ладони нож, кончиком приставив его к своей груди. К области сердца. Полина взвизгнула и тут же попыталась вырваться, отстраниться, он накрыл её ладони своими и крепко сжал их, не позволяя её выпутаться. Её охватили ужас и некоторое отвращение — она не переставала брыкаться и уже готова была ударить его коленом между ног. Костя бросил на неё умоляющий взгляд, от которого ей стало еще страшнее.

— Полечка, Полина, Поля, помоги мне, пожалуйста, я сам не могу, не могу, понимаешь? А мне надо, очень надо, очень. Прошу тебя, прошу, — заскулил он.

— Да что на тебя нашло?! — воскликнула она и с новой силой отпрянула назад (но все тщетно).

Костя почувствовал горькую досаду. Он впился короткими ногтями ей в кожу, оставляя следы.

— Я отменю. Я все отменю, если не поможешь! — дрожащим от негодования голосом заявил он.

— Не неси чушь! — Войтко замерла, теперь уже перепугавшись не на шутку.

— Клянусь! — воскликнул он. — Клянусь, твои родители отправятся в тюрьму первым же рейсом, если ты не поможешь мне! — Костя почти что рычал, сдавливая её пальцы на ручке все сильнее.

Он потянул её на себя, и кончик лезвия продырявил ему толстовку. Полина тяжело дышала и была на грани истерики: когда дело касалось родителей и её будущего без них, она терялась и не знала, как поступить. Она словно перестала чувствовать конечности и не могла ими управлять. Но когда Филатов внезапно сделал ей очень больно, зажав, видимо, какой-то нерв на руки, она вскрикнула и вновь принялась «бороться», поддаваясь обыкновенным человеческим рефлексам. Они перетягивали нож каждый в свою сторону, не имея возможности оторваться, отклеиться от противника. Завязалась по-настоящему напряженная схватка, где всего одно лишнее движение могло обернуться чем-то фатальным. Но Полина вовсе не думала об этом. Она думала только о том, что ей хочется поскорее свалить отсюда и разболтать всем о том, что Костя свихнулся. Костя внезапно потерял равновесие и ослабил хватку — Полина почти притянула рукоятку к своему лицу, готовая вырвать нож у Филатова и закончить это недоразумение.

— Им конец! — выкрикнул Костя яростно.

Полина остановилась: уверенность и раздражение покинули её. И Филатов дернул со всей силы.

Полина застыла, не способная оторвать взгляд от его бледного лица. Она не шевелилась и не дышала. Костя склонил голову на бок, пытаясь понять, что с ней стало, но ничего не приходило на ум. А что, собственно, происходит? Что случилось? Ах, да, точно, вспомнил. Я, наверное победил её, раз она так расстроилась. Она что-то залепетала — он был уверен в этом. Вот только звуки пролетали мимо него, и, как бы он не напрягался, все равно не смог ничего расслышать. Полина поплыла. Он сощурился, чтобы лучше видеть, но её контур становился все размытее. Снова она открывает рот, шевелит губами, а он опять не слышит, не понимает. Ломки в теле он больше не ощущал и от этого даже улыбнулся сам себе. А потом понял — он вообще ничего не чувствовал.

Костя медленно опустил голову туда, куда смотрела Полина. Нож на четверть вошел в грудь. Ой.

Он отшатнулся, отклонился назад и стремительно полетел вниз, потянув за собой Войтко. Она направила падающего Филатова к узкому стеллажу, и он, прислонившись к его стенке спиной, сантиметр за сантиметром начал сползать вниз. Толстовка намокла. Ярко-красное пятно расползалось по всей груди, и Полина, захлебываясь слезами, попыталась зажать рану рукой, не решаясь выдернуть нож. Когда Филатов осел на пол, она вся уже была в его липкой крови.

Кристина. Он должен был сегодня провести время с Кристиной. Но ему надо было разобраться с Соней тоже. Крис скорее всего сейчас смотрит одна какой-нибудь слезливый фильм и проклинает его, а Заболоцкая ждет на крыше. Даже если уже очень холодно, она все равно ждет его там. А он подвел их — обеих. Он никогда не смог бы стать достойным Кристины. Никогда не смог бы соответствовать представлениям Сони о нем. Костя Филатов и правда ничего из себя не представлял. Он — никто. И ему это нравилось. Ему — комфортно. Мучиться, а потом жалеть себя. Не знать, чего ему хочется на самом деле. Не иметь смысла. Ему — комфортно. Мама. Антон. Кирилл. Настя. Руслан. Отец. Все смешалось. Все обесцветилось. Черно-белая жизнь — не жизнь.

— Поль...

Она наклонилась к нему. Она что, молилась сейчас?

— До конца, — хрипло прошептал он.

Войтко понятия не имела, что заставило её послушаться. Но она обхватила потемневшую коричневую рукоять и, всхлипнув, надавила со всей силы. Лезвие с мерзким хрустом вошло в плоть. По телу Филатова прошла последняя конвульсия — он вздрогнул, широко раскрыл голубые глаза и шумно втянул остатки свежего, не пропитанного смертью воздуха. А потом голова его мягко опустилась на бок, и из уголков полууоткрытого рта тонкими струйками потекла кровь. Костя Филатов умер. Раз и навсегда. Не оставив себе ни одного шанса на исправление. На счастье.

Полина зарыдала. А как еще? Как по-другому? Она рыдала минут пятнадцать, не убирая пальцев с рукоятки. А потом, более-менее успокоившись, она выдернула нож. Придвинула Костю к двери, кое-как усадив его у пирамиды из ведер. Облокотила о стену. Нет, она не дотащит его. Господи. Поколебавшись, она просто оставила его сидеть там и захлопнула дверь, потянув её ногой, чтобы не перепачкать ручку кровью. Снова заплакала. Снова успокоилась. Слава богу, Яшин хотя бы выключил камеры — хоть что-то он сделал полезное. Войтко посмотрела на свою футболку, на руки, на чертов нож — все в крови, густой, сохнущей. И дала деру. Побежала к лестнице, поднялась на второй этаж. Там она мимолетно столкнулась с Русланом, но не остановилась, в ужасе ускорив шаг. Он не увидел. Конечно, не увидел. Физически бы не успел. В комнате никого не оказалось: все на собрании. Полина дрожащими руками завернула нож в тетрадь по алгебре, лежащую на самом видном месте, плотно прижала бумагу к лезвию, а потом бросила его в верхний ящик стола. Она сразу стянула с себя футболку, вытерла ею руки и шею. Полина побоялась выбраться в душевую и «отмывалась» огромной кучей влажных салфеток, пока вся не пропахла тошнотворным благовонием проспиртованной ромашки. Она собрала весь мусор в пакет из магазина косметики и запихнула его под кровать. Пришлось открыть окно, иначе её бы просто стошнило от металлического привкуса во рту и уплотнившегося внезапно воздуха. Закрыла глаза, но долго не смогла сидеть в кромешной тьме: оттуда на нее глядел Филатов. Подавив вопль, Войтко уткнулась носом в подушку. Бесполезно сейчас думать о Косте: это был полностью его выбор. Сейчас надо думать о себе. В ней поселилась дребезжащая паранойя, и рыдания больше не просились наружу. Она открыла ящик, посмотрела, закрыла. Надо что-то делать.

После того, как Костю все-таки обнаружили, Полина решила для себя две вещи: надо перевести подозрение на кого-то другого и избавиться от орудия убийства. Второй пункт ей казался особенно важным. Она ничего не смыслила в криминалистике, потому что не интересовалось тем, что они уже третий год проходили в лицее. Войтко понятия не имела, что именно здесь, в этом деле, будет играть главную роль, однако наличие ножа в её комнате только нервировало. Она убеждала себя, что мало будет просто выкинуть его, спрятать, закопать: обязательно найдут. Нужно избавиться от него. До конца. Поэтому она и решила отправить брату маленький подарочек — посылку с антоновским товаром и коллекционным плюшевым медведем якобы для девушки Вани. В медведя она вшила злосчастный нож, корень всех её проблем. Можно сказать, Полина почти сошла с ума. Отчасти она осознавала, что её намерения — бред полнейший, однако повсюду ей мерещилась опасность. Она не могла ни с кем поговорить и посоветоваться. Даже Ване она не раскрыла все полностью — просто сказала, что ему необходимо получить медведя, иначе ей будет очень-очень плохо. Паранойя накрывала, разъедала. А Руслан все упрямился и не соглашался ей помогать, что только усиливало её беспокойство, перерастающее в бешенство. Ей несказанно повезло: Яшину удалось уговорить друга. Даже получив его предупреждение о том, что не стоит затевать игр с Донских, Полина думала лишь о долгожданной свободе. Вот только через несколько дней после того, как она вручила Руслану коробку, он поймал её в коридоре, буквально прижав к стенке, не позволяя отвертеться и выдумать очередную историю:

— Я видел тебя в тот вечер. И заглянул в твою драгоценную посылку. Жду подробностей.

Она не выдержала. Ей пришлось выложить все подчистую, иначе все стало бы только хуже.

— Я не знаю, что мне делать

Она в какой-то степени даже надеялась, что Руслан придушит её прямо на месте. Но он помолчал несколько секунд, посмотрел в потолок, укоризненно (будто бы сам себе) цокнул. И сказал ей:

— Пусть брат ждет посылку.

Она расплакалась, и он даже как-то слишком понимающе погладил её по спине. За последнее время она выплакала больше слез, чем за все предыдущие годы. Пора бы уже завязывать.

Но Полина не могла быть в курсе, что Донских винил в этой трагедии себя одного. Если бы он не наговорил тех ужасных вещей, которые казались ему весьма разумной расплатой за обман, Филатов, наверное, сейчас бы планировал свой день рождения, продолжал прятаться по углам с Заболоцкой и жаловался бы ему на своего отца. А потом, со временем, они бы что-нибудь придумали, чтобы вытянуть его, распутать паутину, из которой он пока даже не пытался выбраться. Но Донских был настолько зол и разочарован в человеке, которого считал одним из своих малочисленных друзей, что контролировать эмоции и следуемые за ними слова было почти невозможно. Скрывать бессмысленно — Руслан не видел в Косте сформированной личности и прекрасно понимал, что с ним следует вести себя предельно осторожно. Однако в тот момент, когда он потерял доверие к Шорохову и ощущал себя использованной грязной тряпкой, больше всего на свете ему хотелось уязвить, задеть Филатова, заставить его чувствовать себя так же паршиво, потому что он заслужил и ему следовало бы наконец взяться за себя основательно, а он все болтался в проруби. Руслан забылся, оступился — подтолкнул Филатова к тому единственному выходу, на который он бы точно осмелился. Галлюцинации стали вечным проклятием Донских.

В Войтко, которая оказалась заложницей обстоятельств, он видел самого себя, пусть даже немного искаженного и перешитого — он просто не мог осуждать её за то, чего она на самом деле не желала натворить. Поэтому он решил помочь хотя бы ей, раз не был способен помочь себе. Но когда он уже обо всем договорился со знакомым, чтобы переправить коробку без всяких досмотров её брату, в голове у него что-то щелкнуло. Он не мог назвать конкретную причину, однако был абсолютно уверен (будто ему подсказывало шестое чувство) в том, что этот нож должен остаться у него, ведь в какой-то определенный момент он ему пригодится. Тогда, когда Руслан принялся разглядывать его со всех сторон, в голове вырисовался план, итогом которого станет то самое наказание, которое он по праву заслужил за все, что совершил. Он легко смог бы вывернуть дело так, что все будет выглядеть, будто Филатова убил именно он. Донских тогда стоял на краю пропасти и не видел ни единого пути спасения, облегчения. Но что-то заставило его повременить. Наверное, Антон, которого пока что он не мог оставить на произвол судьбы.

А дальше закрутилось-завертелось, и мысль провести остаток жизни в тюрьме ему опротивела. Более того, ему вдруг начало нравиться это странное существование, которое, как ему казалось раньше, не приносило пользу ни ему, ни другим. Он кое-как переговорил с братом Полины и приказал ему молчать о том медведе, в котором ничего особенного в итоге не обнаружилось, а потом и вовсе позабыл о несчастном ножике, о самоистязании, о Войтко и её семейке. Единственное, о чем забыть он никак не мог, — это Филатов. Костя преследовал его повсюду, и особенно выбешивал Руслана тот факт, что Филатов глядел на него глазами Заболоцкой. Но даже этот побочный эффект всего произошедшего ранее постепенно сгладился, к его удивлению.

И вдруг появился Артем Крылов. Он извергался бесконечными угрозами, и Руслан почти перестал принимать его всерьез, не желая больше подвергаться провокациям, причем не самым качественным. Но как-то раз, спустя пару дней после того, как Донских мило пообщался с Заболоцкой на крыше, Крылов снова подкараулил его у курилки и, не дав вовремя скрыться из виду, сказал то, что очень трудно было бы оставлять без внимания:

— Может, батю моего ты и грохнул, но его дела и его люди никуда не пропали. Поэтому после выпуска ты будешь работать на нас, как раньше. Иначе твои новые друзья пожалеют, что родились на этот свет. Надеюсь, мы друг друга поняли, Пушкин.

Артем никогда не хотел засадить его за решетку. Он понимал, что кроется в слове «свобода» для Руслана. Страшнее всего для него было подчиняться чужой воле. Поэтому-то Крылов и вернулся: он набрался сил, идей, наладил связи, заручился поддержкой партнеров и был готов надеть на Донских ошейник с коротким поводком. За «Пушкина» Руслан пнул его по внутренней стороне коленей, и Крылов, выронив сигарету, упал на землю, вскрикнув от боли. Руслан, растерев бычок носком массивного ботинка, поспешил к себе в комнату. Донских имел честь познакомиться с системой, в которой крутились Крыловы, которой они, можно сказать, заправляли, и у него не было сомнений в том, что у Артема достаточно возможностей, чтобы превратить в ад не только жизнь Руслана, но и всех тех, кто когда-либо был ему небезразличен. Он тут же позвонил матери и, услышав короткое и едкое оскорбление после долгих гудков, почувствовал некоторое облегчение. Он потер лоб, прикусил язык и ударил кулаком в стену. Думай. Думай. Думай. Есть же что-то, способное отпугнуть Крылова. Есть? Есть. Давнишний план с ножом всплыл в его голове снова — только теперь он заиграл абсолютно новыми, неожиданными красками. Руслан выбежал на лестницу, попутно вызывая такси. Надо забрать кое-то с квартиры Антона. А потом в участок.

Руслан добился личной встречи со следователем Норицын, объявив, что он пришел по поручению Сергея Анатольевича Яшина. Он рассказал свою историю быстро, но удивительно подробно, будто бы все это произошло на самом деле. Леонид Петрович слушал с серьезным выражением лица, однако к самому концу рассказа челюсть у него все-так отвисла. Руслан положил на стол нож, завернутый в несколько слоев бумаги и посоветовал еще раз проверить, какого именно ножа хватились поварихи на кухне Первого лицея, и, естественно, если они особо постараются, то смогут снять отпечатки пальцев вокруг разреза для шеи на толстовке, где не было следов крови. Не давая никаких письменных подтверждений, Руслан пожал руку следователю и удалился. А Леонид Петрович немедленно организовал пересмотр дела и разбор новых данных. Информация, которую предоставил Руслан, хоть и пестрила одними только косвенными доказательствами, можно сказать, подтвердилась кое-как полученными отпечатками его пальцев на одежде погибшего (в прошлый раз, видимо, процесс исследования вещей Филатова не дал результатов, потому что они не уделили достаточно внимания именно тем крохотным участкам ткани вокруг горловины, на которых не было ни капли крови). Норицын не знал, что вдруг послужило причиной чистосердечного признания, но он, довольный сложившейся ситуацией, медлить не стал.

Они не обвинили и не осудили. После сбивчивых объяснений Полины, после рассказа её личной частички всей этой истории, они просто вылезли из темной подсобки, надеясь никогда больше сюда не возвращаться. Никто не ожидал такого исхода, учитывая то, что каждый из них в какой-то степени винил себя в произошедшем. Войтко не ждала от них поддержки — она всего лишь захотела наконец очиститься, выплевать все это, вывалить наружу, чтобы больше не возвращаться к той точке, в которой она снова и снова пронзала Филатова кухонным ножом, наблюдая, как его покидает последний воздух. Теперь она в этом не наедине с Русланом. Сказать честно, ей было жутковато иметь в союзниках одного только Донских, у которого всякое могло быть на уме. Может, это все из-за того, что Полина была не самым лучшим человеком, может, сыграли свою роль здравый смысл и практичность, но она не жалела Филатова: они никогда не были особо близки, да и решение целиком лежало на его плечах. Войтко считала, что жалеть стоит живых. Тех, кому действительно можно помочь. Например, её. Или того же Руслана, который по непонятной причине сдался полиции.

Но она в любом случае не ожидала такой отдачи. Когда она замолчала, её снова затрясло, и она принялась утирать едва появляющиеся слезы. Антон с Архиповой переглядывались в полном недоумении. Заболоцкая сначала даже отвернулась: у них с Филатовым была какая-то особая связь. Тогда Кирилл положил ей руку на плечо, а потом аккуратно, обнял её, не сжимая слишком сильно. К нему присоединилась Настя, за которой последовал и Антон. Соня выждала минуту и, сделав глубокий вдох, вступила в их маленький кружок. Они стояли так довольно долго. Молча.

Несколько дней подряд они собирались на крыше и пытались решить ребус, оставленный для них Русланом. Соня готова была ставить большие деньги, что здесь замешан Крылов, и все с ней соглашались, но ничем не могли подтвердить свои догадки. Мотива и цели они тоже не видели.

На третий день произошло то, что озадачило их еще больше: на крыше появился Шорохов и сообщил, что едет увидеться с Русланом. Он попросил, чтобы через два часа все они ждали в его кабинете, чтобы он мог сообщить им все детали. Антон и Соня переглянулись: их обоих возмутило, что первым человеком, с которым он может поговорить, Руслан выбрал Николая Львовича, учитывая обстоятельства. Но спорить и возражать времени не было, поэтому пришлось смириться и сделать все так, как их просили. Они почти сразу рванули к его кабинету.

Николай Львович вернулся усталым и понурым. Они закидали его всевозможными вопросами, ни один из которых он не ответил: то ли специально, то ли оттого, что пока не собрал мысли в кучу. Полина нервничала больше всех — она даже не высказала ни одного саркастического замечания: ей все еще казалось, что расплата не обойдет её стороной — она кое-как подавляла в себе яростное желание сбежать, исчезнуть на некоторое время. Кирилл, как будто видя её насквозь, в такие моменты обычно просто клал руку ей на плечо, и с его поддержкой становилось куда легче. Он, наверное, все-таки немного обиделся за то, что она скрыла от него весь этот хаос. Но разве она могла поступить иначе? Она и так натворила много дерьма, и в этот раз Кирилл мог отказаться принимать её такой, какая она есть, со всеми ошибками и грехами. Она боялась остаться одной.

— Николай Львович, вы вообще собираетесь нам что-то рассказывать? — даже Булатов уже терял терпение, что означало приближающийся конец света.

Шорохов сделал глоток воды, протер глаза и нервно усмехнулся: каким же надо быть слепым идиотом, чтобы, превознося человека, видя в нем нечто редкое, интереснейшее, умудриться его недооценить. Да, Руслан определенно неопытен во многих практических вопросах, особенно тех, что касаются непосредственно системы российского правосудия, несмотря на его теоретические познания, однако никогда нельзя списывать со счетов его категоричную решительность, которая в конце концов все-таки сможет привести его к нужному результату. Николай Львович понимал, что такая бесстрашная действенность однажды может оказать Руслану дурную услугу, но, надо признать, порой он даже завидовал ему. И все-таки надо уметь контролировать свои амбиции.

— Я ошибся. Рассказывать нечего. Ваш дружок и правда собирается сесть в тюрьму за убийство Кости Филатова, — наконец выдал Шорохов. — Свободны, — он небрежно указал на дверь.

— Замечательно. От вас никакой пользы, — фыркнула Заболоцкая и, окинув Шорохова презрительным взглядом напоследок, вышла, хлопнув за собой дыерью.

Антон только покачал головой: ему уже надоело устраивать бесполезные скандалы. Остальные тоже не сказали ни слова: все равно это не имело никакого смысла. Они покинули кабинет, оставив Николая Львовича наедине с неприятным стыдом, покалывающим горло. Возможно, он потерял их уважение окончательно. Наверное, Заболоцкая его возненавидела, а Яшин, когда оклемается, начнет плести против него козни в отместку. Как по-детски. Они так упорно стараются прыгнуть выше головы, убедить себя и окружающих в своей зрелости, рациональности, что инфантильность, забытая детскость, рвется наружу с наибольшей силой, прогрессирует, искажает действительность, заставляя их вытворять всякое. Будь у них чуть больше необходимых ресурсов, эти дети уничтожили бы весь мир. Поэтому-то Шорохов их и опасался: они непредсказуемы в исключительно негативном смысле. Были. Прошедшее время. Похвально. Опустошив высокий стакан, он отложил его в сторону и достал ноутбук: ему предстояло много работы.

На следующий день Яшин с Заболоцкой ускользнули из лицея и отправились в участок, где пока что находился Донских. Первым пошел Антон и сидел там минут сорок, пока его буквально не вынесли оттуда. Когда Соня попыталась узнать, в чем все-таки дело, тот только раздраженно пожал плечами и заявил с толикой мстительной злобы в голосе: «Мне кажется, он просто решил поиграть с нашими нервами и устроить очередное представление. И потом он, конечно, объяснит все это какими-нибудь заумными терминами и фразами из своих дебильных книжек!» Он плюхнулся на железный стул и спрятал лицо в ладони, пытаясь успокоиться. Яшин отчаянно искал в действиях и словах Руслана какой-то подтекст, который всегда обязательно был, но разглядеть скрытое послание у него не получалось, и это сводило его ума. Ему осталась буквально пара шажочков, чтобы просто принять тот факт, что Донских действительно хочет сесть за решетку, чтобы, например, получить должное наказание за убийство Крылова-старшего. Стоп. Крылов. Нет, Руслан слишком свободолюбив, и он бы не пошел на такое, несмотря на отягощающее чувство вины. Тут что-то не то. Что-то мутное. Что-то, связанное с Артемом и его. Черт бы тебя побрал, Руслан, со своей загадочностью, которая никому не сдалась. Было бы гораздо проще справляться с проблемами, если бы ты просто рассказывал все как есть, ничего не скрывая и не пытаясь самому все контролировать. Яшин вскочил и принялся расхаживать по коридору, выжидая.

Донских положил руки на стол и сплел пальцы в замок, опираясь локтями о холодную (странно, ведь на улице почти летняя жара) поверхность. Он тряс ногой, и это, пожалуй, было единственным, что могло бы выдать его тревожность. Заболоцкая молчала, предоставляя ему шанс для... Для чего? Объяснений? Оправданий? Извинений? Она сама не знала.

— Я в курсе, что ты этого не делал, — она все-таки решила нарушить тишину первой.

— Неужели Войтко сдалась? Я удивлен и растроган, — Руслан приложил руку к груди.

Соня закатила глаза: заразилась от него этой ужасной привычкой.

— Поделишься своими планами? Или продолжим играть в молчанку?

— Не хочу сдавать экзамены. Пережду какое-то время под стражей, — он слегка улыбнулся.

— Он еще и издевается, — воскликнула Заболоцкая, стукнув по столу. — Ты разве не понимаешь, что все это больше не шутки и не твои дурацкие игры? Тебя реально могут посадить!

Соня сама не заметила, как встала со стула. Уперевшись руками о края стола, она нависла над Русланом, который до сих пор сохранял внешнее спокойствие. И тряс ногой, тряс ногой.

— Ну, посадят и посадят. Есть за что. К тому же, без моей подачи Филатов бы не слетел с катушек.

— Что, прости? — она почти отвыкла слышать фамилию Кости, а за последние два дня у нее просто переизбыток Филатова в жизни.

— Он был инициатором моей вылазки в Южно-Сахалинск. Я разозлился, отчитал его. В своей манере, сама знаешь, — Руслан пожал плечами. — Увидел у него нож и сказал, мол, иди и убей себя наконец. А Костя у нас мальчиком был впечатлительным. Так и случилось.

Заболоцкая вздрогнула, но не пошатнулась. Даже если все было именно так, Донских просто пытался отпугнуть её, выставив все в черном свете. Чтобы она почувствовала отвращение, чтобы сбежала и не лезла к нему больше. Ведь так ему привычнее — одному. Ну же нет, не отвертишься. Мы с тобой это уже проходили. Я больше не дура, а ты больше не эгоистичная скотина. Надеюсь.

— Если он пошел на самоубийство, значит, у него были причины посерьезнее твоих слов.

Ей сложно было поверить в то, что у Кости Филатова в принципе были какие-то проблемы. Но она с ужасом осознала, что тот никогда особо не вдавался в подробности своей жизни. Все поверхностно, легко, без деталей. И она никогда не требовала: ей нравилось видеть в Косте исключительно идеальное. Это придавало ей стимул жить и наслаждаться жизнью. Рассказывал ли он что-то Руслану? Поэтому он защищал Донских — потому что ему единственному он мог раскрыть карты? Но почему? Много вопросов, никаких ответов. Почти как в математике. «Яшин — трус и слабак. Такие не выдерживают и обычно заканчивают самоубийством» — сказал Руслан на чердаке. Такие. Такие, как Костя. Такие слабые, как Костя. Антон оказался куда сильнее.

— Зачем ты вообще пришла?

Я прибью тебя, Донских. Ты, кажется, гораздо тупее меня.

— Потому что мы должны разобраться вместе. С этим связан Артем, правда?

Теперь по столу ударил Руслан. И тоже вскочил. Начался поединок — они сверлили друг друга глазами. Заболоцкая немного отодвинулась, но Донских даже не ухмыльнулся маленькой победе.

— Не смей подходить к Крылову. Иначе станет только хуже.

— Как скажешь, — прошипела она и в таком же паршивом настроении, как Антон, удалилась.

Когда они с Яшиным подъезжали к лицею, совместными умственными усилиями они поняли, что во всем виноват Артем Крылов, вот только сделать ничего с этим они не могут. Кроме как выместить свою злость, но даже в таком случае придется воздержаться от применения физической силы. Не хочется потом постоянно оглядываться по вечерам. Крылов попался им под руку прямо на следующий день во время пробежки. Кирилл якобы случайно поставил ему подножку, а Яшин со всей своей фальшивой галантностью протянул руку, чтобы помочь подняться. Артем встал сам и подозрительно оглядел их всех, не двигаясь с места. Георгий Николаевич громко свистнул, приказывая продолжать бег, но им было все равно.

— Не знаю, как тебе это удалось, но ты добился своего, — сказала ему Заболоцкая.

— Не понял, золотце? — Артем удивленно поднял брови.

Георгий Николаевич перешел на откровенную ругань, и им пришлось послушаться.

Они еще несколько раз навещали Руслана, но ничего этим не добились. Он упрямо стоял на своем и не посвящал их в свои планы. Со временем им действительно начало казаться, что планов вовсе нет, что Руслан просто устал, выдохся, закончился. К середине мая они сдались: приближались экзамены, решающие всю их дальнейшую жизнь. Солнце, палящая жара. Головы нагревались и бурлили. К концу мая у них не осталось даже разочарования. Все закончилось как нельзя глупо.