Герои нашего времени

Часть 1

«С крыши в омут»

Руслан не хотел садиться с ним в машину, не хотел ехать на другой конец города, не хотел участвовать в очередной мутной сделке. Не хотел их в своей жизни — ни Владимира Крылова, ни его омерзительного сыночка.

Лучше бы мать тогда все-таки не приехала на чертово награждение: все равно официально победителем его не объявили и на сцену не позвали. Позвали бы — все равно б не вышел. А она вдруг решила явиться под влиянием внезапного приступа материнской заботы. И познакомилась с этим отморозком, который втянул их в свои грязные дела. Руслан пытался отгородиться, но ведь Юлия Борисовна у нас упрямая до невозможности, чтоб её! Влюбилась, говорит. Жить без него не может, говорит. Ты жить не сможешь, когда зажмут тебя с обеих сторон: федералы с одной, а  шайка любовничка — с другой. Донских не знал всего, чем Крылов занимается: тот выучился первоклассно скрываться. Единственное, что Руслану позволено было знать, — это то, что излюбленным его занятием являлась нелегальная продажа и перепродажа оружия. А когда Артем нашептал отцу на ухо, что про Руслана ходят самые разные слухи, включая те, что есть у него в знакомых не самые образцовые личности, Крылов-старший не на шутку заинтересовался. Принялся таскать Руслана с собой повсюду, втягивать потихоньку на свое поле. Руслан оплошал — пару раз выдал свои способы общения с людьми. С тех пор Крылов его не отпускал — вцепился, как в золото. Он ценил его умения, полезные в той деятельности, где он крутится уже много лет, но самого Донских, как человека, на дух не переносил: за заносчивость, несгибаемость, принципиальность. Крылову-то и мать его нужна было только потому, что она, как загипнотизированная, была ему предана, как никто и никогда. Крутил он ей, как душе было угодно. Руслан перестал узнавать в этой женщине родную мать: из невероятно сильной, стальной она превратилась в обмякшую фигурку из тонкой бумаги. Нездоровая какая-то любовь, сорняковая, отравляющая. Крылов бил её. Не регулярно. Только тогда, когда настроение совсем не было, и Руслан поблизости не околачивался. А она терпела. Как там в народе говорят? Стерпится — слюбится. Руслан не хотел иметь с Крыловыми ничего общего — он все перепробовал, чтобы от них отделаться. А они впились, как клещи проклятые. Крылов заставлял его выполнять свою волю — и любая попытка противиться обернется очередным кошмаром для матери. Донских бы разобрался, будь они один на один. А тут один только он, а у Крылова за плечами люди его, живодеры безнравственные и головой тронутые.

Приехав домой этим вечером, Руслан увидел, как мать йодом обрабатывает порезы на лице. Урод швырнул в нее вазу, которая, хоть и попала в стену, осколками полетела прямо ей в лицо. Руслан ненавидел себя за то, что был настолько беспомощен и жалок в своем положении. Крылов, все еще взбешенный чем-то, рявкнул ему оставить её в покое и садиться в машину.

— Мам, мама, если хочешь, я останусь, — ласково прошептал Руслан, невесомо касаясь её плеча, отчего она нервно вздрогнула.

— Поезжай с ним. Я в порядке, — она вымученно улыбнулась. — Он просто был голодный.

— Это должно когда-нибудь кончиться, ты понимаешь? — он посмотрел в её бесцветные глаза и не нашел в них взаимного отблеска.

— Донских, чтоб тебя! — снова заорал Крылов из коридора.

Они ехали уже минут сорок, а Руслана все еще трясло и тошнило. Он не мог смотреть на мужчину. А тот все рассказывал ему что-то о будущем договоре, о новых людях, о крупной партии, о больших деньгах. Иногда он прерывался и благим матом покрывал Юлю, а потом и самого Руслана. Словно у него гребаный синдром Туретта. Он женится на ней. Господи, он собирается на ней жениться! Руслана скрутило всего, сжало — он закрыл лицо руками и попытался выровнять дыхание. Не получалось. Он помогает этому человеку успешно вести дела, а тот медленно убивает как самого Руслана, так и его мать, женщину, которая душу свою продаст, но не пойдет против него. Что же с ней стало! И ведь не сделать ничего. Он начал задыхаться. Схватился за горло одной рукой, другой — в кожаное сидение.

— Останови машину, — прохрипел он. — Останови машину, я сказал!

Громко ругаясь, Крылов припарковался напротив какого-то гастронома (они свернули во дворы, чтобы сократить путь). Руслан вылетел из автомобиля и принялся жадно глотать свежий воздух. С ним такого никогда не было — чтобы внутренняя боль обрела физическую форму. Он со всей мочи пнул мусорное ведро у лавочки, нижней стороной ладоней уперся в голову, будто пытаясь выжать из нее все содержимое. Он женится на ней. Женится. Это — конец. Глупый и жестокий конец, которого они не заслуживают. Что делать? Что делать? Что делать? Он застонал от внезапной мигрени, сел на корточки, снова спрятал лицо в ладонях. Темнота. Крылов принялся кричать на него. Не получив никакого ответа, он грубо толкнул Руслана, и тот моментально поднялся и отскочил от него, как ошпаренный.

— Ты охренел? Решил мне сделку сорвать?! — он не больно ударил Руслана в плечо.

— Я не хочу больше в этом участвовать, — Донских оттолкнул его от себя.

— А тебя никто и не спрашивает! Забыл, чем это может обернуться?!

Они орали на всю улицу. Благо, вокруг не было ни единой души. Крылов никогда не бил Руслана по настоящему: видел уже, что он парень взрослый и крепкий, поэтому и боялся получить сдачи. Руслан зажал уши: он не мог больше слышать его голос. Замолчи. Заткнись уже. Когда Крылов потряс его за плечи, он сорвался с места и запрыгнул в машину, заблокировав двери. Отстань уже. Отвали. Катись на все четыре стороны. Подальше от меня и от моей мамы. Крылов забарабанил по двери, по стеклу, все не унимаясь и продолжая засыпать его оскорблениями и угрозами. Руслан к такому привык. Но сейчас Крылов пришел в настоящее бешенства, опасное и незнакомое. Он замолчал, потер переносицу, прокашлялся. Донских уже готов был впустить его, потому что сам почти успокоился, но тот вдруг ударил кулаком об капот и громко произнес с пугающей решительностью и ненормальной, нечеловеческой злобой:

— Возьмусь за твою мамашу основательно. Места живого на ней не оставлю, чтобы ты, говнюк малолетний, научился уважению!

И все успокоение исчезло в один миг. В глазах потемнело, и руки сами потянулись куда-то назад. Пальцы обхватили холодный металл (Крылов всегда на всякий случай таскал с собой железную биту). Руслан не контролировал себя. Ему казалось, что время тянется долгими часами, хотя все произошло за считанные секунды. Только мужчина договорил и раскрыл свои намерения, от которых он никогда не отказывается, Донских распахнул дверь и вновь ворвался в тихий летний вечер. Он чувствовал сопротивление воздуха, давление полной луны, слышал предупреждающий шепот листьев. Но в голове — пусто. А в груди — страх и ненависть. Руслан всего лишь хотел, чтобы он закрыл свой поганый рот и чтобы ни одно слово, касающееся его матери, больше не вылетело оттуда. Руслан всего лишь хотел, чтобы он заткнулся. Пожалел о сказанном. И не смел даже думать о таких ужасных вещах. Крылов пожалеть не успел: Руслан замахнулся и со всей дури ударил его битой по голове, прямо по затылку, да так, что тот отлетел на пару метров, а потом свалился на асфальт, не издав ни звука. Донских зажмурился. Когда открыл глаза, Крылов все еще безвольно валялся на земле, а вокруг головы его растекалась темная лужица кровь. Руслан выронил биту — звонящее эхо. Он подбежал к Крылову, опустился на колени и пару раз хлестанул его по щекам, чтобы тот очнулся. Вставай, придурок, нам ехать надо. Прошляпишь сделку. Хватит комедию ломать. Но мужчина не поднял век, и Руслан принялся трясти его за плечи — сначала легонько, потом сильнее, сильнее. Поднимайся же! На кону большие деньги! Сам же спешил! Понял я, понял, уважение и все дела. Потом еще разберемся. Только открой глаза. Руслана парализовало — он знал, что сначала следовало бы проверить пульс, но он просто не мог, не мог, не мог. Он продолжал лупить его по щекам, судорожно делать массаж сердца, трясти, надеясь привести в чувство. Его охватила стихийная паника, перетекающая в самую настоящую истерику.

— Володь, прекрати! — не своим голосом воскликнул он. — Вставай, вставай же!

Он схватил его за голову и тут же отдернул руки в цепенеющем ужасе. На ладонях — кровь. Багряная, горячая. Отличающаяся той, что он видел раньше. Эта — мертвая. Вокруг все закружилось, завертелось, расплылось. Окровавленными пальцами Руслан коснулся запястья Крылова, оставив там ярко-красный след, который клеймом лег, печатью, беспощадным приговором. Донских медленно отполз от тела. Нет. Нет. Пожалуйста. Прошу. Я не хотел. Он в глухом забвении вытер руки об футболку, однако липкая и густая жидкость забилась под ногти, въелась в кожу — не исчезала. Крылов все еще лежал на спине, почти утопая в кровавом море. Глаза закололо, защипало, и по щекам тонкими линиями скатилось что-то холодное, скользкое, коснулось губ (во рту почувствовался горько-соленый привкус), дошло до подбородка и крупными каплями упало на землю. От души теперь точно ничего не осталось — только тлеющие угли, черные, больше ни на что не способные, до абсурда бесполезные. Руслан в последний раз взглянул на Крылова, и тошнота подкатила к горлу, и очередной приступ мигрени ударил по черепной коробке. Господи. Боже мой.  Прости меня, Володь. Я правда не хотел, не хотел, не хотел!

Он достал телефон и кое-как набрал номер, оставив красные разводы на экране.

— Пушкин, я занят, давай потом! — Антон звучал немного раздраженно и суетливо.

— Тон, я... — у него ни разу в жизни так не дрожал голос. — Я человека убил.

Тишина. Руслан затаил дыхание. Потом шуршание, стук, звон ключей. И снова Яшин:

— Диктуй адрес. Постарайся сделать так, чтобы тебя не засекли. Я лечу.

Руслан прочитал адрес с таблички на ближайшем здании. Потом, пересилив себя (отвращение к себе), перетащил Крылова в кусты, а сам сел на облезлую лавку и стал ждать.

Антон приехал не один — с ним было несколько человек, которых Руслан бы не вспомнил, даже если б знал. Яшину хватило двух минут, чтобы оценить ситуацию и найти из нее выход. Он отдал несколько подробных приказов и, убедившись, что его поняли на сто процентов, он повел молчаливого Руслана к машине. Они расположились сзади, за водительским креслом сидел очередной незнакомец. Донских рассказал, что произошло, только тогда, когда они оказались в московской квартире Антона. Он говорил отрывисто, тихо, с постоянными паузами: ему было физически больно. Яшин не восклицал, не разбрасывался комментариями, не задавал вопросов — только коротко кивал. Закончив, Донских опустил глаза, сплел пальцы до посинения, закусил щеку изнутри. Не почувствовал. Умер Крылов, а разлагается Донских.

— Я буду гореть в аду, — отчужденно, горько, отчаянно.

— Руслан, посмотри на меня, — строго сказал Антон.

Донских не мог поднять взгляд. Просто не мог. Тогда Яшин встал с места, потянулся через весь стол и обхватил его лицо руками, резко вздернув его вверх. Глаза у Руслана стеклянные.

— Если в ад, то вместе, понял? — беспристрастным тоном произнес Антон.

Яшину стоило больших денег замять это дело, превратив его в обыкновенную аварию. Вот только, видимо, люди Крылова чувствовали неладное. Так же, как и мать Руслана.

Антон вышагивал по комнате и рассказывал всю эту историю Архиповой, которая сидела с открытым ртом, не в силах переварить информацию и произнести хоть слово. Она просто не знала, как реагировать. Когда Яшин замолчал, она жадно впилась в горлышко бутылки и опустошила её тремя глотками. Ей резко стало душно, и они открыли окно нараспашку. На улице — теплый и ласковый апрель. Весна вроде несет счастье, так? Ну, где оно? Во сколько ждать? Насте стало даже как-то не по себе: она не чувствовала должного отвращения к Руслану, даже несмотря на то, что его поступок казался ей непростительно жестоким. Это ж надо — отнять жизнь, пусть даже у плохого человека. В голове всплыл образ Донских — весь из чересчур резких и ровных штрихов, решительно амбициозный, не по-человечески яростный в своих проявлениях. В добавок ко всему этому — психологическая и психическая неустойчивость. Он способен на многое, на немыслимое. Настя смотрела во двор из окна и безуспешно искала Руслана среди лицеистов, который наконец начали выпускать гулять по территории во время перемен. Но ведь? Донских умеет понимать, как никто другой, учитывая даже показательную пренебрежительность к людям, у него всегда остается с ними удивительно крепкая связь. Понятное дело, почему Николай Львович помешан на нем: Руслан в своем роде — феномен. Он привязывается накрепко, помогает самозабвенно, принимает безоговорочно. Настя готова взорваться: как можно быть настолько противоречивым? И главное — его даже нельзя разделить на хорошего и плохого Руслана. Он — один, целый. Со всеми своими качествами и привычками, самыми разными. Он — один, целый.

— Ась, блин, скажи что-нибудь, а то я пожалею, что раскрыл тебе это все!

Настя повернулась к нему. С тех пор, как Соня вернулась от Руслана сама не своя (прошло уже несколько недель, и все это время Настя терялась в догадках, пока наконец Яшин не решился поделиться с ней одним большим секретом), они избегали друг друга — Заболоцкая и Донских. Понятное дело. Руслан Яшину не говорил, что показал ей то видео, но Антон догадался. И его одолевало жуткое беспокойство. Ему казалось, что все словно вернулось на много месяцев назад: Руслан снова замкнулся и озлобился, а Соня опять шарахается от него каждый раз. Зато Артем Крылов, чтоб его, счастливый ходит, лыбится!

— Я не участвую в этом. Ты понимаешь, что это может быть реально опасно?

Антон подскочил к ней и схватил за плечи, слегка наклонившись, чтобы смотреть маленькой Архиповой прямо в глаза. Она даже не отпрянула — глаза его выражали кричащую серьезность.

— Он не специально. Он не хотел.

— Как можно случайно ударить человека по голове железной битой?

— Он просто пытался сделать ему больно. Потому что Крылов заслуживал.

— Это его не оправдывает, — Настя стояла на своем. — Как и тебя, — она легонько оттолкнула его.

— Ты просто не представляешь, как ему хреново. Я знаю его, каждую его мысль, каждую эмоцию. Да и ты сама знаешь, что он не чудовище. Я замечал, как вы смотрите друг на друга, и это значит, что в какой-то степени ты тоже его понимаешь. Понимаешь и то, что он никогда и ни за что не навредит ей. Поверь, все плохо кончится, если мы не исправим это. Пожалуйста, Ась.

Архипова снова стояла в шоке и хлопала ресницами. Насколько же все они ошибались, когда раньше считали, что между Антоном и Русланом — всего лишь взаимная выгода. Они друг за друга готовы... готовы... Настю передернуло. Это слово она не могла произнести даже мысленно. Она мягко отняла от себя руки Яшина, на секунду задержав его ладони в своих (такие теплые!) и глубоко вздохнула. Если она не сделает этого, то скорее всего будет жалеть. Антон прав. Ей самой не верилось, что она признает это: Антон прав! Но нельзя же вот так просто взять и принять сторону убийцы. Это ведь не просто преступление. Это — самое худшее. Она вновь посмотрела на Антона — он умоляюще поднял брови. Архипова просто не могла сейчас переступить через себя, победить тот ужас, что сковал все её тело, пробрался в мысли и затаился глубоко внутри. Она превратилась в соучастницу, и злость с разочарованием ударили в голову. Настя высвободилась из тонких пальцев Антона (он снова сжал её ладони, как что-то ему необходимое): она поняла, что сейчас просто не может больше видеть и слышать его.

— Я подумаю, но не могу ничего обещать. Уйди, пожалуйста.

Она спиной чувствовала, как его рука потянулась к её плечу. Застыла в воздухе. И вернулась обратно. Он хлопнул за собой дверью, и Настя закурила (сигареты, кстати, заканчивались). Как бы она хотела, чтобы он ей ничего не рассказал: так ей было бы гораздо проще признаться себе и ему в том, что ей, возможно, и правда необходим рядом Антон Яшин. А сейчас она чувствует себя такой же преступницей, как они. Природная брезгливость, относящаяся ко всему, что не подходит под её внутренние установки, давала о себе знать — её буквально разрывало на части от рационального осуждения и иррациональной привязанности. Руслан говорил, что она отлично справляется (в конце концов все всегда возвращается к его словам) — значит, и сейчас справиться? Сделает правильный выбор? Если в этом мире вообще осталось что-то правильное. Настя всегда знала, что если Руслан пересечет черту, она отвернется от него в тот же момент. Вот только оказалось, она не способна отвернуться, если уже поняла, приняла, влилась, утонула. То, что они обрели (слово этому явлению она не подобрала), явно было гораздо лучше и приятнее того, что они, каждый в отдельности, имели раньше. Сейчас — ощущение родного, реального. Донских безжалостно прокалывал их тонкими иглами и сшивал вместе, грубо, но надежно. Нужно отдать ему должное: у него почти вышло сделать невозможное — духовно объединить абсолютно разных (похожих только в своей испорченности) людей, которые терпеть друг друга не могли. Настя слабо усмехнулась. Она достала телефон и открыла фотографию с новогодней вечеринки: наверное, именно тогда они впервые ощутили это странное единство. На все они сбились в кучу: Настя с Соней кричали какую-то песню, Яшин лил себе в рот шаманское из двух бутылок, Кирилл держал руку над головой, сжимая розовый кошелек, Войтко пыталась до него допрыгнуть, а Руслан просто стоял и смотрел на Заболоцкую, и на его лице отражалась едва заметная улыбка. Эту мелкую деталь Архипова разглядела только сейчас, и долго не могла поверить своим глазам.

С большой неохотой шагая к кабинету химии, Соня вдруг получила сообщение от Насти: «СОНЬ СРОЧНО НА КРЫШУ НУЖНА ПОМОЩЬ СРОЧНО СРОЧНО». Вот и появился повод не идти на бесполезный урок. Миновав нескольких дежурных, она взбежала по лестнице, протиснулась между сломанными прутьями и оказалась у железной двери, замок которой не работал уже второй год. Она открыла дверь и тут же зажмурилась от яркого солнечного света и резкого порыва теплого ветра. Почему именно сюда? Почему нельзя встретиться в другом месте? Воздуха вокруг — больше, воздуха в легких — нет. У нее закружилась голова: вспомнился последний раз, когда она была на крыше. Ходила из стороны в сторону, нервничала, репетировала свою речь. Ей она сделала шаг вперед и перестала чувствовать собственные ноги. Спокойно. Все хорошо. Просто забери Настю и больше не возвращайся сюда никогда в жизни. Но из-за небольшого возвышения выбежала вовсе не Настя — Заболоцкую будто током ударило (Руслан был удивлен не меньше её), и она ринулась обратно к двери. Которую уже кто-то запер. Она со всей силы дернула на себя.

— Эй, откройте, это не смешно! — воскликнула она.

— Сонь, прости, — послышался глухой голос Архиповой. — Вам надо поговорить.

Заболоцкая просто не верила своим ушам. Она отчаянно забарабанила по холодному металлу:

— Насть, ты чего, выпусти меня! Я не могу тут находиться с ним!

— Санёк, не кипятись! — вступил Антон. — Когда все решите между собой, выпустим.

— У меня уроки! — застонала Соня.

— Не смертельно. Мы вас по очереди караулить будем. Я первый, Ася уходит.

Заболоцкая прижалась лбом к двери, понимая, что ей ничего не светит: если они что-то решили, то уже не отступятся, какой бы глупой не была затея. Её охватил жар: она чувствовала себя преданной и брошенной. Брошенной прямо в лапы зверю, который легко её растерзает.

— Соня, пожалуйста. Вам нужно, понимаешь? — Настя звучала взволнованно, но уверенно.

— Иди, опоздаешь, — пренебрежительно бросила ей Соня.

Донских не произнес ни слова. Он просто стоял чуть поодаль, скрестив руки на груди, наблюдая за её жалкими попытками. Она бросила портфель в сторону и села на него, спиной облокотившись о кирпичную стену возвышения, предназначение которого её не интересовало. Откинула голову назад, закрыла глаза: она просто не могла видеть эту ненавистную крышу и бескрайнее небо, давящее на нее (когда-нибудь раздавит). Ну, Архипова, ты за это заплатишь еще! Припомню я тебе! А Яшину бы шмотки все его дорогущие порвать и сжечь — будет знать! Она сжала зубы так сильно, что они противно заскрипели. Сквозь густую тьму (она все еще не открыла глаза) до нее донесся тихий смешок Руслана, едкий и невеселый. Она не собирается с ним разговаривать. Все равно они не смогут держать их тут вечно — выпустят, когда поймут, что совершили ошибку.

Тишина нагнетала и раздражала. Донских молчал, и Соня поняла, что больше всего ненавидит в нем это мучительное молчание, за которым может скрываться все что угодно. Я молчу, потому что мне плевать на тебя. Я молчу, потому что мне скучно с тобой. Я молчу, потому что в следующую секунду собираюсь ударить тебя битой по голове. По спине пробежал холодок, и она сжалась.

Ей вдруг показалось, что он навис прямо над ней, и она в ужасе распахнула глаза, обнаружив, что Руслан сидит в нескольких метрах от нее и смотрит куда-то вдаль. Легче все равно не стало. Когда он медленно повернул к ней голову, она отвела взгляд (получилось как-то само, без намерения).

— Ты сама так рвалась к правде, а теперь винишь меня за то, что я тебе её открыл, — ровным, будничным тоном произнес Руслан.

До нее не сразу дошло, что он и правда сказал такое. Её возмущению не было предела.

— Я виню тебя не за это, неужели неясно?

Она заставила себя посмотреть на него — его профиль обрамляло солнце, а глаза (она могла поклясться!) светились. Для нее никогда не составляло труда не думать о том, насколько он красив, потому что он сам по себе всегда был таким отталкивающим и в какой-то степени жутким, что страх и бесконечные опасения затмевали все остальные чувства и мысли. В нем — воплощение всего нечеловечного. Соне не нравилась его смуглая кожа, не нравились жесткие линии подбородка и скул, не нравился тяжелый, волчий взгляд, не нравилась безрассудная уверенность в широких плечах, не нравились густые волосы, угольно-черные, как его вся его грозная сущность, не нравилась сдержанная гордость в каждом движении. И она не могла понять, что в нем вообще может понравиться. У Руслана были девушки. Она помнила только двоих, хотя её не покидала уверенность в том, что их было больше. Все равно надолго они не задерживались: не выдерживали либо отвратительного характера, либо упрямой таинственности, либо всего вместе. Ей странно было представлять Донских с девушкой. Противоестественно, неправильно. Как тогда, на дискотеке. Она невольно вздрогнула, и по рукам и ногам пробежали мурашки.

— Я объясню. Если это поможет, — задумчиво проговорил Руслан.

Она не понимала, чем и кому это поможет. Но возражать не стала, и Донских начал. Он выложил все. Без единой эмоции, спокойно, ровным тоном, как будто просто поделился с другом, как он провел выходные. Про Владимира Крылова, про мать, про Артема, про постоянные ссоры и побои. Про свое участие в нескончаемых переговорах. Про взаимную ненависть. Все по порядку, не упуская не одной мелкой детали. Периодически ей хотелось схватить его за плечи, потрясти, снова ударить по лицу: почему ты рассказываешь такое, а твой голос ни разу не дрогнул? Тот роковой момент он описал сухо и коротко, не раскрывая своих мыслей и ощущений. Кусок ледяной глыбы. Она слушала, не перебивая, борясь с яростным желание заорать во всю глотку. Он как будто даже не старался раскаяться, попросить прощения хотя бы у нее, хотя бы для нее.

Когда он закончил и поднял голову к серым тучам, заслонившим солнце, Заболоцкая поднялась и медленно подошла к нему, потом опустилась на корточки: ей надо было проверить. Когда их взгляды встретились, её охватил мандраж: он был абсолютно чист, никаких следов таблеток. Словно он предвидел эту их встречу и специально к ней подготовился. Она покачала головой:

— Ты хотя бы жалел об этом? — она чувствовала горечь в груди, в горле, на языке (знакомо).

Он придвинулся к ней ближе, и время заледенело. Она испытующе смотрела в его напряженное лицо: на сдвинутые к переносице брови, на искривившиеся сухие губы, на дрожащие веки. Он олицетворял вымученную стойкость, которой бы многие позавидовали, не захотели обладать: дорогого стоит до нее добраться. Заболоцкая ему поражалась — в самых разных смыслах.

— Каждую секунду каждого дня.

Своим ответом он будто залепил ей пощечину, и она отпрянула настолько неожиданно для себя самой, что почти потеряла равновесие. Он снова бросается из крайности в крайность, а она снова позволяет ему делать это, не имя возможности что-то изменить. Значит, надо искать эту возможность. Нельзя же постоянно — так. Нельзя игнорировать свои проблемы, нельзя отмахиваться от своих чувств, нельзя прятать себя от всего мира. Нельзя постоянно — так. Понимаешь, Руслан? Ты же в конце концов угробишь и себя, и тех, кто рядом. А рядом мы.

Кирилл не подслушивал. Он нарочно не приближался к двери, чтобы вдруг не украсть что-то сокровенное, ему не предназначенное. Он не расспрашивал у Архиповой, в чем дело и почему вдруг Руслан с Соней опять перешли в состояние холодной войны: Антон обещал все объяснить, когда это разрешиться. Верить обещаниям Яшина — себя не любить, но Кириллу казалось, что не стоит ему нарушать некоторые границы, чтобы не вляпаться ненароком в очередное дерьмо. Ему вдруг позвонила Войтко. Это было странно: она обычно избегает телефонных звонков и просто пишет по сто сообщений в секунду, чтобы на нее обратили внимание, да и вообще она должна сейчас сидеть на уроке и ворон считать, не обращая внимания на доску. Но звонок упрямо не заканчивался, и Булатову пришлось ответить: только гнева Полины ему сейчас не хватало. Она тараторила быстрее обычного, и Кирилл не разобрал практически ничего, кроме фамилии Шорохова и имени Руслана. Он попытался вклиниться в её запутанный монолог, но она предупредила, что скоро придет и все расскажет заново, и бросила трубку. Булатов даже предположил, что она попробовала что-то из арсенала Яшина, но тут же отбросил эту мысль: Войтко хоть и не была примером праведности, но гробить себя наркотиками не стала бы. Он все-таки приложил ухо к двери, чтобы убедиться в том, что они не поубивали друг друга.

Заболоцкая поправила растрепанные волосы, уложив их на правую сторону. С каждым днем ей все больше хотелось их отстричь, но она все откладывала и откладывала, как будто после этого все изменится, перевернется на сто восемьдесят градусов. А она не уверена, что правда хочет так. По крайней мере — пока. Пока они болтаются в полупрозрачной неопределенности.

— Что у тебя там? — она ткнула пальцем себе в грудь, в сердце.

— Ничего, — он ответил без колебаний.

— Лжешь. Если бы ничего не было, ты бы не пытался всех спасти.

— Не неси бред, — Руслан равнодушно пожал плечами.

В дверь постучали, и раздался голос Кирилла, сообщающий, что прошло уже два урока. Заболоцкая подошла к краю крыши и вспомнила Костю, который обожал это место так же, как она. Они могли часами сидеть здесь вдвоем и говорить обо всем на свете. С Филатовым здесь было легко, с Донских — невыносимо. С крыши лицея открывался вид на лес, тянущийся до самого горизонта. Кроны деревьев плавно раскачивались из стороны в сторону, не пытаясь сопротивляться усиливающемуся ветру. Повеяло свежей апрельской прохладой. Скоро май. Экзамены. Выпускной. Лето. Университет. Скоро — будущее. Но как бы она ни старалась, себя она в этом будущем разглядеть не могла, как будто кто-то наложил на нее проклятие. По ночам к ней все еще иногда заглядывал Филатов, улыбался, рассказывал забавные истории, а потом внезапно зеленел, как болотная тина, падал (глаза у него становились черные, пустые) и рассыпался песком. Прошлое вцепилось в нее клещами, настоящее душит её руками Руслана. Будущего — не видно.

— Спасаешь всех, кроме себя. Отрицанием копаешь себе могилу, — она слабо усмехнулась.

Руслан тоже встал и приблизился к краю крыши. Он внимательно посмотрел вниз, как будто там было что-то и вправду интересное, занимательное. Лететь с пятого этажа, наверное, недолго, приземляться — больно. Они оба одновременно вернулись мыслями к Филатову (по разным причинам). Неудивительно: именно он стал отправной точкой. Они чувствовали его повсюду.

— Я не ебаный ангел-хранитель. Мне просто нравится быть правым.

Кто-нибудь другой бы поверил: никто на всем свете не говорил убедительнее Руслана.

— Допустим. Почему тогда ты не можешь признаться себе, что один ты долго не протянешь? И я не про банальную человеческую поддержу, а про реальную медицинскую помощь.

Она прекрасно понимала, насколько ему неприятна эта тема, поэтому и затронула её, чтобы вывести его на эмоции, под давлением которого, возможно, он наконец растрескается.

— Я же не сумасшедший, — раздраженно выдал он. — С этой маленькой проблемой я справлюсь.

Они поменялись местами — теперь Заболоцкой приходилось тянуть из него то, что он так тщательно прятал. Его такой расклад не устраивал — это было заметно по недоверчивому взгляду и сжатым кулакам. Но отступать она не собиралась: хватит ему уже одному за ниточки дергать. Соня медленно подошла к нему и встала напротив, едва не утыкаясь носом ему в грудь (издержки разницы в росте). Сейчас её больше пугала не опасная (в прямом смысле, без всяких глупых романтических подтекстов) близость, а собственная уверенность в том, что она собирается сделать. Он все еще смотрел на нее со смесью непонимания и въевшегося уже презрения. Невероятно: сколько бы отметин на нем жизнь не оставила, они все равно не перекроют собой ту врожденную как будто претенциозность. Многие бы все отдали, чтобы прижечь его, задавить, выдавить из него то, на чем он весь держится, несмотря ни на что. Нельзя сказать, что его гордость и умеренная спесь — нечто однозначно хорошее. Да, они его склеивают, не позволяют рассыпаться, вот только стоит ли это того, как живого ничего не остается больше?

— То есть ты утверждаешь, что на самом деле тебе плевать на людей?

— Именно.

— А Антон?

— Это другое, — он даже немного смутился (!). — Антон — часть меня.

Соню слегка выбило из колеи, но после некоторой паузы она собралась с мыслями.

— И ты не помогал Булатову, не решал проблемы Войтко, не подталкивал Архипову, не пытался образумить меня из хороших побуждений? Только чтобы самоутвердиться?

— Не совсем точная формулировка, но так тоже можно сказать, — он сухо улыбнулся.

— Заигрался ты, Руслан.

Он равнодушно пожал плечами. У Сони зачесались руки: еще одна пощечина ему бы отлично подошла. Но внезапная задумка, поселившаяся в её голове, не позволяла сойти с курса. Ветер усилился. Или ей так только показалось: иногда она сравнивала внутреннее с внешним. Единственное, что она себе позволила, — это оттолкнуть его от себя на некоторое расстояние, чтобы дальнейшее не было обыкновенным человеческом рефлексом. Это будет либо конец, либо начало. Начало, которого она ждала так давно, которого ей не хватало даже с Филатовым. Поджилки не тряслись. Она была спокойнее, чем когда-либо, потому что впервые на миллион процентов была уверена в правильности того, что собирается сделать. У нее захватывало дух.

— То есть тебя будет абсолютно все равно, если я, не знаю, допустим, спрыгну с крыши?

Донских скептически поднял брови и закатил глаза:

— Не спрыгнешь.

— Ты не ответил на вопрос.

— У тебя не хватит смелости.

— Ты не ответил на вопрос.

В большинстве случаев Руслан знал, как поступит человек. Ему удавалось уловить какие-то нотки в голосе, читабельные движения, сопоставить все это с характером, а потом сложить все в одну картину и определить, что произойдет дальше. На её памяти Руслан по-настоящему боялся ошибиться только тогда, когда Антон приставил пистолет к виску. И как же её обрадовала паническая неопределенность, которую она заметила в его взгляде. Она, конечно, тут же испарилась, потому что Донских принял для себя какое-то решение, но сам факт его колебания почти заставил Заболоцкую победно ухмыльнуться. Но вот Руслан опять безоговорочно уверен.

— Да. Все равно.

— Вот и славно.

Заболоцкая лучезарно улыбнулась. Она вдохнула побольше воздуха, подняла голову вверх и увидела проблеск нежно-голубого неба среди многослойных серых облаков. Тогда она вновь вернулась взглядом к Руслану, стоящему в метре от нее и не подающим никаких признаков жизни. Тогда Соня подняла и расставила руки, сжала губы и плавно опустила веки. Ты заигрался, Руслан. Значит, не победил. Она попятилась и остановилась только тогда, когда почувствовала выступ — самый-самый край. В голове все смешалось, играло яркими красками, вопило до невозможности громко. А вокруг — плотная, сковывающая тишина.

Такая же, что была, когда Соня ждала Костю, чтобы признаться ему в том, что больше она так не может. Прятаться, обманывать, довольствоваться только тем, что позволяют рамки его отношений с Кристиной. Она ждала полтора часа, а Филатов все не появлялся. А наутро его нашли мертвым. Он шел к ней, она точно знала, он собирался прийти, даже отложил все свои дела, запланированные на выходные. Она упросила его остаться в лицее, поговорить. И он остался. Из-за нее. И умер тоже из-за нее. Вот только сейчас это все было не так важно.

Важно — вот эта тишина, сегодняшняя, настоящая. Заболоцкая сделала шаг назад. Шаг вперед. Шаг в воздух. В будущее. Она чувствовала, как отклоняется, как пустота обволакивает её, а равновесие стремительно растворяется. Порыв ветра, внезапный, но вполне уместный, пронзил её мощным ударом и вознес длинные темные локоны вверх, и они, будто языки пламени, захлестнули её лицо, излучающее одно только страшное спокойствие. Вторая нога почти оторвалась от твердой холодной поверхности. Заболоцкая сделала это. И смелости ей хватило.

— Нет! — отчаянно выкрикнул Руслан в ту же секунду, когда она шагнула в никуда.

По его телу прошелся удар. Непредвиденный, болезненный, необходимый. Вся самоуверенность кончилась, а громкое безразличие наконец затихло, замолкло, и на замену ей пришло нечто настолько пугающее и непривычное, что сердце, кажется, не выдержав, остановилось и только после короткой паузы заработало вновь, с новыми силами, с новыми ощущениями. Он всегда был быстрый. Слишком даже. От резкости его движений люди шарахались в сторону. Но в этот момент он побил всякие свои рекорды: так молниеносно он еще ни на что не реагировал. Руслан подлетел к ней и, успев ухватиться за её тонкое предплечье, потянул на себя, едва не выдернув ей кость из сустава. Соня окончательно потерялась в пространстве и в этот раз все-таки налетела на него, лбом стукнувшись ему в грудную клетку, обхватив его двумя руками, чтобы удержаться и не упасть. Он почувствовал, как она скрепила пальцы в замок на его спине. Сам Руслан держал руки поднятыми, слегка согнув в локтях: он стоял в полнейшем оцепенении и не знал, как быть дальше. Она дышала ему в футболку, горячо и отрывисто. Он чувствовал сквозь плотную ткань, как порхают её ресницы, быстро-быстро, как бабочка в сетке. Ему больно — двигаться, думать. Словно она забралась ему под кожу, корни там пустила и местечко пригрела. А ему-то что делать теперь?

Он медленно, боясь все испортить, опустил руки и мягко обвил ими её тело. Она показалась ему настолько маленькой, что, наверное, могла бы уместиться в одной его ладони. Снова — электрический разряд. Давно такого не было. Никогда такого не было. Это вообще нормально?

— Какая же ты все-таки дура, Заболоцкая, — выдохнул он ей в волосы.

— Назовешь меня дурой еще раз, и я вырву тебе язык, — ответила она язвительно.

— Господи, как я долго ждал, чтобы ты это сказала.

Когда между ними вновь возникло пространство, и они внимательно смотрели друг на друга, дверь со скрежетом распахнулась, и на крышу влетела Войтко. Она настаивала на том, что ей немедленно нужно поговорить с Русланом, и Соня, воспользовавшись моментом (ей нужна была передышка), выскользнула на лестничную клетку и побежала искать Архипову с Яшиным. Ей не верилось, что у нее получилось. Получилось обыграть Руслана Донских. Получилось высвободить его из клетки, в которую он сам себя загнал. Прежде чем продолжить свой путь, она рухнула на ступеньки, обхватила лицо руками и громко рассмеялась. Нужно было все выплеснуть. Голова кружилась так, что она не могла держаться на ногах, и кожа вся неистово горела. Соня  представить себе не могла, что когда-нибудь все обернется именно так. Она снова живая.

Часть 2

«Преступление и наказание»

Николай Львович попросил их задержаться после урока. Он решил не заставлять выступать их перед всеми, чтобы потом не возникло проблем с другими одноклассниками. На дворе — конец апреля. Время пролетело незаметно — казалось, Костю Филатова нашли только вчера. Только вчера он так же собрал ребят, которые пропустили собрание и отделались расплывчатыми алиби. Постепенно он стал сводить себя с ума бесконечными догадками: подозрение падало на каждого из них, и он уверен, что у всех был мотив. Она знает их. Как конкретно вот этих людей, так и все поколение, в точности отображающее их черты. Шорохов не мог не заметить изменения — это его порадовало и встревожило: он рассчитывал получить от них ту информацию, до которой бы не дорыл следователь, а теперь они могут и не раскрыть ничего, раз их жизни настолько сплелись. Он чувствовал приятное удивление и легкую разочарованность (в себе и в своем провальном эксперименте). Интересно, догадались ли они, кто виноват на самом деле? Или просто хватались за каждый мимолетный факт, чтобы не попасть под подозрение? Они, конечно, не ответят.

У каждого (кроме Руслана) на парте лежит папка. Николай Львович давно сообразил, кто кого на себя взял. Войтко, Булатов и Архипова, как коршуны, нацелились на Яшина, однако каждый из них имел запасной вариант, но им просто не хватало зацепок, чтобы собрать реальное дело. Антон выбрал Кирилла (Николай Львович допускал, что просто в отместку, хотя кто знает, что задумал этот прохвост), в запасе — Архипова. Заболоцкая с самого начала наступала Донских на пятки, но Шорохов помнил, что из-за постоянных ссор с Полиной она взялась и за нее тоже, чтобы поставить выскочку на место. Донских, как бы Николай Львович не надеялся, сохранял свои намерения в тайне, если вообще имел хоть какое-то представление о том, что происходит (он заявил, что не желает в этом участвовать). Николай Львович знал, как продвигаются дела у настоящего следственного комитета, поэтому внимательно разглядывал Яшина, который невозмутимо улыбался и стучал пальцами по столу. А вдруг — правда? А он все ёрничает, язвит, ухмыляется. Опасности не чует.

Они ждали Заболоцкую, которая отпросилась попить воды в столовой. Шорохов был более чем уверен, что до столовой она не дошла: скорее всего ходит туда-сюда по коридору и приводит мысли в порядок. Он не узнавал её в последнее время: пассивная агрессия и вечно усталая улыбка сменились сверкающим взглядом и смехом, бросающим вызов всеми миру. Шорохов невольно провел параллель с Русланом, который тоже как-то странно оживился — теперь он даже передвигался по-другому, мягко, без резких движений, и стал меньше закатывать глаза. В таком состоянии оба пребывали уже неделю, однако вместе Николай Львович их больше не видел. Зато Войтко от Руслана не отлипала, и это не нравилось не только Шорохову, но и Кириллу.

Соня зашла в класс со стаканом воды и приземлилась за парту. Она заправила прядь волос за ухо и скрестила руки на груди, задумчиво взглянув на Николая Львовича. Ему непривычно было видеть Заболоцкую с короткой стрижкой даже спустя неделю. Раньше её густые темно-каштановые волосы доходили аж до поясницы, а теперь они едва казались плеч. Наверное, произошло что-то радикальное, невероятное, раз она решилась на такой отчаянный шаг.

— Ну что, курсанты, кто желает выступить первым? — наконец произнес Николай Львович.

Никто не ответил. Они почти синхронно посмотрели на свои папки и положили на них руки, словно защищая свое сокровище от посторонних глаз. Донских, развалившийся на стуле в расслабленной позе, только довольно усмехнулся. Сегодня он был еще более спокойный и уверенный, нежели обычно, и такое его поведение никогда ни к чему хорошему не приводило. Шорохов неодобрительно цокнул и присел на край стола, поправив галстук. Он ждал, пока кто-нибудь все-таки выйдет из транса и подаст голос, однако все они упрямо молчали, не выпуская папки из побелевших от напряжения пальцев. Все-таки предположения Шорохова оправдались.

У Архиповой были фотографии с нужными датой и временем, опровержение алиби Антона, опрос свидетелей и весомые мотивы, почти личное признание в том, что он тогда был в лицее, записанное на телефон. Но она не собиралась ничего из этого демонстрировать. Её обвинительная речь, которую она вчера зачем-то репетировала, получилась просто идеальной. Она была уверена, что ей обеспечена высшая оценка с таким материалом. Значит — красный аттестат, золотая медаль, дополнительные баллы. Вот она, мечта, на ладони. Мечта ли? Настя прикусывает язык, переворачивает папку лицом вниз, чтобы не поддаться соблазну. Потом зачем-то поворачивается к Антону. Он не смотрит на неё — только на парту перед собой. У него почти все то же самое — только на Булатова и Архипову. Еще в ноябре ему казалось, что такая вишенка на торте всей их войны, тянущейся уже много лет, ознаменует его бесспорную и окончательную победу. А теперь ему тошно от одной только мысли, что он может озвучить все эти страшные обвинения.

Войтко ерзает на стуле и вопросительно поглядывает на Булатова, и тот отрицательно качает головой, на что Полина хмурится и ворчит что-то под нос. Она старалась, ей хочется высказаться, продемонстрировать, какую блестящую работу она проделала, но ей не позволяют этого сделать — Кирилл и какая-то внутренняя обязанность перед остальными за то, что они терпят её и еще ни разу не устроили ей никакой подставы за все её гадливые шалости. Войтко нервно теребит уголок хлипкой папки и трясет левой ногой, на что Булатов опять укоризненно цыкает в её сторону.

Заболоцкая чувствует на себе тяжелый взгляд и аккуратно оборачивается. Руслан, видимо, все еще не может поверить, что она наконец сделала что-то умное и остригла половину волос, которые так обожал Филатов. Соня гордо поднимает подбородок, и Донских, сдерживая смешок, опускает глаза вниз. С переломного момента на крыше они пока не разговаривали друг с другом.

— То есть никто из вас не хочет автомат? — снова подал голос Николай Львович.

— Вы же сами прекрасно понимаете, что еще с самого начала речь шла не о хорошей оценке, товарищ лейтенант, — на распев ответил Яшин, которому только повод дай почесать языком.

— Но ведь вы подготовились. Неужели все ваши труды были зря? — проигнорировав издевку Антона, продолжил Шорохов.

— Почему же зря? — Кирилл сдержанно улыбнулся.

Когда Николай Львович уже готов был попробовать в последний раз, за дверью послышался топот, а потом в кабинет влетел Илья, красный и запыхавшийся. Он перевел дух и сообщил:

— Николай Львович, там полиция!

Они не успели никак отреагировать, потому что в этот момент дверь снова распахнулась, и из-за нее появилось несколько человек в форме, которых вел за собой невысокий упитанный следователь Норицын. Следователь пожал руку Николаю Львовичу, которого явно не предупреждали о визите, потому что он был удивлен в той же степени, что и остальные. Шорохов не успел ничего спросить, потому что Норицын быстрым движение руки указал на одного из ребят, отдавая прямой приказ, который немедленно должен быть приведен в исполнение. Все тут же повскакивали с мест, судорожно переглядываясь и пытаясь понять, что происходит. Антон, который еще минуту назад излучал блаженное удовлетворение, готов был рвать и метать. Заболоцкая, поддавшись инстинкту рванула вперед, но один из стражей порядка преградил ей путь, и она едва сдержалась, чтобы не ударить его локтем в живот. Её охватила паника, хотя она поклялась себе больше никогда подобного не испытывать. Она в надежде повернулась к Николая Львовичу, но тот был абсолютно растерян и не мог произнести ни одного слова в защиту своего ученика. Архипова подскочила к подруге и зашептала что-то на ухо, но Соня ничего не слышала из-за возмущенных криков Яшина, к которому присоединился Булатов. Николай Львович наконец очнулся и кулаком по столу — грохот мгновенно заставил всех замолчать и повернуться к нему.

— Леонид Петрович, что происходит? — громогласно спросил Шорохов у Норицына.

Когда Руслан поднялся с места, Заболоцкую едва не хватил удар. Она уставилась на него, как на приведение, а он продолжал самодовольно улыбаться, как будто ничего страшного не случилось. Антон заявил, что это противозаконно (ляпнул наугад, чтобы хоть как-то задержать их), и поинтересовался, в курсе ли его отец того, что здесь сейчас творится. Норицын не обратил на него внимания и с важным видом снова кивнул своим людям, чтобы они сделали то, что положено. Он не соизволил ответить

Николаю Львовичу лично, но его следующая фраза развеяла непонимание:

— Руслан Донских, вы обвиняетесь в убийстве Константина Филатова. Просьба пройти с нами и не оказывать сопротивления. Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может и будет использоваться против вас в суде.

Заболоцкая могла поклясться, что у нее внутри что-то обрушилось — она зажмурилась от грохота.

Руслан, буйный и не следующий никаким правилам, самовольно протянул руки, и на его запястьях щелкнули потертые наручники. Этот щелчок эхом разнесся по кабинету в последний момент тишины. Потому что после него Яшин снова взвыл и принялся убеждать Норицына в его неправоте, в негуманности его действий. Потом он почти что накинулся на одного из полицейских:

— Что вы делаете?! Отпустите его, иначе вылетите нахер с работы, все без исключения!

Булатов перехватил его руку, которая летела вперед, чтобы стукнуть статного мужчину в форме, а Антон злобно зашипел на него. Архипова подскочила в следователю и, перегораживая ему путь, начала закидывать его вопросами, от которых Леонид Петрович даже растерялся. Настя умоляюще посмотрела на ребят, надеясь, что они поймут её мольбы: «Давайте же, я не смогу его сдерживать долго!» Началась суматоха, от которой у Заболоцкой закружилась голова. Она не знала, с чего начать, поэтому просто молчаливо обратилась к самому Руслану, который просто спокойно стоял в сторонке, в наручниках, и ждал, когда вся эта вакханалия закончится. Словно он ждал, что за ним придут. Словно он хотел, чтобы за ним пришли. Неужели ты все испортил?

Он не смотрел на кого-то одного конкретно — его взгляд, предельно ясный, пронзительный, был направлен в открытое окно, в которое лез ветвями пышный зеленый дуб. Запахло весной.

— Николай Львович, сделайте что-нибудь! — Соня требовательно понизила голос.

Шорохов подошел к следователю и положил руку ему на плечо, заставив его остановиться и недовольно вздохнуть, подняв голову на высокого и внушительно серьезного Николая Львовича.

— Леонид Петрович, притормозите. Почему меня не уведомили об этом?

Следователь, который, видимо, не испытывал никакой симпатии к завучу Первого лицея, грубо отдернул плечо и, расстегнув единственную пуговицу на пиджаке (в классе будто бы стало гораздо жарче; духота расползлась по стенам и потолку), высказал нечто еще более невероятное, фантастическое, феноменальное, чем все то, что уже было озвучено ранее:

— Курсант Донских пришел к нам с чистосердечным признанием. И с важной уликой. Дело пришлось пересмотреть. Теперь у нас есть все основания полагать, что ваш ученик — именно тот, кто нам нужен, — он омерзительно улыбнулся, продемонстрировав пару золотых зубов.

Яшин схватился за голову, отшатнувшись назад и, задев парту, чуть не упал — Булатов поддержал его, хотя сам, громко сматерившись, готов был упасть в обморок и больше не просыпаться. Архипова взвизгнула и опустилась на стул рядом с Войтко, которая на протяжении всего этого представления даже не пошевелилась. Полина побледнела настолько, что выглядела, как живой труп, и даже яркий макияж, состоящий в большинстве своем из тонны хайлайтера и насыщенных розовых теней, не спасал её от этой внезапно нахлынувшей болезненности.

— Руслан... Зачем ты?... Зачем? Как? — пролепетал Шорохов, еле открывая рот.

Николай Львович, нахмурившись, наконец встретился глазами с виновником торжества, и брови его поползли вверх, как будто Руслан раскрыл ему огромную тайную, которая поразила его до глубины души и перевернуло все его мировоззрение в один миг. Шорохову тоже стало жарко, и голова у него закружилась почти так же сильно, как у Заболоцкой, которая вцепилась в угол парты и готова была прямо сейчас просто выйти вот в это окно и раствориться в весеннем ветерке.

— Ты с самого начала знал, кто виноват, не так ли? — Шорохов вытер пот со лба, задыхаясь.

Руслан, которого уже подталкивали к выходу, наклонил голову сначала вправо (хруст), потом влево (снова хруст). Он облизнул покрасневшие от трещин губы и неподготовленным, хриплым, выцветшим от постоянного курения голосом ответил, с ярким издевательским оттенком:

— Разумеется, я знал.

Лениво передвигая ногами, Руслан направился к двери, за которой уже толпились лицеисты. Проплывая мимо последней парты, за которой сидела и не шевелилась Войтко, он вынужденно задержался на несколько секунд: Полина вдруг резко дернулась и ухватила его за руку:

— Я просила всего лишь об одолжении, — прошептала она до невозможности вымученно.

Руслан посмотрел на нее снисходительно, но без обычного высокомерия, оттолкнув её от себя:

— Я предупреждал, что не делаю всего лишь одолжений.

Когда Донских вели через весь лицей, все вокруг перешептывались и глядели на него с еще большим страхом, перемешанным с каким-то нездоровым восторгом. Первоначальные свидетели громкого ареста, рванули за полицейской процессией, несмотря на то, что они не могли ничего сделать. После того, как Руслана усадили в машину, Николай Львович, не сказав им ни одного слова, унесся в неизвестном направлении, потрясенный и потерянный (таким его еще никогда никто не видел). Заболоцкая осознала, что их маленький клуб лжецов окружен огромной шумной толпой, из которой сыплются самые разные вопросы, которые путаются, срастаются и превращаются в набор нечленораздельных звуков. Кирилл пришел в себя первым, хлопнул Яшина по спине, схватил Войтко и Заболоцкую за руки, потащив за собой. Соня успела вцепиться в Архипову, а та потянула вперед и Антона, который бешено вертелся на месте и не знал, куда себя деть.

Им удалось укрыться от любопытных лицеистов только в той самой тесной подсобке, которая превратилась в их постоянного спутника. Архипова облокотилась о стену и наклонилась, уперевшись ладонями в колени и закрыв глаза, пытаясь переварить все, что произошло. Яшин продолжил разговаривать сам с собой, надеясь, что, покопавшись в собственной голове, удастся найти хотя бы какие-то ответы. Кирилл казался самым спокойным из них, хотя это было не так: он просто не умел так экспрессивно выражать свои эмоции (кроме использования кулаков).

Заболоцкая сорвалась с места и схватила тут же замолкшего Яшина за воротник рубашки:

— Просто скажи, он сделал это?

Она не была готова к очередной правде, которая разрежет её на куски и оставит гнить. Но ей все равно нужно было (до боли в груди, до ломающихся костей, до металлического привкуса во рту) узнать, способен ли Руслан на что-то действительно ужасающее — на уничтожение Кости Филатова и его маленького солнечного мира, в котором они жили вместе столько времени.

— Нет! Конечно нет! — воскликнул Антон возмущенно.

— Нет? Или ты не знаешь?

— Я знаю, что он бы никогда и ни за что этого не сделал, — процедил Яшин.

Заболоцкая отпустила его. Тогда она просто не понимала, на кой черт Донских понадобилось выдавать чистосердечное признание в том, чего он не совершал. Она потерла переносицу, и её быстрый взгляд упал на Войтко, все еще белую и дрожащую. Соня застыла. Не моргая, не дыша. Только перебирая в голове воспоминания, которые врывались без стука и разрешения. Полина не поднимала глаз, упрямо рассматривая свое обувь. А Заболоцкая медленно приближалась к ней, сама того не замечая. У Сони горел лоб, а пальцев она вовсе не чувствовала от страшного жара. Она вот-вот просто взорвется. Прямо здесь. Запачкав своими бесполезными останками и мыслями, которые, к сожалению, доползли до её воспаленного сознания только сейчас, стены, швабры, ведра, своих друзей. Может, она и правда просто до невозможности тупая идиотка, которая не может даже сложить два плюс два и разглядеть очевидного ответа, в то же время продолжая копаться в своих выдумках, не стоящих и гроша. Какая же она глупая, глупая!

Такая же опустошенность отражалась на лице Войтко во время первого собрания у Шорохова — она даже первая собиралась что-то сказать ломким и слишком тихим для нее голосом, но её перебили. Соня не заостряла на этом внимания, но Руслан тогда был на пределе: он едва ли не трясся от переполняющих эмоций, а потом быстрее всех убрался из кабинета. Он почувствовал это. Он заметил. Он понял. «Ты с самого начала знал, кто виноват, не так ли?» — Николай Львович спросил это не потому, что Руслан признался в убийстве и выставил себя виновным. «Разумеется, я знал». Он спросил, потому что до него дошло, что Донских выгораживает преступника, и, зная Руслана, догадался, что у того есть веские причины, которые не могли просто взяться из ниоткуда за пару дней, значит — он с самого начала все знал. Но ведь этого не достаточно? Что-то оказало внешнее давление. Что-то, чего не было раньше. Что-то сподвигло. Что? Что? Что?

Соня отвлеклась от этого чертового «что» и вернулась на исходную позицию. Полина отчаянно пыталась найти зацепки буквально на каждого из них (такой целеустремленности не было ни в одном из них, даже в самой Заболоцкой, по крайней мере — в самом начале пути). Потом она бегала за Русланом и почти ползала перед ним на коленях, выпрашивая какое-то несчастное одолжение. А еще Соня видела, как Войтко рыдает, уткнувшись Руслану в плечо. Никто не рыдает, уткнувшись Руслану в плечо. Теперь Заболоцкая горела целиком. Сгорала и сжигала все вокруг. Никогда еще за все свои семнадцать лет ей не приходилось так усиленно думать. «Я просила всего лишь об одолжении» — Полина и не требовала большего. «Я предупреждал, что не делаю всего лишь одолжений». У Руслана принцип такой, мазохистский — либо одно большое ничего, либо всего себя без остатка. Ты ведь сама знаешь это, Заболоцкая. А Войтко не знала.

Соня остановилась. Посреди подсобки, посреди размышлений. У тебя жар, ты бредишь. Это все высосано из пальца. Не может быть такого. Для Полины трагедия — сломанный ноготь и отсутсвие секса больше чем на три дня. Она не может не лицемерить и не язвить. Полина не может убивать. Это всего лишь паранойя от неконтролируемого отчаяния и желания оправдать, спасти Руслана, вытащить его, как он вытаскивал их всех.

Заболоцкая выдохнула и подошла к Насте, спиной приложившись к прохладной (блаженство!) стене.

— А кто тогда сделал? — воскликнула Архипова. — Кто?! — у нее опять сдавали нервы.

— Я всегда ставил на Донских, хотя материал искал на Яшина, — тихо сказал Кирилл (Антон никак не отреагировал: он и так знал). — Раньше это имело смысл.

— Я тоже, — призналась Заболоцкая в очевидном.

— Может, он все-таки и убил! — с горечью выкрикнула Настя, сама отказываясь в это верить.

Тишина. Нагнетающая, тяжелая. Ненавистная.

— Он не убивал, — пролепетала Полина.

Все резко повернулись в её сторону. Она обхватила щеки руками, тяжело дыша.

— Что? — переспросила Заболоцкая.

Полина выпрямилась и поправила пучок (он все равно вот-вот рассыпется).

— Руслан не убивал Филатова. Я убила.