Герои нашего времени

Июнь выдался аномально жарким для Москвы. Находиться на улице было почти невозможно, а дома, особенно если не было кондиционера, стояла невыносимая духота. Москвичи оказались в замкнутом круге, и каждый искал свои способы, чтобы не умереть без свежего воздуха или под лучами безжалостно палящего солнца. Выпускникам и студентам не повезло больше всех: в таких адовых условиях они готовились к экзаменам или к сессии. Им нужно было совмещать две сложнейшие задачи — держаться в сознании и зубрить, зубрить, зубрить. Не всем это удавалось. «Музеон» и его знаменитые фонтаны внезапно стали самым популярным местом в городе, и к концу июня, когда учеба наконец закончилась, народу там прибавилось. Спасительные холодные струи жесткой воды взлетали к небу, а потом — вниз. Люди визжали от счастья и наслаждались.

На одной из самых высоких деревянных ступеней, не обращая внимания на громкие крики, сидела рыжеволосая девушка, сложив ноги по-турецки и листая толстую книгу. Она то и дело жмурилась от солнечного света, несмотря на то, что широкие поля соломенной шляпы нависали над ней, как самый настоящий зонт. Иногда она качала головой и повторяла слова за неизвестным американским певцом, звучащем у нее в наушниках. У нее был особый талант — она умела читать и слушать музыку одновременно. Подруги восхищались её способностью, а она не видела в этом ничего особенного. Девушка улыбалась, ритмично поднимала плечи и стучала ногтями по обложке книги. Настроение у нее было потрясающее: сессия сдана — больше никаких забот!

И вдруг на нее обрушилась целая волна, холодная, с запахом ржавого металла. Она вскочила и еще подпрыгнула на месте, отряхиваясь, безумно смотря на майку и шорты, промокшие насквозь. Симпатичная соломенная шляпка упала на кроссовки. Книга вовсе испорчена. Беспроводные наушники пару раз несильно ударили её током. Девушка, шумно дыша (ноздри забавно раздувались), подняла голову — взгляд её был яростно испепеляющий, как у озлобленного тигра.

— Я убью тебя! — воскликнула она без всяких шуточных ноток в голосе.

А вот ему было смешно. Он отбросил в сторону ведерко, одолженное у какого-то мальчишки, и невинно развел руками. Ей захотелось отомстить таким же способом, однако тот уже весь был мокрый, начиная дорогой белой футболкой-поло, заканчивая новенькими кроссовками на высокой подошве: он уже успел освежиться. Как же она его не заметила? Сколько он уже тут?

Он зачесал потемневшие от воды волосы назад, чтобы они не лезли к нему под очки, и она заметила, как его голубые глаза привычно блеснули на солнце. Она швырнула в него книгу и, промахнувшись, вытащила наушники, предупреждающе закатала невидимые рукава и рванула к нему. Тот, усмехнувшись, дал деру. Её босые пятки обжигались о дерево, знатно нагретое за весь день, но ей было все равно. Она нагнала его у самой последней ступеньке и, не имея времени в запасе, чтобы тщательно все продумать, просто прыгнула к нему вниз. Он довольно оскалился и, подхватив её на руки, а потом вогрузив себе на плечо, побежал к фонтанам. Она завизжала.

Когда он опустил её на горячий асфальт, промокшую теперь уже каждой клеточкой своего тела, она гордо вздернула подбородок и отжала волосы, бросив ему безобидное оскорбление.

— Три месяца не виделись, а она строит из себя! — он театрально схватился за сердце.

— Дурак ты, Яшин, — пробормотала она, направляясь к своим вещам. — Сумасшедший.

— Может, и брежу! Но, Ставрогин, вы красавец! Знаете ли, что вы красавец? — громко процитировал Антон, подняв размякшую книгу и взглянув на название. — Сколько можно перечитывать? Тебе Достоевский еще не снится? Это уже какая-то форма некрофилии... — он затараторил в своей обыкновенной манере, быстро-быстро листая тонкие страницы.

Архипова не знала, когда он успел прочитать «Бесов», но этот факт заставил её улыбнуться.

— Ой, замолчи уже, — она выхватила у его книгу и еле-еле запихнула в свой маленький рюкзак.

— Мне вообще-то неприятно, что ты меня затыкаешь! Я тебе сюрприз решил сделать, на неделю раньше из Питера приехал, а тебе все никак не угодить. Подумаешь, водой облил, прям трагедия! Как была истеричкой, так и осталась. И, кстати, я... — закончить монолог ему не удалось.

Настя встала на носочки, обхватила его лицо руками и мягко поцеловала в прямо губы. От неожиданности Антон даже отпрянул сначала, недоуменно поправив очки. Но потом, завидев её довольную, полуулыбку, положил руки ей на талию, резко притянул её к себе и теперь уже с жадностью впился в её губы так, словно они были его единственным спасением, единственным, что значило для него в этом мире. Она обвила руками его шею, и он запустил длинные пальцы ей в мокрые волосы, все равно мягкие и безумно приятные. Архипова вся была такая приятная. Домашняя. Своя. Она стоила всего, что ему пришлось пережить, вытерпеть. Мысль о том, что когда-то он мог лишиться её присутствия в своей жизни, теперь казалась ему просто абсурдной. Потому что по сравнению с Архиповой все настолько ничтожно и прозрачно, что отпустить её — невозможно. И все-таки он правда был дураком, каких свет не видывал, когда дергал её за косички, будто они в детском саду, когда не понимал, что она значила для него. Немыслимо.

Настя отстранилась и, как ни в чем не бывало, продолжила собираться. Закинула рюкзак на спину, обулась, завязала шнурки и, насвистывая себе под нос какую-то знакомую мелодию, зашагала вперед. Антону же понадобилось несколько секунд, чтобы переварить все, что произошло.

— Вот и стоило меня год еще морозить? — самодовольно усмехнувшись, воскликнул он.

Антон подскочил к ней и сразу стянул с нее рюкзак, повесив себе на плечо. Он потрепал её по волосам и, пока она не успела снова брякнуть ему что-то на это, приобнял её.

— Ну, фактически, я не морозила. Ты, знаешь ли, тоже не особо знаки внимания проявлял.

— Я просто не хотел быть банальным! — возмутился Антон и даже слегка покраснел.

— Отпугивать от меня всех парней — это так романтично и оригинально! Ты даже из Питера умудрялся мне портить жизнь. Настоящий злой гений.

— Что поделать, Ась, талант не пропьешь.

Продолжая разговор в таком же духе, они двинулись в сторону метро. По дороге они успели опустошить все имеющиеся бутылки с водой, и пришлось прибегнуть к мороженому — ларьки стояли почти на каждом шагу, везде была огромная очередь. В одной из таких очередей кто-то наступил на белый кроссовок Антона, и тот почти положил шарик шоколадного мороженого неуклюжей дамочке прямо в открытую сумку, но Настя вовремя пришла ей на помощь и влепила Яшину оплеуху (за то, что почти потратил драгоценное мороженое на напрасную месть).

Уже сидя в душном вагоне, Яшин достал телефон и прочел свежее сообщение, которое содержало в себе требовательное напоминание о завтрашнем мероприятии. Через минуту точно такое же пришло Насте, и она стукнула себя ладонью по лбу: у нее это совсем вылетело из головы! Придется отложить все запланированные дела, наспех искать платье, срочно записаться в салон на самое утро (она посмотрела на свои отросшие ногти и поморщилась). Антон только пожал плечами: ему-то только умыться, причесаться, надеть костюм, улыбнуться — красавец!

Настя тут же написала Заболоцкой, чтобы узнать, как ситуация обстоит у нее.

После окончания лицея все они продолжали общаться, и получалось это гораздо лучше, чем они предполагали. Несмотря на то, что жизнь раскидала их по разным университетам, находить время для общения оказалось не такой уж сложной задачей, особенно тогда, когда суета первых месяцев на новом месте наконец стихла.

Антон не махнул за границу, как планировал — он каким-то чудесным образом поступил в СПБГУ на рекламу и связи с общественностью, на платное отделение: вешать лапшу на уши у него всегда получалось отлично. За обучение платил его отец, который все так же трясся за репутацию. Расстались они не на самой лучшей ноте. Перед тем, как Антон собрал свои вещи и поселился у одного своего знакомого в Санкт-Петербурге, у них разгорелся конфликт, причины которого Антон предпочел не разглашать (скорее всего полковнику не понравилось, что его сын не пошел по его стопам). Вот только он больше не сжимался в клубок и не поддавался параноидальным мыслям о том, что отец достанет его из под земли и сломает, как тростинку. К нему внезапно вдруг пришло осознание того, что у него самого есть множество полезных связей (что уж там говорить о недоброжелателях многоуважаемого Сергея Анатольевича Яшина!), что придало ему уверенности. Без денег он остаться тоже не боялся: как бы зол отец ни был, он не позволит кому-нибудь прознать о позоре своего сына. Антон все-таки предчувствовал, что через какое-то время отец объявится и вытворит что-то эдакое (ему больше не на ком вымещать накапливающуюся злобу на мир). Но пока этого не произошло, и оставалось только наслаждаться свободой. А потом, может, придется попотеть. Не в первой. Справимся.

Архипова поступила на медицинский и, несмотря на всю ту нагрузку, свалившуюся на нее на первом же курсе, пока ни разу не пожалела о своем решении. С деньгами ей помогал Антон, несмотря на то, что она поначалу долго сопротивлялась. Яшину в конце концов удалось заверить её, что это всего лишь те средства, которые отцу приходится отправлять ему на карманные расходы (Настя заставила его поклясться, что он не толкает снова детям наркотики), и вообще это вовсе не подачки, а всего лишь разумное вложение в молодого врача. Архипова мечтала о собственном просторном кабинете с табличкой на двери, гласившей: «Главный хирург А. О. Архипова». И ей было абсолютно все равно, сколько времени должно уйти на эту мечту.

Кирилл оказался единственным из них, кто связал свою жизнь со специальностью, к которой их готовил лицей. Николай Львович помог пристроить его на правоохранительную деятельность в Академию МВД. Антон добавил ему нужную сумму (Яшину нравилось чувствовать себя каким-то важным спонсором чужого будущего), и Булатову сделали операцию, которая теперь позволяла ему принимать почти любые физические нагрузки. Несмотря на то, что у Кирилла никогда не было особой тяги к государственным структурам и правосудию, только попав в эту среду, он почувствовал себя на своем месте. Голова его была чиста от всяких сомнений, предрассудков и переживаний, и перед собой он видел только четкие цели. Ему нравились дисциплина, атмосфера, но больше всего его вдохновляла сама идея — идея справедливости. Пока он еще не успел разочароваться в справедливости окончательно и был крайне воодушевлен.

Войтко заняла себе местечко в РАНХиГС (кто бы сомневался), на менеджменте, и уже там продолжала не интересоваться обучением. С Никитой она рассталась, теперь уже окончательно, а поскольку и Антона у нее больше не было, всю свою энергию она направила в сторону симпатичных старшекурсников, которые, как ни странно, охотно на нее велись. Нельзя сказать, что Полина осталась прежней: все-таки что-то в ней переломилось, поменялось, и в общении с ней это чувствовалось — не было больше той змеиной черствости, ярко выраженной брезгливости. Однако это вовсе не значило, что она готова в один миг отказаться от привычного образа жизни — она сама для себя решила, что все должно происходить постепенно. А времени у нее навалом.

Заболоцкая, которая поменяла экзамены ровно тридцать первого марта, выбилась из-под строгой руки отчима (которого она, кстати, даже мысленно всегда называла папой: она знала его почти с самого рождения), желающего, чтобы она стала адвокатом, и поступила на журналистику. Никогда ей еще не было так хорошо, никогда еще она не ощущала себя в настолько правильном месте. Да, сложно. Да, слишком все ново. Зато она будет заниматься тем, к чему у нее лежит душа. Так она и объяснила все родителям, которые довольно-таки быстро оттаяли, хотя отец не упускал возможности отпустить какую-нибудь саркастичную шуточку на этот счет: он не видел ценности в современной журналистике (а Соня не видела смысла начинать с ним эту дискуссию). После того, как лицей остался далеко позади, Заболоцкая будто освободилась от обременяющих её цепей. Даже мир она стала видеть по-новому — в более ярких и притягательных красках. Розовые очки, конечно, немного запылились за весь этот год в новой обстановке, но ощущение легкости и здорового, размеренного энтузиазма до сих пор её не покинули.

С Русланом никто из них больше не виделся. Даже Антон. Внезапно вокруг Донских образовалась какая-то непробиваемая стена, за которую пропускали только его адвоката, личность которого оставалась в тайне, чтобы никому не удалось до него добраться. Правоохранительные органы, видимо, решили, что данный случай слишком уникален для того, чтобы о нем узнало большое количество людей. Другого объяснения они найти не смогли. Заболоцкая много раз пыталась поговорить с Норицыным, но тот отделывался от нее штампованными фразами: «Не положено, строгая секретность. Нельзя, пока еще ничего не ясно. Не сейчас, только после решения вышестоящих». Они не знали даже дату, на которую назначался суд. И все искали самые разные точки соприкосновения, пока однажды следователь Норицын не взорвался и не выдал все как есть: «Донских не хочет никого из вас видеть и просит не мешать уголовному процессу. К тому же, честно говоря, вас бы все равно к нему не подпустили. Не могу пока ничего объяснять». Заболоцкой надоело скрестись когтями об эту стену — и она бросила. Раз ты так решил, Донских, ладно. Оставлю тебя в покое. Ей стоило это огромных усилий, но через ломку, как после Филатова, проходить не пришлось. Было что-то другое, более глубокое, болезненное. Чересчур реальное. Спустя какое-то время Донских стал для них запретной темой: им не хотелось портить себе настроение. В тюрьму собрался Руслан — а раздавленными и преданными чувствуют себя они. И где же, Кирилл, твоя драгоценная справедливость? Яшин скорее всего не опускал рук, хоть и не упоминал об этом. Может, он весь этот год беспрестанно искал лазейки. Кто его знает.

Об Артеме они не слышали ничего уже полгода. Кто-то из знакомых проговорился, что он вернулся в Штаты, учится там в каком-то финансовом университете. Что стало с делами его отца — непонятно. Да и им не особо хотелось знать. Провалились бы эти Крыловы раз и навсегда.

Заболоцкая не удержалась и еще раз посмотрела на себя в зеркало и убрала непослушные волосы за уши. Она потратила на укладку почти целый час, но все равно не смогла добиться желанного эффекта — волосы вились и вновь потихоньку принимали вид крупных волн, напрочь испортив идеальную гладкость, который и так было очень сложно добиться. Соня щелкнула колпачком помады и убрала её в сумочку. Платьев она почти никогда не носила (в последний раз ей пришлось так нарядиться на выпускной), поэтому сейчас ей было немного некомфортно в этом длинном темно-синем вечернем платье, подол которого волочился по полу. Она провела пальцами по открытым плечам и нахмурилась: не будет ли слишком холодно? Потом она вспомнила, что весь июнь температура не опускалась ниже тридцати градусов, и выдохнула. И все-таки она накинула сверху элегантный пиджак, расшитый мелкими блестящими камнями.

— Какая ты красивая! — Даня не мог оторвать от сестры восторженного взгляда.

Мама вышла из кухни и на секунду застыла, рассматривая её с ног до головы. На лице её отображалось искреннее восхищение, которым она не зажигалась уже очень давно. Соня даже смутилась и поторопилась к двери, чтобы избежать очередного неловкого разговора.

— Самая красивая, — тихо произнесла мама. — Повеселись там! — она даже немного улыбнулась.

— Спасибо, — Соня легко кивнула и, послав брату воздушный поцелуй, исчезла за дверью.

Такси уже ждало её у подъезда. До Барвихи они доехали довольно быстро, однако охрана комплекса, где проходило мероприятие, не хотела пускать машину на свою территорию, поэтому пришлось немного пройтись. Ресторан, который выбрала Полина, назывался «Wine&Crab» и с давних пор пользовался её слепым обожанием.

Всех удивило, что подарком на свой день рождения Войтко выбрала провести благотворительный вечер, деньги с которого её родители направят в фонд поддержки сирот. Может, ей захотелось одним разом искупить содеянное. Может, насмотрелась американских сериалов. Соня пыталась разузнать причину, но она отшучивалась и отмахивалась, ограничиваясь желанием надеть платье и выпить дорогого шампанского в приятном месте. Полина обычно не выносила на показ состояние своих родителей, но в этот раз ей захотелось отпраздновать с размахом. Барвиха! Стоит ли тут еще что-то говорить? Соне страшно было представить, во сколько обошлось им это «приятное место».

Стоило Заболоцкой только ступить на выложенную камнем дорожку, ведущую к ресторану, на крыльце появилась Архипова в облегающем бордовом платье на тонких лямках. Они не виделись две недели из-за стрессовой сессии, и теперь обе почувствовали небывалое облегчение. Настя крепко обняла подругу и принялась расспрашивать её о новых тенях, как вдруг сзади на них почти навалилась длинная фигура Антона. Он наклонился и прижал их головы к своей, а потом легонько чмокнул Архипову в макушку. Соня мягко ткнула его локтем в бок, чтобы он отодвинулся.

— Как в старые добрые, Санёк, как в старые добрые! — хохотнул Яшин.

Питер немного его изменил — несмотря на исходящий от него инфантильный задор, в его глазах больше не было туманной неопределенности, а движения не искрились прежней халатностью. Если раньше он выставлял уверенность напоказ, то сейчас она концентрировалась внутри него. Заболоцкая даже чувствовала какую-то родительскую гордость, хотя, как она была уверена, не сыграла в этом почти никакой роли. Ей просто было приятно, что больше не приходится находится в постоянном недоверии и опасаться каждого действия неугомонного Яшина. Он, конечно, не избавился от своей страсти к фокусам и размашистым представлениям, но теперь они с Архиповой хотя бы не являются его мишенью. Заметный прогресс! Она слабо ухмыльнулась собственным мыслям.

Троицу нагнал немного запыхавшийся Булатов. Заболоцкая поправила ему съехавший галстук. Антон, которого распирало от вечного нетерпения, со всей силы хлопнул его по спине в знак приветствия, из-за чего едва не получил перелом ребра, чудом успев увернуться. Рефлексы у Кирилла обострились до крайней степени, и Яшин принялся расспрашивать о том, как проходят тренировки в академии, хотя все эти вопросы он уже задавал ранее, но ответы словно не могли его удовлетворить. Создавалось такое впечатление, будто Антон в какой-то степени скучал по процессу специальной физической подготовки, несмотря на то, что никогда в ней не блистал.

Полина кокетничала с одним из официантов, но, завидев друзей, она тут же забыла о нем и, широко улыбнувшись, зацокала каблуками. Яшин присвистнул, выразив общее мнение о глубоком вырезе её платья, и она, желая покрасоваться побольше, покрутилась — черная шелковая юбка разошлась волнами, золотые серьги и колье с ярко-зелеными камнями зазвенели. Несмотря на то, что особой утонченностью Полина не обладала, она умела эффектно себя преподносить. Иногда даже слишком эффектно, но понятие «слишком» Войтко воспринимала как нечто исключительно положительное. Она обняла новоприбывших, аккуратно, чтобы не смазать случайно макияж, состоящий в основном из блесток, и сразу предложила им выпить.

— Как же вы долго. Здесь около ста человек, а поговорить не с кем. Все либо скучные, либо тупые.

Кирилл мгновенно осушил миниатюрный бокал шампанского и звонко поставил его на один из подносов шныряющего повсюду низенького официанта. Почувствовав прилив сил, он усмехнулся:

— А ты у нас прям Альберт Эйнштейн.

— Не поверишь, но я скучала по этому, — сказала она без сарказма и щелкнула ему пальцем по лбу.

Они встали в круг и принялись болтать обо всем на свете. Разговор шел легко и плавно, как будто бы со школьных времен ничего не изменилось, как будто они не разбежались по разным университетам и все так же видели друг друга каждый день. Первоначальная неловкость, которая возникла тогда, в их первые дни неохотного взаимодействия, давно стерлась в пыль и растворилась в воздухе. Полина, конечно, все так же не могла избавиться от привычки язвить и закатывать глаза, на что Кириллу обязательно надо было что-то ответить. Антон до сих пор отпускал отвратительные аморальные шутки, и Архипова каждый раз тянулась дать ему подзатыльник. Заболоцкая предпочитала участвовать в каждом рутинном конфликте поочередно: это её разгружало и веселило. Они не признавались друг другу в очевидном, но в этом не было нужды, потому что теперь молчание символизировало дружественное одобрение.

Когда Антон поцеловал Настю в щеку и отошел в сторону, чтобы ответить на звонок, Булатов довольно улыбнулся, и Войтко нехотя передала ему рыжую купюру. Соня ставку не делала, но чувствовала такое же воодушевление, как и Кирилл, обогатившийся на пять тысяч. После того, как Войтко оправилась от сокрушительного проигрыша (ей понадобилось несколько секунд и три грязные шутки в сторону сладкой парочки) и потащила ребят знакомиться с друзьями семьи и однокурсниками. Она почти что летала: такой счастливой она еще себя не чувствовала.

Заболоцкая присела за один из круглых столиков: ноги ныли от непривычки долго стоять на каблуках. К ней подсел Егор, один из новых знакомых Полины — завязалась приятная беседа. Она вспомнила, что по отзыву именинницы Егор «чересчур хорош, чтобы игнорировать, но очень уж своеволен, чтобы держать близко». Манипуляциями Заболоцкая не увлекалась и не искала слабохарактерных потенциальных женихов, поэтому Егор ей показался интересным. Особенно учитывая то, что первую половину года она не могла думать ни о чем, кроме как о том-кого -нельзя-называть, а вторую — о курсовой и своем проекте. Ей чего-то не хватало. Может, Егора.

— Я вернусь через пять минут, — он ослепительно улыбнулся и исчез в толпе.

В ту же секунду рядом с Соней материализовался Антон, за которым последовали все остальные.

— Ты с ним осторожней, — отметила Полина. — У него привычка делать все по-своему.

— Плавали, знаем, — Заболоцкая пожала плечами.

Музыка заиграла громче. Алкоголь разливался по телу приятным теплом. Антон похвастался новыми часами, потом Настя рассказала о чудике-профессоре с соседнего факультета. Булатов начал было объяснять любопытному Яшину, в чем отличия между двумя моделями пистолетов и перешел на недавнее дело об убийстве, за процессом которого они с группой наблюдали, но его перебила Войтко и потребовала в её день рождения обойтись без криминала. Соня засмеялась. Она пригубила шампанское и посмотрела на танцпол в поисках Егора, которого ждала с нетерпением. Волнение прошлось по плечам невесомыми мурашками. А потом скрутило живот.

Музыка, улыбающиеся лица. Аппетитный запах гренок с крабом. Егор — вот он стоит, пожимает руку своему другу, красивый, вылизанный, почти идеальный. Соня резко окликнула ребят.

— Что было в шампанском? У меня глюки, — нахмурившись, сказала она, смотря в одну точку.

Они последовали её взгляну и почти синхронно выругались. Полина явно не ожидала такого сюрприза на свой праздник, поэтому максимум, на что её хватило, это сесть рядом с Соней и недоверчиво заглянуть в её бокал: мало ли, вдруг туда и правда что-то посыпали. Антон, например: он же любитель всяких неуместных подколов. Но Яшин снял очки, сощурился, протер стекла, снова надел и опять сощурился (как будто это позволит ему лучше видеть). Архипова почему-то слегка улыбнулась: вместе с удивлением пришло долгожданное облегчение. Булатов вздохнул, сцепил пальцы в замок и громко щелкнул запястьями: это его успокаивало.

— Не знаю, как вам, но мне кажется, это не глюки. Картинка вполне реальна, — выдал Кирилл.

Соне было предпочтительнее думать, что Донских ей только кажется. Мерещится. Потому что у нее окончательно съехала крыша. Пусть даже так, но она отказывается верить, отказывается принимать то, что Руслан стоит в другом конце зала, в угольно-черной рубашке, с подстриженными и аккуратно уложенными поблескивающими темными волосами, держит руки в карманах выглаженных брюк и смотрит на нее так, словно она снова попалась в ловушку. Его смуглая кожа под яркими лампами издавала неестественное бронзовое свечение, как в гребаных «Сумерках». Соня сжала пальцы вокруг тонкой ножки бокала, которая вот-вот треснет. Он двинулся к ним, с Заболоцкая забыла обо всем, что крутилось в голове до его появления.

— Нет, — негромко воскликнула она и вскочила с места, встряхнув с себя руку Архиповой.

Она попятилась, озираясь вокруг. Когда к ней подошел наконец Егор, она вздрогнула.

— Все в порядке? — с толикой тревоги в голосе спросил он.

Соня только кивнула и поспешила куда-то в сторону в поиске надежного убежища. Руслан не торопился, но шел за ней со стальной решимостью и, как ей показалось, даже довольно улыбался: маленькая игра в догонялки приносила ему удовольствие. Внезапно на нее нахлынуло раздражение, смешанное со злостью, особенной, которую она давно уже не чувствовала. Боли в ногах больше не было, зато было прожигающее возмущение — в каждой клеточке тела. Она расталкивала недовольно ворчащих людей, наматывала круги по залу и еще больше злилась из-за того, что никак не могла найти чертов выход: вокруг она видела только платья, костюмы, свет.

Она остановилась у одного из высоких столиков с квадратными тарелками, полными канапе. Руслан сделал шаг вперед, немного наклонив голову, все еще не произнося ни слова. Она подавила желание поежиться: от него веяло всепоглощающим холодом даже в июне.

— О, нет, нет, нет, — она выставила ладонь вперед. — Даже не думай. Не смей.

Руслан не послушал (он никогда не слушает). Он подошел совсем близко и вцепился в края столика, облокотившись на него всем весом. Вопросительно вздернул бровь, как бы ожидая объяснения. Объяснения? Это она-то должна объясняться? Её щеки загорелись от негодования (а это для большая редкость: её коже несвойственны такие яркие перемены).

— Выслушай меня, — произнес Руслан тихо, но все равно с некоторым напором.

К ним было подбежали все остальные, и Антон уже готов был чуть ли не кинуться ему на шею, но Донских остановил их одним предупреждающим взглядом. Не открывая рта, он попросил дать ему пару минут, и они застыли, как вкопанные, по привычке, выработанной в последний лицейский год. Заболоцкая не могла их осуждать, но вот обижаться ей никто не запрещал — она сжала губы и покачала головой, заставив Архипову виновато опустить глаза в пол.

— Нет, спасибо, наслушалась. Хватит с меня твоих больных игр, — фыркнула она.

Руслан недовольно цокнул, и Заболоцкая, не задумываясь, выплеснула содержимое своего бокала прямо ему в лицо. Тот даже не отпрянул — только зажмурился и напряженно сжал челюсти. Шампанское подпортило ему прическу и расползлось темным пятном по рубашке. Соня застыла, наблюдая за его реакцией: Руслан выждал секунду, облизнул липкие губы и открыл глаза. Он едва сдерживал смех — это поразило её, привело в замешательство. Окружающие косились на них и перешептывались — надо же, неужели время повернулось вспять и они снова оказались в лицее, где на них оборачивался каждый второй из-за Кости Филатова?

— Мне надо было заставить поверить Крылова, что я сяду. Я не мог рисковать. Все должно было выглядеть правдоподобно, — он говорил так спокойно и ровно, словно его и не обливали шампанским. — Переполох, всеобщая паника, время, связи и парочка специалистов. Всего-то. Крылов потерял бдительность и почти передал свои дела нам в руки. И улетел.

— Может вернуться, — единственное, на что её пока хватило.

— Не вернется.

— С чего вдруг?

— Мы об этом позаботились.

— Мы?

— Я, Шорохов и один из юристов Филатова.

— Который?

— Тот, что в психушке.

— Заглянул к нему в гости?

— Было дело.

— Остаться не думал?

— Не понравился интерьер.

— Жаль.

— Не то слово.

Заболоцкая поправила волосы и кивнула в сторону выхода (наконец она его нашла!). Они вышли на улицу и спрятались от толпы у одного из деревьев, которое выглядело, как пластиковый макет. В богатых районах с дорогими ресторанами все немного отдает дешевым пластиком. Руслан шел последним и уже успел позаимствовать у кого-то из гостей сигарету. Чудно. Он снова начал говорить только тогда, когда Войтко, опередив Соню, коротко спросила: «Ну?!»

Руслан прятался год. Год. Сначала он отсиживался в сырой камере с плохим освещением и пытался убедить себя, что эта вынужденная мера не обернется настоящим наказанием (от этих мыслей ему становилось плохо — какое-то время он даже думал, что у него начинает вырабатываться клаустрофобия). Шорохова он ждал с нетерпением — до зуда в ладонях и скрежета зубов в бессознательных снах. Он рассказал о смерти Филатова все, что ему удалось узнать, и, несмотря на упоминание Войтко, Донских преподнес несчастный случай как удачную (?) попытку суицида. Николай Львович долго молчал, прежде чем начать задавать вопросы, которых оказалось слишком много (Руслан едва не сорвался и не послал его куда подальше). Идея тюремного заключения пугала его все сильнее — он вообще не мог представить, что способен настолько истерично бояться. Страх заплетал ему язык и затуманивал рассудок. В какой-то момент он вообще просто готов был бросить все, потому что никак не мог собраться: ему и так было плохо, отсутствие таблеток, от которых нельзя избавляться слишком резко, сказывалось еще и на физиологическом состоянии — его ломало и лихорадило.

Шорохов заставил его взять себя в руки, когда сказал, что Норицын решительно настроен поскорее закрыть это дело. У Руслана были лишь теории и косвенные доказательства, но он решил бессовестно воспользоваться коррумпированностью современной системы — сейчас даже честные люди готовы продать свою честность за крупную сумму или выгодную информацию. Они с Шороховым предложили Норицыну отличный улов — Крылова с его скромным бизнесом по продаже пушек. Донских не обладал практическими умениями, но он многое знал. Ему пришлось говорить до сорванного голоса и писать до жестких мозолей.

Под покровом строжайшей секретности его выпустили из участка и запрятали в квартиру Николая Львовича, который, оказалось, уволился из лицея. Вернее — перевелся на более практичную должность, поближе к Норицыну. Шорохов всучил Руслану учебники и наказал готовиться к экзаменам, пока он и его коллеги разбираются со всем, что заварил Донских. Перспектива оставаться в стороне ему не понравилось, но делать было нечего. ЕГЭ он сдал в какой-то маленькой школе на окраинах Москвы, где стены едва держались и повсюду пахло скисшим молоком. Документы он подал только в один ВУЗ, попал туда с первым потоком и учился на заочном под тщательным контролем Шорохова. Он узнал, что оказался в том же университете, что и Булатов, только в декабре, на который пришелся самый пик его отвратительного состояния затворника. Здравый смысл твердил, что надо просто перетерпеть, но все нутро его требовало свободы, свободы, свободы. Он чуть не сорвался. Тридцать первого декабря, вернувшись только под вечер, Николай Львович обнаружил свою квартиру... немножечко разгромленной. Донских сидел на полу у батареи, держался руками за голову и дрожал. Ему было стыдно. И ненавистно: Шорохов видел его беспомощным мальчишкой.

— Мне бы хоть с Булатовым увидеться, хотя бы с ним... Или Антону позвонить... Один звонок, всего один! — Руслан знал, что нельзя. — Мне нужны таблетки. Мои таблетки. Филатов достал, достал, достал! А еще этот, Крылов, каждый день, я вижу его каждый день! — прошипел Донских, когда Николай Львович поставил пакет с продуктами на пол.

Он врал. Призраки преследовали его только под таблетками. А теперь их не было — и Руслан чувствовал себя одиноким и никому не нужным. Даже собственным галлюцинациям.

— На праздниках организуем тебе встречу с врачом. Это не обсуждается. Пусть выпишет тебе нормальные лекарства, — Николай Львович подал ему руку и помог подняться.

— Напомните, как меня взяли в МВД с такими проблемами?

— Если знаешь ответ, необязательно спрашивать. Система прогнила, или как ты там говорил, — он устало отмахнулся и открыл бутылку вина. — Но я готов опуститься в твоих глазах, если это поможет тебе реализоваться в жизни. Из тебя выйдет отличный служитель закона.

— Напрасно стараетесь. Вы непохожи на моего отца. И служить я никому и ничему не собираюсь.

— Перестань себя наказывать. Ты специально делаешь это.

— Мы поменялись ролями? Теперь вы — недоделанный психолог? Или психиатр. Я же типа ебнутый на всю голову, — он постучал пальцем по виску и хмыкнул, когда Шорохов вздрогнул.

— Довольно! Тебе всего лишь нужны хорошие успокоительные! И никто не собирается упекать тебя в больницу, когда уже это до тебя дойдет, умник?! — Шорохов впервые повысил голос. Донских даже застыл от неожиданности (по его расчетам Николая Львовича должно было хватить еще хотя бы на месяц). Глаза его внезапно расширились, и лоб как будто загорелся. Он достал телефон и судорожно забарабанил по экрану, ища в переписке с Филатовым кое-что очень важное. Костя оставался полезен даже после своей смерти, и этого нельзя было отрицать.

— Точно, больница... — прошептал Донских.

— Что ты задумал? — вздохнул Николай Львович, мельком взглянув на часы.

— Поедем в пятнадцатую психиатрическую клинику.

— Руслан, ты меня вообще слышал?

— Вы, кажется, вчера говорили, что нам нужен специалист, который найдет лазейку в деле? — злость как рукой сняло, а вместо нее зародились энтузиазм и приятное нетерпение.

— Знаешь такого?

— Остается надеяться, что он еще не вздернулся.

Когда пробило полночь, они сидели за столом и оба с аппетитом уплетали утку по-пекински.

В начале января Руслан все-таки посетил врача, хотя и с большой неохотой. Ему выписали всего два каких-то лекарства, о которых он еще несколько дней читал всевозможную информацию, прежде чем наконец позволить Шорохову их купить.

Вскоре они навестили Дмитрия Дмитриевича Гранина, который вел себя даже слишком спокойно для окрещенного шизофреником. Поначалу принимать посетителей тот не хотел, но, узнав о Филатове, сразу переменил мнение: Руслан предполагал, что Костя когда-то его выручил в трудный момент, и теперь он надеялся отдать долг (мертвецу). Руслан не заметил в нем ничего жуткого — только какую-то хроническую безысходность в прозрачных глазах. Бывший учитель в целом напоминал ему самого себя — не внешностью, а скорее мимикой, жестами, повадками. Вот это немного напрягало. И интересовало. Они наведывались к Гранину еще бесчисленное количество раз — сестры в коридорах шептались, что они, верно, сами сумасшедшие, раз консультируются с юристом-шизофреником. Но Дмитрий Дмитрич не подвел — к весне им удалось кое-что найти.

И после этого Николай Львович вновь отгородил Руслана от дел и сам стал пропадать днями и ночами в участке с Норицыным. А Донских изо всех сил старался не набрать Яшину. И не вспоминать Заболоцкую. Иначе точно не выдержит. Его задевало то, что все проворачивается в тени, без зрителей: ему нравилось хвастать собственными победами. Вредная привычка.

Все закончилось в конце мая. Крылова зажали в мышеловке, как и многих его «коллег» по бизнесу. Руслан мысленно отдал должное Гранину: даже в клинике он не растерял своей внимательности. Потом Донских затянули зачеты и сессия, но ему все еще нельзя было нигде светиться и вообще подавать признаки жизни, точнее — признаки свободного и невиновного человека. Каждый раз, попадая в стены академии в сопровождении незнакомых ему людей, которых приставил Шорохов, Руслан озирался вокруг в надежде хотя бы мельком заметить Булатова, хотя понимал, что этого не произойдет: по вечерам крыло, в которое по договоренности приходил Руслан сдавать предметы, пустовало. Преподавателям он не нравился, а ему не нравилось, что ему не позволили выполнить стрелковые упражнения и нарисовали оценку. Даже пар не выпустить.

Накануне дня рождения Войтко Николай Львович дал ему добро. Все закончилось. В тот момент Руслан осознал, что он не успел решить, что дальше. Точнее — как дальше. К матери не вернуться, по крайней мере пока: ни он, ни она не вынесет внезапного воссоединения. Он оглянулся вокруг, посмотрел сначала на свою сумку, куда умещалось все его добро, потом — на Николая Львовича.

— Ты пока можешь остаться у меня, — Шорохов сложил руки на груди.

Донских недоверчиво нахмурился:

— Вы одержимы мной.

— Никаких больше экспериментов. Я обещаю. И прошу прощения за тот раз. Пожалуйста, останься, — Николай Львович сделал шаг вперед и зачем-то обвел руками комнату.

Руслан пожал плечами и ушел: ему нужно было откопать что-то подходящее для мероприятия Полины. Вечером Шорохов обнаружил его на кухне: он жарил курицу, дергаясь каждый раз, когда раскаленное масло попадало ему на кожу. Он остался: ему больше некуда идти. А теплая квартира, бесконечный запас еды и свободный доступ к интернету — это вполне неплохо. Ну, и Шорохов. Пока не лезет — терпимый. А, может, Руслан просто слишком размяк.

Кто-то позвал Войтко, но она только раздраженно отмахнулась. Донских бросил бычок в ближайшее мусорное ведро, такое же игрушечное, как и это дерево. Антон, не отличавшийся сдержанностью, сорвался с места и налетел на друга так внезапно, что тот даже пошатнулся. Яшин заключил его в крепкие объятия, хорошенько хлопнув его по спине, вымещая одновременно обиду, злость и безграничное восхищение, мальчишескую радость. Руслан поддался и обнял его в ответ, подмечая про себя, что не смог бы смириться с тем, что останется когда-нибудь без Антона.

— Скотина ты, Руся, скотина! — рассмеялся Антон, в шутку залепив ему легкий подзатыльник. — Ладно, все, понял, не убивай, — отпрянул он, получив испепеляющий взгляд. — Зверь вернулся.

Кирилл вышел вперед и крепко пожал Руслану руку, резко притянув к себе и тоже хорошенько хлопнув его по лопатке в знак окончательного примирения (и все-таки — упрека):

— Ты нас чуть с ума не свел.

— Я не стану извиняться, — Руслан приподнял уголки губ и пожал плечами.

— Зверь вернулся, — продублировал Кирилл.

Больше никаких претензий от него не последовало, и это удивило не только Руслана, но и всех присутствующих. Может, Булатов просто не хотел портить праздник и оставил разборки на потом. Несмотря на их общее противоестественное сближение, Донских нутром чувствовал, что Булатов не смирился с таким поведением и вряд ли когда-нибудь примет его. Просто пока он только продумывает идеи по воспитанию в Руслане нормального человека. Это даже забавно. Но им обоим льстило, что они в какой-то степени уважают друг друга, несмотря на явные недостатки. Дружба. Друзья. Донских не раз пробовал это слово на языке, но оно не приживалось — горчило, кололось, отторгалось. Даже Антона он не мог назвать другом: ему проще было считать его какой-то — экстремально важной — частью самого себя. Но теперь у Руслана были друзья. Не просто знакомые. Не полезные связи. Друзья. К девятнадцати-то годам. Боже, какая нелепица.

Полина горделиво вздернула подбородок:

— У меня вроде как день рождения.

Большего он от нее не ожидал, но в этот раз её пренебрежение было настолько наигранным, что Руслан не удержался и, приобряв её за плечи, вытащил из кармана сложенный в несколько раз листок и протянул его ей, наблюдая за её меняющимся выражением лица.

— Поздравляю.

— Что это?

Она с нескрываемым любопытством быстро развернула бумажку, и глаза её расширились

— Лучший подарок на день рождения — подтверждение того, что ты никого не убивала, — констатировал Донских.

Это была копия одного из документов, связанных с делом Кости Филатова. В конце концов все разрешилось именно так, как Руслан задумывал: самоубийство вследствие совокупности факторов и провалившаяся попытка предотвращения суицида некой Полиной Дмитриевной Войтко. Пришлось постараться, чтобы преобразовать во что-то разборчивое безобразного качества видео с камеры наблюдения в столовой, которая, как оказалось, не подключена к общей системы камер первого этажа и о существовании которой вообще в принципе мало кто вспоминает. Эта камера была сопряжена с той, что висит над окном, среди рядов вешалок, и работает через раз. В этот раз — работала. И прекрасно сняла то, как Филатов заносил над собой злосчастный ножик. И как к нему подбежала Войтко (потом пошли одни помехи). Руслан бы в жизни никогда не подумал об этих богом забытых инвалидных устройствах, если бы Норицын, упрекая как-то в диалоге Шорохова, не выдал: «Что это за лицей такой, где не могут элементарно заменить нерабочие камеры?» С того года охранников поставили новых, и они тут же сгребли эти штуки в «нерабочие», потому что так передали им старые сотрудники, которым и правда было слишком муторно разбираться, что-то чинить, что-то устанавливать. Но Руслан знал, что, если датчик не горит, запись все равно идет: похожие модели были в одном из гаражей Крылова-старшего (тот часто жаловался на плохое качество и постоянные сбои, но ему нравилась их неприметность). Когда его предположения подтвердились, Руслан ликовал.

Полина запищала и запрыгала на своих высоченных каблуках. Она прижала бумагу к груди и мимолетно поцеловала Донских в щеку в знак благодарности. Они, можно сказать, были товарищами по несчастью. Полина понимала, что документ — всего лишь письменное, в каком-то смысле фиктивное оправдание. Но тот факт, что не оставалось никаких официальных следов её вины, подействовал, как лошадиная доза успокоительного. Руслан это понимал. Плавали, знаем.

— Спасибо, спасибо, спасибо! — пропела Полина, прежде чем кто-то позвал её снова.

Ей пришлось откликнуться и отойти к одному из друзей своего отца, чтобы достойно принять поздравления. Булатова тоже оттащил в сторону один из знакомых. Яшин что-то шепнул Архиповой и она кивнула в ответ. Настя не могла перестать слабо улыбаться: с появлением Руслана в её понимании все вновь встало на свои места. Ей даже не хватало его многозначительного молчания и острых взглядов. Его присутствие автоматически становилось поддержкой и решающим фактором во многих её сомнениях. Настя считала, что неспособна простить и принять человека, который когда-то совершил убийство. А потом простила и приняла сразу двух таких. Жизнь — штука непредсказуемая. Настя последовала за Антоном, когда того подозвал Булатов, но остановилась на несколько секунд рядом с Донских: он положил руку ей на плечо (рядом с ним она, наверное, казалась совсем крошечной).

— Как ты? — коротко, но исчерпывающе для них обоих.

— Супер. Тебя ждет лекция от нас с Киром. Готовься.

— Какие вы нудные.

— Чуточку.

Руслан кивнул в сторону Заболоцкой, которая все это время стояла поодаль, отвернувшись и глядя на лес, погрязший в темно-синей летней тьме. Архипова ухмыльнулась и похлопала его по руке:

— Удачи. Не убейте друг друга.

Соня убрала непослушную прядь за ухо. Она не оборачивалась, поэтому Руслан поравнялся с ней, чтобы хотя бы оценить выражение её лица. Он на всякий случай выдержал расстояние в полтора метра, и Заболоцкая заметила, как он сжимает-разжимает кулаки: он волновался. А она как будто не волновалась! Как будто её не грызли ужасающее предположения, как будто она не представляла по десять раз на дню, как Руслан сидит в чертовой тюремной камере, как будто ей не снилось, как он перерезает себе запястья, и не просыпалась в слезах и холодном поту! Она чувствовала себя, возможно, даже хуже, чем после смерти Филатова (это тоже её перепугало).

Донских открыл было рот, но тут же передумал. Потер переносицу и прокашлялся. Он и правда не знает, с чего начать или прикидывается? Ему ничего не стоит прибегнуть к манипуляциям.

— Неужели я не заслужила хотя бы одного сообщения? Мне хватило бы двух слов: «Все хорошо».

— Мне нельзя было.

Она резко развернулась:

— Неправда. Тебе просто нравится всех контролировать и ощущать собственное превосходство. Ты не мог упустить очередной шанс поводить нас за нос. Меня.

Руслан расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, как будто ему стало трудно дышать. На секунду ей показалось, что он станет все отрицать. Она, видимо, просто отвыкла от его беспристрастной прямолинейности, поэтому следующие слова пришлись ей ударом под дых:

— Я не умею по-другому.

Она издала отчаянный рычащий звук и, задев его плечом, отошла в сторону, протерев лицо руками, едва не смазав весь макияж. А ведь все было так легко каких-то полчаса назад! Она познакомилась с Егором и уже представила себе картинку идеальной свадьбы и таких же идеальных светловолосых детишек, мальчика и девочку. Кто знает, может, мечты бы воплотились в реальность. Руслана в её мечтах не было: он символизировал жесткую реальность, не идущую на компромисс. Лучше бы она продолжала его презирать, как в самом начале. Лучше бы.

— Мы не в каком-то дурацком романтическом фильме, Руслан! — воскликнула она. — И я не приму тебя со всеми твоими закидонами, как сделали остальные. Потому что это, — она указала на них обоих. — Это другое.

Руслан смотрел на нее неотрывно. Он раньше не видел её со стрелками: её максимумом были тушь и нейтральная помада. Да и платьев она не носила. Теперь все это жутко отвлекало, и ему было еще сложнее собрать все мысли в кучу. Внезапно он осознал, насколько за этот год она изменилась: она вырвалась из образа бойкой и обиженной на мир девчонки, которую легко было вывести из себя. Теперь, даже тогда, как она была на пределе, она держалась по-другому — собранно, сохраняя достоинство. Даже смотрела свысока (или ему просто показалось).

Чего она от него хотела? Спокойствия. Нормальности. Чего-нибудь человеческого. Чтобы он менялся ради нее. Он не меняется ради людей. Тогда он заставил себя посмотреть ей прямо в глаза, которые при таком освещении казались совсем черными, и в них, по черному белым, — ультиматум. В эту секунду ему все стало понятно. Нет, понятно все было с самого начала.

Когда его плечи безвольно опустились и он горько усмехнулся, опустив голову, Заболоцкая подлетела к нему и обеими руками ударила по груди (рубашка все еще липкая от шампанского):

— Катись ко всем чертям, Донских, — ударила еще раз (он не сдвинулся с места). — Зря только потратила на тебя свое время, социопат несчастный, — снова настойчивый, но не сильный удар.

Руслан поцеловал её. Не так, как в дурацких романтических фильмах. Не так, как Кристину на новогодней дискотеке. По-настоящему. По-новому. По-другому. Потому что это — другое.

Глаза её расширились, но потом веки постепенно опустились. На языке заискрило шампанское. Она чувствовала каждую мелкую трещинку на его губах. Они были горячими, настолько, что жгло все тело, а голова кружилась, как от самого крепкого коньяка. Донских — крепче. Одной рукой он коснулся её щеки (не по-своему аккуратно, будто боясь повредить, сделать что-то не так), другой обхватил талию, притянув девушку к себе, как легкую фарфоровую фигурку. Каждое прикосновение отдавало огненными вспышками, разлеталось колючими, но приятными искрами. Воздух внезапно перестал быть необходимым. Необходимо — целовать, целовать, целовать.

Когда им пришлось остановиться, Руслан только сильнее прижал её к себе. Она тяжело дышала и глядела на него, не моргая, вцепившись в него мертвой хваткой. В её взгляде читалась целая гамма чувств: от «не смей больше никогда так делать» до «не смей больше никогда так не делать». Донских не знал, зачем (может, чтобы убедиться, что это все реально), но он провел большим пальцем по её губам, и она прильнула к его руке, как беззащитный котенок. Как странно, господи, как странно. Сердце пропустило мощный удар. Так нужно? Так бывает?

— Больше никаких игр и провокаций. Это был последний раз. Клянусь, — он улыбнулся.

Он улыбнулся. Не язвительно. Не саркастично. Не самодовольно. Не холодно. Улыбнулся ей.

— Только если станет скучно, — она игриво наклонила голову на бок. — А так даже не думай!

— Угроза?

— Предупреждение.

— Как банально.

— Зато эффективно.

Дежавю.

Руслан хмыкнул и поднял голову к небу — отсюда видны звезды. Они стояли в обнимку и смотрели на звезды.

Антон крикнул им, чтобы они сейчас же прекратили пялиться в никуда и присоединились к ним — пялиться в объектив камеры. Соня не дала ему времени на раздумья и потянула за собой, держа за руку (он сможет к этому привыкнуть). В середине встали Булатов и Войтко, а по разные стороны от них пристроились Яшин с Архиповой и Заболоцкая с Донских. Антон вытянул шею и воскликнул:

— Улыбайся, Пушкин, не на похоронах же!

Тот показал ему средний палец. Они все почти одновременно прыснули от смеха. Просто так.

Антон прильнул губами к щеке Насти. Руслан плотнее прижал к себе Соню (ему нравилось). Кирилл обнял Полину правой рукой, и она, откинув волосы назад, положила голову ему на плечо.

Раз. Два. Три.

Вспышка.

Фотография.

В альбоме Кости Филатова, где-то в середине, был незаконченный рисунок, всего лишь сырой набросок, который он начеркал, скучая на алгебре. Он изобразил своих самых близких друзей, всех вместе. Представил их на праздничном мероприятии, как в дорогих голливудских фильмах: красиво разодел и нацепил на них самые искренние улыбки. Себя он расположил в центре. Если взглянуть на рисунок, а потом на фотографию, сделанную на дне рождении Полины, можно заметить парадоксальное сходство. Как будто он рисовал с этой самой фотографии. В углу Филатов наспех подписал: «Герои нашего времени».

Альбом Соня отдала Кристине, и та убрала его в дальний ящик. Рисунок никто больше не увидел.