Герои нашего времени

Руслан только вернулся от психолога, и был зол, как никогда раньше. В ушах звенело обычное: «Больше спи. Не забывай есть. Не зацикливайся на проблемах. Общайся с друзьями». Уже как мантра. Как будто он сам не мог вычитать эти бестолковые советы в интернете. Ему все больше кажется, что психологи — шарлатаны. Ему даже не сообщили диагноз, который, кстати, он бы без проблем мог поставить себе сам. Надо только чуть больше почитать. Что там сейчас распространено среди трудных подростков? Активная агрессия? Биполярное расстройство? Затяжная депрессия? Он чувствует, как с каждым днем становится хуже. Только понять, что с ним не так, никто не может, потому что не в нем проблема. Проблема в том, что его окружает. Мнимые свободы и призрачные права давят, скручивают и перекрывают кислород. Система насквозь пропитана болезненной любовью к деньгами, как следствие — такой привычной для русских коррупцией. Народ наказывают ни за что, розгами бьют, прямо как при крепостном, а тот все также молчит, прогибается и терпит. Руслана коробит и трясет: к слепому терпению он физически не приспособлен. День за днем, год за годом — стены сдвигаются. А никто ничего не делает. И самое страшное заключается в том, что и не позволяют никому что-нибудь делать. Если брать каждого человека в отдельности, то и там лучика света не найдется: ложь, лицемерие, предательство. Они зачем-то делят мир на черное и белое, а потом сами путаются в своих принципах. Сплошная фальшь, гладкая и блестящая — единственное, что идеально. Снаружи все такое закостенелое и неправильное, что и внутри у Руслана мхом пошло. Он, кажется, жить совсем разучился. А когда умел?

Он посмотрел на экран телефона — ничего. Глупо. Мать не позвонит: она ведь не знает, что завтра ему ехать в Южно-Сахалинск к отцу. Не позвонила бы, даже если б знала. Когда отца арестовали за передачу информации за границу (Руслан в это никогда не верил), она была только рада, что избавиться от него окончательно: развода ей оказалось слишком мало. Руслан застегнул молнию на полупустой сумке: вещей у него и так было крайне мало, а с собой брать много и не нужно было. С тех пор, как отца сослали на базу, от него не приходило ни одной весточки. Только Николай Львович недавно коротко сообщил, что с ним все в порядке и даже предложил устроить Донских эту скромную вылазку, окрестив её незапланированной стажировкой. Долго думать он не стал: ему всего-то надо будет некоторое время принимать участие в каких-то допросах, а потом ему позволят встретиться с отцом, который пока даже не за решеткой. Для Руслана это — глоток свежего воздуха. Свежего воздуха, пропитанного оружейным маслом, горьким металлом и промозглой осенней землей.

Костя вошел без стука, но Руслан ему не удивился: в последнее время тот часто заглядывает. Когда Филатов закрыл за собой дверь, он мгновенно изменился — потух, сгорбился и посерел. Он сел на антоновскую кровать так, будто весь день таскал мешки с кирпичами.

— Завтра едешь? — устало спросил Костя, лег на спину и повернулся к нему.

— Ты в курсе? — Руслан бросил на него подозрительный взгляд.

— Шорохов сказал. Не парься, я могила, — он пожал плечами, как ни в чем не бывало.

— Не сомневаюсь.

Филатов долго безучастно смотрел в потолок и молчал. Удивительно, как резко он переключается на беззвучный режим, когда оказывается рядом с Русланом. Парадокс: к Донских он обычно приходит, чтобы выговориться и получить хоть какой-нибудь совет.

— Что случилось?

Костя вздрогнул, как будто только сейчас вспомнил, что в комнате он не один. Взгляд его был потерянный, а впадины под глазами кричали об отсутствии полноценного здорового сна. Интересно, замечает ли это кто-нибудь из его друзей? Заболоцкая, например. Она ведь таскается за ним, как собачонка, и смотрит, как на божество. А очевидного не видит. Он едва сдержал рвотный рефлекс и избавился от въедливых мыслей о безмозглых лицеистах.

— Ничего. Как обычно, — Костя закрыл глаза. — Я все еще хочу его убить. Серьезно.

— Не зарекайся, Филатов. Как там ваши дела с Тоном? — Руслан нахмурился.

— Хорошо. Мы собрали много. Осталось совсем чуть-чуть.

Донских присел рядом с ним и аккуратно опустился на спину, плечом коснувшись его плеча. Они вместе принялись изучать однотонный потолок, как будто в серых разводах было что-то невероятно интересное. Руслан краем глаза уловил, как уголки губ у Кости поползли вверх и на лице его появилась невыразительная, но теплая полуулыбка. Ему жизненно необходима была такая поддержка — молчаливая, но твердая, четкая, безукоризненная.

Костя никогда не знал, что ожидает его в очередной раз, когда он появлялся перед Русланов. Как-то Донских ему хорошенько вдарил. Было больно и обидно до зуда под ногтями. Зато отрезвляюще и бодряще. Только Филатов почти неделю не мог себе признаться в этом.

— Осталось совсем чуть-чуть, — продублировал Донских тихо.

Когда Филатов уходил, ему пришлось расцвести заново — искусственно. А то вдруг кто увидит его такого, измученного и блеклого. Не узнают ведь! Он встряхнул мягкие волосы, втянул в легкие побольше воздуха и со скрипом натянул леопольдовскую улыбку, не похожую на ту, предыдущую. Шумный коридор затянул его, проглотил мгновенно.

Руслан остался один. Он достал сигарету, но потом переломил её пополам и выбросил.

До дискотеки оставался ровно час, а Антон уже горланил Макса Коржа и плясал, отбивая чечетку на лавочках в женской раздевалке. Традициям изменять не стали — Яшин притащил самой разной дешевой алкогольной газировки. И бонусом «Царскую» (он пил только такую). Соне хватило одного вишневого пива, да и то она полбутылки оставила. Горчит. На языке и в груди. Дискотека выпала прямо на день рождения. Костя разлагается, а Соне стыдно, что она так и не придумала, что ему подарить. Антон пьяно посмеялся над их с Настей разговором и громко заявил, что мертвые не празднуют — празднуют живые. Те, кому посчастливилось (?) остаться здесь, под этим небом. Еще он добавил, что Костя бы хотел, чтобы они хорошенько повеселились сегодня.

Антон допивал все, что осталось в бутылках, Кирилл курил у окна, Полина заканчивала краситься, Настя пыталась красиво собрать волосы, Соня заправляла непослушную футболку в брюки. В раздевалке пахло краской и зимой. Эту их маленькую идиллию нарушило появление Кристины.

Кристина походила на безумный ураган, который мог смести все на своем пути. Она приехала забрать последние вещи Филатова, и ей не понравилось, что она нашла в его комнате не все.

— Где его альбом?! — воскликнула она.

Альбом Костя оставил Заболоцкой, чтобы она выбрала самые нормальные скетчи: он хотел перенести их на холст. Соня тянула время, как патоку, потому что выбрать пару штук было очень сложно. У Кости и впрямь был талант — из-под его руки все выходило удивительно живое. С шершавых листов бумаги смотрели их отражения с неестественно добрыми глазами. Но больше всего Филатов любил рисовать забавные карикатуры, этакие маленькие представления.

— Вообще-то Костя его нам оставил, а не тебе, — съязвила Полина, и Антон захихикал.

Кристина воспылала яростью и ринулась было к Войтко, чтобы стереть эту змеиную ухмылку с её наштукатуренного лица. Но тут Кирилл почти инстинктивно вскочил и загородил своей внушительной фигурой невысокую Войтко. Нельзя сказать, кто из них удивился этому рыцарскому жесту больше: Кристина, Полина или сам Булатов, не ожидавший от себя такого. Раз вмешался — держись до конца. Он уверенно расправил плечи и сверху вниз поглядел на опешившую Кристину.

— Молодец, Кир, защищай её, — прошипела она. — Защищай их всех!

Кирилл разучился моргать и дышать одновременно, когда Кристина посмотрела ему прямо в глаза, мысленно проклиная. Войтко победно вздернула подбородок. Антон наблюдал за этим беззвучным противостоянием, как за бразильским сериалом — с открытым ртом.

— Это вы во всем виноваты. Только вы, — Кристина обвела всех присутствующих дрожащей рукой. — Каждый заплатит. Каждый, — голос её звучал, как гром в посмертную бурю.

Прежде чем выйти из раздевалки, Кристина встретилась взглядом с Заболоцкой и на пару секунд застыла. Потом быстро пришла в себя и со всей силы хлопнула деревянной дверью.

Атмосфера была испорчена. Настроение скомкалось и сникло. От бледно-зеленых стен эхом отлетали последние фразы Кристины. Это вы во всем виноваты. Только вы. Соня вырвала у Яшина «Царскую» и, зажмурившись, приложилась к горлышку губами. Антон начал аплодировать.

В актовом зале было душно до изнеможения, а окна открывать не разрешали: на улице минус двенадцать. Светодиодные лампы резкими разноцветными лучами режут густую темноту, погрязшую в жидком искусственном дыме. Голоса тонут в гремящих басах и автотюне. Они скачут, как ненормальные, и орут что есть мочи, вовсе не попадая в текст. Кирилл бьется плечами с другими такими же любителями слэма (а алкоголь периодично бьет в голову). У Антона после водки с соком пропали все недружелюбные настроения, и он теперь снова крутился вокруг Архиповой, которую все уговаривал сесть ему на плечи, объясняя это тем, что «будет прикольно». Настя отнекивается и посылает Антона на четыре стороны, но тот упрямо не сдается.

Руслан появился только спустя полчаса. Он оторвал Яшина от разговора с Соней и Настей, смысл которого был давно утерян, и, схватив друга за локоть, и прокричал ему на ухо, перебивая страшно однообразную музыку своим громким стальным, как обычно, голосом:

— Осталось выпить?

Антон был настолько пьян и настолько счастлив в этом пьяном забвении, что кинулся к нему, раскинув руки, и обнял так, словно Руслан только что вернулся с войны. Донских отпрянул от него, как от прокаженного, но тот не унимался — он что-то кричал, хохотал и трепал его темные волосы.

— Для тебя, Пушкин, всегда найдется, — весело заявил Антон, но потом все-таки немного пришел в себя. — Стой, а ты не на таблетках? С таблетками ведь нельзя, понимаешь, ни-ни... — последнее он прошептал ему на ухо, почти касаясь его липкими проспиртованными губами повиснув на Руслане, как длинный плащ на вешалке.

— С утра ничего не принимал, у меня тремор уже! Дай мне выпить, Яшин, а то я сдохну! — Руслан схватил его за плечи и потряс так, что у него могли бы спокойно вывалиться мозги.

Антон, не прекращая дергаться под музыку и смеяться, кивнул ему на дверь, и они удалились, а Соня проследила за ними мутным взглядом. Она не чувствовала боли в горле и ногах, но знала, что завтра с утра к этому прибавиться еще и распухшая голова. Последствия попоек всегда одни и те же. Никакого разнообразия. Ничего нового. Даже они теперь казались ей скучными и бесполезными, хотя раньше только в музыке и алкоголе она могла найти спасение.

Ладно, иногда в Косте. Костя. С днем рождения. Желаю тебе счастья, здоровья, удачи, любви — чего там еще обычно желают? Хорошо закончить школу, сдать экзамены и поступить в архитектурный. Ты очень хотел туда. Ты так говорил. А еще говорил, что Кристине не нравятся твои рисунки. Не волнуйся, я не отдам ей альбом. Вот она, с Шороховым, они разговаривают и смотрят на нас. Зачем она приехала опять? Потому что любит и не может оставить тебя нам на хранение.

Николай Львович не сводит с Сони глаз, и она ему пьяно улыбается в самой очаровательной манере. Он по-обычному канцелярен и спокоен, даже сейчас, в этом подростковом хаосе, когда рядом Кристина пламенно объясняет ему что-то, а вокруг все бьются в стандартной и приятной для них агонии. Соне он нравился, как человек и преподаватель, даже несмотря на его строгость в учебе, но потом что-то переломилось. Она словно стала смотреть на него под другим углом. Нет, не так. Она просто резко начала чувствовать в нем что-то гадкое. Иногда она думала, что на нее повлияло то, что Руслан его недолюбливает: а у Руслана явно было какое-то особое чутье.

Шорохов наблюдает за ней с того самого момента, как она изъявила желание узнать некоторые подробности о Донских. Шорохов, видимо, сам имеет на него планы, раз не хочет им делиться. Заболоцкая извивается, как змея, под очередную медленную песню, не дотягивающую до настоящего типичного медляка, и решает, что ни Кристине, ни Шорохову она желаемого не даст.

Донских вернулся совсем другим — взвинченным, разгоряченным. Так он хотя бы больше похож на живого человека. Яшин влетел за ним в зал и, хорошенько разогнавшись, влетел в Архипову, подхватил её на руки и перекинул через плечо, закрутившись, как юла. Настя завизжала, но её визг утонул в музыке. Потом их пришлось оттаскивать друг от друга: Настя молотила ему в грудь маленькими покрасневшими кулачками, а он смеялся и только еще больше выводил её из себя. Потом Настя ускакала в туалет (там она открыла окно нараспашку и бессовестно курила, позабыв об уговоре с Соней). А Антон быстро нашел себе новое занятие — он принялся окучивать Войтко: она-то уж точно не откажется еще разок смотаться с ним в подсобку или куда-нибудь еще. Полинин пучок развалился, и её светлые волосы, мокрые и растрепанные, блестели под цветными лампами. Она была всего-то в легком летнем черном комбинезоне, шорты которого порой задирались неприлично высоко. Антон облизывался, когда глядел на глубокий вырез на груди. Полине это нравилось: ей казалось, что её хотят все — от Антона до учителя химии (который, к слову, вообще ни разу не бросил взгляда в её сторону). Скоро Полина и Антон исчезли из зала.

Кирилл решил дать себе отдышаться и подошел к кулеру в уголке, где уже стоял Донских с пластиковым стаканом. Кирилл сразу не узнал его в темноте и облокотился о стену, жадно глотая холодную воду и сосредоточено смотря на Кристину, которая, напротив, намеренно его не замечала. Он злился, и алкоголь в крови только подогревал все то, что в нем накопилось. Он вздрогнул от неожиданности, когда Руслан неодобрительно (и немного весело) цокнул.

— Знаешь, чего я не пойму? Почему тебя все считают смелым. Потому что ты спортсмен? А что, теперь у нас спортсмены априори смелые? — он усмехнулся и смял стакан в руке.

Руслан еще никогда с ним не был так многословен, и Кирилл не сразу понял, что он обращается именно к нему. Донских его озадаченность позабавила больше, чем должна была.

— Твою мать, Булатов, если ты такой храбрец, то определись уже хоть с чем-нибудь! Сделай один сраный решительный шаг! — он бросил скомканный стакан в переполненное мусорное ведро.

— Что ты несешь? — не выдержал Кирилл и придвинулся к нему поближе, чтобы тот его слышал.

Руслан был пьян, как и большинство лицеистов в данный момент. Только пьяный Руслан — явление весьма редкое, оттого и необычное. Уголки губ держались чуть выше, чем раньше, а глаза, обычно пустые и безжизненные, влажно блестели. Если в повседневной жизни он был просто на взводе, просто был готов убить каждого, кто нарушит его хрустальное (выстроенное, ненастоящее) спокойствие, то сейчас он был возбужден и полон какого-то детского энтузиазма. И от этой внезапно появившейся энергии у Руслана гулко стучало сердце и горели ладони.

— Ты всегда в сомнениях. Сам себя мучаешь, сам себя грызешь. Мечешься от одного к другому. Не можешь сделать осознанный выбор. Не знаешь, хороший ты человек или плохой. И все мечешься, мечешься, мечешься... — Руслан растягивал гласные и мял уже новый стакан.

Кирилл стоял в полном недоумении. Ему хотелось заткнуть его, но и дослушать до конца тоже. Интересно, каково это — подраться с Русланом? На равных. Чтобы он тоже наносил удары и защищался. Кирилл не мог понять, откуда у Донских та сила и скорость, которой он обладал. Ни разу Бултов не видел, как он тренируется — неужели он делает это по ночам? Руслан не был обтянут надутыми мышцами с головы до ног. Его телосложение было почти идеально пропорциональным: никаких слишком крупных деталей. Он не вызывал опасений у тех, кто видел его впервые (какая там мощность, прочность?). До первой подтасовки. Никто бы не захотел выступать с ним один на один. Кирилл видел его в действии, в прошлом году, несколько раз. Страшное зрелище: если Руслан начнет, то уже не остановится.

— Чушь собачья, — фыркнул Кирилл и сложил руки на груди.

Руслан уже завелся, в нем горел болезненный азарт. Он вертел в руках третий несчастный стакан:

— То тебе противна Войтко, то ходишь с ней под ручку. То ненавидишь Антона, то жалеешь его. То ты презираешь меня, то боишься, — он растянулся в самой неоднозначной улыбке. — То любишь Кристину, то убеждаешь себя в том, что это всего лишь временное помутнение.

Кирилла передернуло от упоминания её имени. Он рефлекторно поднял голову — она все еще разговаривала с Шороховым. Внутри все сжалось, когда он демонстративно отвернулась.

— И я только назвал самое основное, — Донских облизнул пересохшие губы.

Соня не могла на него не смотреть. На Руслана, бронзова кожа которого порозовела от духоты и спиртного. На Руслана, который вел себя еще более странно, чем обычно. Он нервно мял эти чертовы стаканы, один за другим, трясущимися пальцами. Что-то тут не так. С ним что-то не так. С утра ничего не принимал, у меня тремор уже. У него и правда тремор — который вот-вот выйдет из-под контроля. Чего он хочет от Кирилла? Чего добивается? Соню шатало, как на волнах. Она потерялась в этих знакомых и незнакомых людях. Она знала, что Настя рядом, но не слышала и не чувствовала её, как и холода, жара, боли, голода, Кости (в мыслях). Заболоцкая подобралась поближе, чтобы хоть что-то слышать из их разговора. Руслан словно не замечал её, он вовсе не замечал ничего и никого — он хищно глядел на Кирилла, сжимающего кулаки.

— Думаешь, умный такой? — спросил Кирилл. — Ты просто самовлюбленный подонок, который всем всегда все портит. Выбить бы всю дурь из тебя, — он устало вздохнул.

Руслан выбросил стакан. Который уже по счету? Неважно. Он выпрямился, как будто случилось то, чего он давно ждал. Снова облизнул губы, встал ровно напротив Кирилла.

— Так давай, Булатов.

Тот не понял. Его самого уже начала раздражать собственная непонятливость.

— Чего?

Руслан сильно толкнул его в плечо, и тот ударился спиной об стену. Кирилл такого явно не ожидал: по-настоящему драться в Русланом он не планировал (ему хватало прокручивать этот исход событий в голове). Но Донских уже не был по-дружелюбному пьяным — в напряженных скулах и бесцветных глазах читалась бездумная решительность. Он толкнул Кирилла снова.

— Ты же так хочешь поставить меня на место, Кирилл. Ну же, вперед! — уже с большим напором крикнул Руслан и толкнул его обеими руками так, что у Булатова хрустнула шея.

Но Кирилл ничего не делал. Он тяжело дышал, проклинал всех и все на свете, но ничего не делал. В голове — путаются мысли. Мысли, которые никогда не дают ему покоя. Он отвернулся, оперся руками о стену и закрыл глаза, считая про себя до десяти. И еще раз. И еще раз. И еще раз.

Руслан сдавленно рассмеялся — черство, мерзко, грубо. Он набрал полный стакан ледяной воды, поднес его ко рту дрожащей рукой, едва не расплескав, сделал один глоток. А остальное плеснул себе в лицо. Протер мокрое лицо (оно горело, горело, горело!). Вдохнул спертый воздух. Затем схватил Кирилл за плечо и резко развернул его к орущей душной толпе. Ни Соня, ни Кирилл не успевали понимать мотивы его действий. Слишком спонтанно, слишком быстро.

Донских подлетел к Шорохову и Кристине, одним легким движением притянул девушку к себе (она даже не успела испугаться) и впился своими бледными губами в её малиновые губы. Все произошло молниеносно. И одновременно — слишком медленно. Руслан целовал Кристину ровно четыре с половиной секунды (Соня считала). Рвано, неаккуратно. Громко, бурно. Вызывающе. Соня застыла как вкопанная и скривилась, а по спине пробежали мерзкие липкие мурашки: ей было противно. Противно. Мерзко. Погано. Тошнотворно. И немного завидно.

Руслан оторвался от Кристины, которая отшатнулась в сторону со слезами на глазах, небрежно вытер рот от розового блеска, только размазав его по подбородку и с вызовом крикнул Кириллу:

— Давай же, выбей из меня всю дурь!

Кирилл взорвался. Он ударил его со всей силы. Будто бы эти ударом хотел загнать его в могилу. Соня вскрикнула и зажала рот рукой, когда Булатов во второй раз заехал ему в челюсть. К ним сразу сбежались учителя, которые не имели в эти секунды никакой власти над ними. Никто не имел. Руслан что-то блокировал, что-то отталкивал, где-то уворачивался — но не так, будто ему хотелось это делать. Создавалось такое впечатление, будто ему нравилось это все. Булатов отшвырнул его в сторону, как полупустой мешок, и, поднявшись на локтях, запрокинув голову к светодиодной лампе, Руслан рассмеялся. Смех был ломаный, булькающий — пробирающий до костей. Кирилл сначала растерялся, но ярость взяла верх — он поднял его, прижал к стене и принялся молотить по нему, как по боксерской груше. Учителя орали, грозились наказанием и отчислением, пытались оттянуть их друг от друга, но они не слышали и не видели никого вокруг. Кирилл бил, Руслан смеялся. Кирилл делал больно, Руслан болью наслаждался. Они оба, такие разные и противоречивые, добивались одного — облегчения, до сих пор им неведомого.

Кристина плакала: то ли от того, что волновалась за Кирилла (хотя чего за него волноваться?), то ли просто от напряжения. Из Сони слезы просто не выдавливались (она чувствовала себя дурой).

Руслан кое-как поднялся, когда Кирилл дал себе передышку в пару секунд, и посмотрел на шокированного Николая Львовича, сразу смекнув что-то. И когда Булатов ринулся к нему выпустить наружу последнее, что осталось, Руслан сделал одно-единственное движение руками — у Кирилла хрустнуло плечо, а сам он полетел головой в пол. Кто-то, кажется, упал в обморок.

Руслан не смотрел на толпу. Он провел пальцами по лицу, перепачканному кровью. Крови вообще было много — кирилловской в том числе (хотя Донских его трогал всего раза два). А все-таки лицо Руслана не было разбито в мясо: Кирилл распределял удары по всему его телу. Возможно, он щадил Руслана так же, как и он его. Возможно, это просто такая привычка — не бить в одно место. Руслан хрипло откашлялся — Соне показалось, что он выкашляет легкие на пол. Он медленно протянул руки вперед, ладонями кверху и посмотрел на них так, будто впервые узнал, что у него они есть. Зажмурился (сильно), открыл глаза. Надеялся, что кровь вот так просто исчезнет?

Кирилл отключился и не подавал признаков жизни. К нему тут же бросились абсолютно все, включая Кристину, которая кричала его имя и умоляла очнуться. Соня все еще не шевелилась.

Руслан пошатнулся. А потом быстрым шагом вышел из зала (музыку выключили только сейчас) и направился к общей уборной. Соня ринулась за ним, когда Шорохов сказал, что Кирилл дышит.

Она тихо подкралась к полуоткрытой двери. Из крана шумно текла вода. Соня сосчитала до трех и вошла, застав Донских склонившимся над раковиной. Он яростно тер руки мылом, а потом скреб ладони ногтями, хотя никакой крови на них уже не было. Они были абсолютно чистые.

— Почему... почему... почему не смывается... — шептал он и снова намыливал руки.

Соня медленно подходила к нему ближе, пересиливая привычный страх. А он не останавливался. Он принялся тереть руки об раковину, об стену, причитая одно и то же. Не смывается.

— Руслан? — окликнула она его.

Он обернулся. И глаза его были точно такие же, как тогда, в спортзале, когда он назвал её Филатовым. Безумно отчужденные, без всякого здравого смысла. Но зрачки в этот раз обычные.

Он снова намочил ладони, а потом протянул их вперед, как бы показывая ей, демонстрируя:

— Почему не смывается? — требовательно спросил он, будто она знала правильный ответ.

Соня молчала. И все еще медленно приближалась. Руслан принялся молотить по крану, по раковине: он злился от непонимания, от надоедливой Заболоцкой, от крови, которой нет конца.

— Прекрати, пожалуйста, прекрати, — попросила она, и Руслан снова повернулся к ней.

Он сделал два огромных шага и встал к ней почти вплотную. Лицо его выражало громкое, безудержное отчаяние, и он не мог его скрыть. Только не сейчас. Только не здесь. Только не с ней. От него пахло водкой, и от этого запаха у Сони кружилась голова. Он опять поднял руки, как преступник, застигнутый врасплох. Пошатнулся, дернулись плечи, подкосились ноги. Он упал на колени. На могилу Кости он опустился аккуратно, бережно, а сейчас на холодный пол — быстро, неосторожно, и наверняка болезненно (звук был характерный). Заболоцкая двинулась так, будто бы хотела поймать его, поддержать, не дать рухнуть (она бы, конечно не смогла). Ей пришлось тоже встать на колени, пачкая в пыли новенькие брюки из мягкой клетчатой ткани.

— Она не смывается, кровь не смывается. Почему кровь не смывается?

Соня посмотрела на него. Нос, губы, скулы — вот где кровь. А на ладонях не осталось ни капли.

Она обнаружила, что её пальцы тоже неистово дрожат. Соня, зажмурившись, словно готовясь к своей неминуемой кончине, мягко взяла его ладони в свои и сжала их сильнее. Шершавая кожа. Сухая от воды и дешевого мыла. Холодная. С жесткими мозолями и царапинами. Он замолчал и перестал моргать. Поглядел на нее с недоумением и подозрением. Но она не разомкнула пальцев.

По её подсчетам они сидели так семь с половиной минут. Потом ему стало хуже — он побледнел, ему стало трудно дышать, с губ начали срываться несвязные фразы. Соня достала телефон и набрала Антону, но тот, видимо, был слишком занят Полиной, чтобы услышать звонок. Когда опять начал говорить про кровь, Соня поняла, что все это может плохо кончиться. Она попросила его никуда не уходить и побежала на поиски Антона — единственного, кто знает, что делать.

— Соня! Ты куда пропала? Где Руслан? Его все ищут! — Настя была не на шутку взволнована, когда перехватила Заболоцкую на пути к подсобке; за Архиповой бежал Булатов.

— Срочно надо найти Яшина. С Донских что-то... что-то.

— Из-за меня? — озабоченно поинтересовался Булатов. — Черт, отменный из него провокатор.

— Всё вместе. Где Антон?

Антона они, естественно, нашли в той же самой проклятой подсобке. Полуголого. С такой же полуголой Полиной. Одевались они уже по дороге, потому что времени не было. Как только Соня объяснила в общих чертах ситуацию, у Яшина с лица сползла веселая улыбка:

— Соня, твою мать, его нельзя оставлять одного! — заорал он.

— Надо было брать трубку! — возмутилась она в ответ.

Когда они добежали до уборной, все вместе (Полина тоже увязалась), Антон был впереди всех. Он наконец справился со сложной системой пряжки от ремня и едва не упал на Руслана, поскользнувшись на каплях воды. Донских сидел у стены, запрокинув голову и закрыв веками, под которыми бешено бегали зрачки. Он почти не дышал, из носа хлестала ненавистная кровь. Соне показалось, что в уголке губ виднелась пена. В нем словно почти не осталось жизни — он был похож на Филатова, который вывалился из подсобки с бордовым пятном на груди.

Антон был в панике. Он действительно был в панике. Он подлетел к Руслану, принялся нащупывать пульс, трясти его за плечи, проверять дыхание. В эту секунду Донских затрясло, он забился в конвульсиях и сполз на пол. Он был весь в поту, и одежда насквозь промокла.

Они столпились над ним и наперебой решали, что и как надо делать.

— Может, ему адреналин надо в грудь вколоть? — спросила Полина.

— Мы не в «Криминальном чтиве», Войтко! — Антон судорожно рыскал сначала по карманам Руслана, потом по своим (того, что он искал, нигде не было).

— Где-где?

— Ты безнадежна, — бросил ей Антон. — Я знаю, знаю. Я сейчас принесу. Пока не дайте ему перестать дышать! Снимите одежду, она его душит! — крикнул Яшин, прежде чем выбежал из уборной и исчез в неизвестном направлении.

Им ничего не оставалось, как ждать и выполнять его указание. Никогда еще они не видели Антона настолько перепуганным и серьезным. Он в один миг протрезвел и забыл обо всех забавах. До этой дискотеки они не разговаривали с Русланом — Соня была в этом уверена. Еще она была уверена в том, что теперь видимость их дружбы перестанет быть перманентной. Она сильно ошиблась — Яшин испугался за Руслана больше, чем когда-либо за собственную шкуру.

Они принялись стаскивать с Донских черную джинсовку, затем футболку. Это было весьма проблематично: он брыкался, сопротивлялся и постоянно что-то выкрикивал. До брюк они добраться не успели: Антон вновь появился рядом с ними и все-таки принес какой-то маленький шприц. Архипова спросила, что это, но он не ответил и попросил подержать его, чтобы вколоть в руку. Кирилл справился с этой задачей один, и Антон замахнулся шприцем.

— Давай уже! — не выдержала Настя.

— Это вообще-то не моя специализация! — заорал Антон.

— А какая твоя?! Язвить и совать нос не в свои дела?! — Соня была на грани нервного срыва.

Яшин резко воткнул иглу Руслану в руку и выдавил прозрачную жидкость. Все выдохнули. Они сидели вокруг него на полу и, не моргая, смотрели, как вздымается его грудная клетка. Соня понятия не имела, что вколол Антон и как скоро это должно было подействовать, но, видимо, случилось какое-то чудо и Руслан почти сразу открыл глаза. Ровно в тот момент, когда он поднялся и огляделся, на пороге появился Николай Львович, взъерошенный и разгневанный. Гнев его сменился на беспокойство, когда он понял, что произошло (Соня знала, что он все понял). Выражение лица Руслана стало презрительным, когда Шорохов подошел к нему ближе. Донских тут же отскочил от него, поднял свои вещи и, не сказав никому не слова, вышел в коридор. Мягко говоря, все были в легком (ха-ха) шоке. Кирилл посмотрел на Антона, Антон на Настю, Настя на Соню, Соня на Полину, Полина на Кирилла. Все вместе — на Николая Львовича. И почти синхронно все выбежали в коридор, за Русланом. Кто-то злился, кто-то хотел пойти спать.

— Руслан! Руслан, тебе нужна помощь! И я могу помочь, ты знаешь! Сходи к врачу и... — Шорохов не смог договорить, потому что Донских остановился и поднял указательный палец.

Руслан остановился — все остановились. Сегодня он был центром их большого механизма.

Руслан злился — и они каждой клеткой чувствовали эту бешеную злость. А вдруг он бы умер? Что тогда? Они бы умерли вместе с ним? Соня бы не хотела. Ей не понравилось умирать с Костей.

— Не надо мне вашей помощи, — прохрипел Донских. — Хватило уже, спасибо, — яд, яд, яд льется из него. — Если бы не вы, мне бы не стало хуже, — палец указывал Шорохову в грудь. — Вы меня отправили на эту гребаную базу, вы сделали из меня детектор лжи, вы заставили меня смотреть, как мучают людей, а потом выносить им приговор! — он перешел на крик. — Знаете, чего я там насмотрелся? Ради чего? Чтобы узнать, что моего отца уже месяц как нет там? Уже месяц как нет?! — Руслан толкнул Шорохова гораздо сильнее, чем Кирилла, но тот почти не двинулся (и не отвел взгляд). — Вы виноваты, вы и ваш чертов Филатов! — вырвалось из него грудным криком, рычащим и слишком взрослым, вымученным.

Соня не успела подумать, прежде чем сработал рефлекс, выработанный на эту фамилию:

— Не говори о нем так, — ровным голосом выдала она.

Ровным, как будто несколько минут назад она не стояла рядом с ним на коленях. Она не смывается. Кровь не смывается. Почему кровь не смывается? Потому что это у тебя в голове.

Руслан бросил на нее такой взгляд, будто она — последнее, что его волнует в этой жизни. Он презрительно усмехнулся (по традиции — ничего веселого в этой усмешке не было). Неодобрительно цокнул (не предвещает ничего хорошего). И Соня пожалела, что влезла.

— О покойниках либо хорошо, либо никак? Так правильно, да? Ты же у нас такая правильная, оказывается! — он хлопнул в ладоши. — Где только эта правильность была, когда ты, как последняя дура, трахалась с Филатовым в каждом углу, а?! — рявкнул он.

Её оглушило. Земля ушла из под ног. Провалиться бы. Всадить бы пулю себе в лоб. Всяко лучше, чем слышать и видеть то, что будет после этих его отвратительных слов. Сони как будто больше нет. Если она умрет, никто не умрет вместе с ней. Потому что она — не центр. Центр — Руслан. Центр проблем и несчастий. Центр криков и слез. Центр поломанных и исковерканных судеб. Лучше сгнить в земле одной, чем быть Русланом Донских. Таким, какой он есть сейчас, перед ними. Вроде из плоти и крови (тошнит, тошнит, тошнит), а вроде — из камня и льдов.

Соне больно везде. Везде. Даже в ногах. Даже в спине. Больше всего болит за ребрами. Ей кажется, что она свалится на пол и забьется в конвульсиях, как Руслан совсем недавно. Только волшебный шприц на этот раз не поможет. Она едва вспомнила, как дышать. В глазах колет.

На нее смотрят. Не могут не смотреть. Как бы её ни любили (любила только Архипова, и то пялилась, как на цирковую обезьяну). А Руслан поднимает подбородок — не капли раскаяния. Давайте же, Николай Львович, вы же учитель, вы же наставник, сделайте что-нибудь! А что он сделает? Шорохов тоже просто смотрит — с бестолковой щенячьей жалостью.

Она не заметила, как получилось так, что она стоит к Руслану совсем близко.

— Как ты можешь? — шепчет Соня слабо. — Я любила его.

— Боже, не обманывай хотя бы себя, — он закатил глаза, как раздраженная мамаша. — Не любила ты его в этом смысле. Не лю-би-ла, — по слогам. — Тебе просто хотелось получить хотя бы крохотный кусочек от его идеальной жизни. Хотя бы каплю. Ведь у тебя ничего не было! С родителями все холодно, бабушка с дедом других внуков любят больше, ничего интересного никогда не происходит. Брат — единственная отрада. И то пока не подрос. Оценки даются тяжелым трудом. Друзей почти нет. А тут — Филатов. И отец с матерью в нем души не чают, и душа компании, и столько всего необычного у него происходит! — столько противной иронии Соня еще не слышала (каждое слово — ножом по сердцу). — Вот ты и вцепилась в него. Он стал твоим аппаратом искусственного дыхания. Тебе необходимо было купаться в его идеальности. Не знала ведь, что не так все у Костика твоего идеально. Никто почти не знал. Это была вовсе не любовь, а маниакальная зависимость, — фыркнул Руслан.

Она ударила его, когда он закончил говорить. Звонкая пощечина эхом разнеслась по коридору. На его щеке к кровавым следам присоединилась отметина от её ладони. Он ожидал этого, поэтому даже не шелохнулся. Она видела, как сжались его кулаки. Чувствовала, как он глотает гордость. Подавись. Захлебнись в ней. Облегчи нам всем существование. Сделай хоть что-то полезное.

Момент закончился. Шорохов снова что-то начал говорить Руслану. Все стали расходиться. Настя потянула Соню за руку, и та, в каком-то забвении, поплелась за подругой. Она специально прошла рядом с Донских, задела его плечом и прошептала так, чтобы услышал только он:

— Если кому-то из нас надо было умереть, то только тебе.

Руслан сидит на кровати и бьет кулаком об стену. Антон еще не вернулся, и он понятия не имеет, где тот шатается так поздно. Он не успел поговорить с ним с тех пор, как Яшин вколол ему какое-то дерьмо и, судя по всему, спас ему жизнь. Он встал и заходил по комнате туда-сюда. Принялся хрустеть пальцами. Начал кусать щеку изнутри. Господи! Он пинает стул, и тот с грохотом падает. Открывает дверцу шкафа и смотрит в маленькое зеркало, приделанное к ней. Он выглядит, как живой труп. Побитый и искалеченный живой труп. В нем вскипает лютая ненависть, объект которой определить он не может. Трет глаза, убирает волосы со лба и захлопывает дверцу. Смотреть на себя в зеркало и правда как-то слишком противно. Так нельзя оставлять. Нельзя вот так все оставлять. Нельзя. Какая же она идиотка. Самая обычная безмозглая дура. Ничего не понимает. И не желает понять. Вот она, истина, он тебе её на блюдечке преподнес, а ты не соглашаешься и посуду бьешь. Как маленький капризный ребенок. Снова пинает стул.

Может, стоит пойти извиниться? Он не знает, как это делается. За что ему извиняться? За правду?

Смотрит на время, вздыхает, выходит из комнаты и крадется вдоль стены: не хватало только еще раз натолкнуться на Шорохова. Наверное, он сболтнул лишнего сегодня. Плевать. Уже плевать.

Он оказывается у нужной двери слишком быстро. А дальше что? Он хватается за дверные наличники, опускает голову и пялится в пол, надеясь, что идея придет сама, как обычно.

Соня лежит в кровати, укутанная в одеяло. Настя лежит с ней и бережно обнимает её. Лицо у Заболоцкой мокрое и липкое от слез. Она не могла понять, по какой именно причине плакала. Раздался стук. Постучали три раза. Архипова уже уснула, и Соня аккуратно выбралась из-под одеяла, чтобы не разбудить сопящую подругу. Она открыла дверь. Но за ней никого не было.

В одиннадцать ночи небо разразилось огнями. Фейерверк разбудил всех, кто смог к этому времени заснуть. Он переливался самыми необычными цветами. Лицеисты прижимались к оконным стеклам и наблюдали с открытыми ртами: никогда еще они не видели таких изумительно красивых узоров. Узнать, кто запустил фейерверк, никому не удалось.

С днем рождения, Филатов.