Герои нашего времени

Часть 1

«Нравственная революция»

Звезды в эту ночь горели особенно ярко. В Москве звезды обычно не видны, но народ особо не расстраивается: зато у них многоэтажки, торговые центры и метро. Соня сама не знает, обменяла бы она все эти прелести городской жизни на вечно чистое ночное небо со звездами. Прохладно — она надевает капюшон толстовки и поджигает сигарету. Ей давным-давно надо было лежать в кровати, а она — лежит на крыше. Первое сентября — отвратительный день. Она так любило лето, такое теплое, родное и свободное лето с его ягодами, солнцем и поздними прогулками. А сейчас что? Снова проклятый лицей, унылые лица, военно-полицейская подготовка. Она искренне завидовала тем, кому нравилась вся эта ерунда — готовиться к службе, а потом и служить стране. Соня не могла представить себя на их месте — ей противна была одна только мысль о том, что она будет нравственно обязана этому государству, коррумпированному, аморальному и медленно гниющему. В будущем она и правда хотела бы, наверное, уехать. В Норвегию, может быть: там, говорят, гораздо лучше. А первое сентября все-таки крайне отвратительный день. Только вот и в нем есть кое-то хорошее.

— Эй, ты чего тут одна?

Костя еще не переоделся с торжественной линейки — форма на нем сидит, как влитая. Волосы, при дневном свете напоминающие пшеничное поле, сейчас забавно взъерошены, а лицо густо-розовое. С Кристиной прощались, должно быть. Пару минут назад Соня видела с крыши, как Кристина разговаривала с Кириллом, а потом села в машину и уехала. Кирилл вслед ей почему-то показал средний палец: она наверняка наговорила ему всяких неприятных вещей об их дурном влиянии на её Костю. В какой момент, интересно, она решила, что его друзья плохо на него влияют? У девочки просто крыша поехала.

— Да так, думаю, — она сделала короткую затяжку.

— О чем? — он лег рядом и положил ладонь под голову.

— О том, как все хреново.

Костя рассмеялся, и на душе стало теплее. Как у него это всегда получалось — вот так легко поднимать настроение одним своим появлением? Он иногда казался нереальным — плодом их воспаленного воображения. Люди такими не бывают — обязательно должен быть подвох. Она перестала думать о подвохе, когда поняла, что накручивает слишком сильно.

— Меня поражает твой пессимизм, — он кашлянул пару раз, и Соня убрала сигарету.

— Я просто не ношу розовых очков. Как Крис? — она резко сменила тему.

Он пожал плечами, промолчав. Кристина считала, что компания его близких друзей — это последние последние подлецы и лентяи, и вообще они только и делают, что тянут её дорогого Костю вниз, на самое дно. Соня не обращала внимания на её участившиеся выпады, а вот Кирилл всегда обижался больше всех. Полина закатывала глаза, Яшин насмехался, Настя отпускала едкие комментарии. Костя, конечно, не давал им выходить за рамки: Кристину он вроде как любил и не позволял говорить о ней плохого, несмотря на то, что ему самому не нравилось, как она отзывается о его близких друзьях.

— Скорее бы декабрь, — мечтательно протянул он.

— Ага, сочинение... Хорошо, что твой день рождения после него, а то я бы не смогла веселиться с чистой совестью.

— Это будет грандиозно. Я уже составил списки.

— Гостей?

— Не только. Ой, Сонька, это будет лучший день в твоей жизни.

Костя обожал большие мероприятия. На восемнадцатилетие он задумал что-то особенное, и никому пока своих планов не раскрыл. Оставалось только гадать и ждать. Соня пока не придумала, что ему подарить: у него было абсолютно все, что он когда-либо позволял себе хотеть. Она даже приблизительно не могла представить, что он загадает, задувая свечу.

Когда они решили вернуться внутрь, поднялся сильный ветер — он развивал её волосы и безжалостно путал их. Соня давно уже хотела постричься, и решила сделать это на неделе.

— Блин, Сонь, обалденные у тебя волосы, конечно, я прям всем так и говорю! — засмеялся он снова и накинул на нее слетевший капюшон.

«Ладно, может, и не стоит стричься», — подумала она и пошла вслед за Костей Филатовым.

Соня вздрогнула и чуть не выронила телефон, когда на экране телефона выскочило напоминание, которое Костя заставил поставить еще в самом начале учебного года на второе декабря: «Чердак, 21:00, нравственная революция». Каждое их «собрание» Филатов пафосно называл нравственной революцией, потому что, по его словам, они всегда напивались до беспамятства и обсуждали самые противоречивые темы в самом противоречивом ключе, таким образом совершая переворот в закостенелой моральной структуре современного общества. Соню забавляли его мысли о высоком — обыкновенные посиделки с пивом и игрой в правду (ложь) или действие он превращал в нечто великое, необходимое этому миру. Так гораздо приятнее — думать о том, что ты совершаешь нравственную революцию, а не просто скатываешься в бездну безнравственности.

Соня так и не побывала на кладбище. Точно так же, как в лицейском архиве, где она хотела найти что-нибудь о Руслане Донских, который в последнее время стал вести себя еще более агрессивно. На прошлой неделе он повздорил с учителем информатики и запустил в него стулом (не попал, к счастью). Шорохов несколько часов сидел с ним в своем кабинете и пытался достучаться до него, но Руслан вышел в еще большем раздражении. Соня стала замечать, что его стало бесить почти все: громкие звуки, шепот, яркий свет, темнота, ранняя зимняя прохлада, отопление. Он вновь вернулся к своему прошлогоднему состоянию — апатичной агрессии. «В прошлом году первый на всех кидался, до полусмерти мог избить», — сказал тогда, в лесу, Кирилл и, видимо, только сильнее подстегнул его. Все стало гораздо хуже: он еще и плотно подсел на наркотики. Интересно, стал бы его оправдывать Костя, если бы все еще был жив?

Дверь, ведущая на чердак, заедала. Её надо было подпирать чем-нибудь: захлопнувшись, она без ключа точно не откроется. Соня подложила под дверь обломок какой-то палки и зашла внутрь. Было пыльно и прохладно (чердак отапливался очень плохо). Здесь Костя обычно собирал человек десять: Соня, Кирилл, Полина, Антон и еще несколько ребят. Такие вечера проходили по одному и тому же сценарию, но всегда было что-то особенное, какая-нибудь изюминка. В этот раз Филатов должен был посвятить их в план празднования своего дня рождения, до которого оставалось две недели. А Соня так и не купила ему подарка.

Настя долго стояла на пороге, прежде чем пойти за подругой. Соня вообще еле-еле уговорила её хотя бы немного посидеть на чердаке вместо зазубривания конспекта по географии. Со стипендией они так и не разобрались: директор не желал их слушать, и за декабрь деньги Насте уже не придут. Она судорожно прикидывала другие варианты: она просто не может оставить бабушку без сиделки и лекарств. Яшин после того случая как испарился — Соня слышала от знакомых, что он решил пару недель провести с приболевшей матерью. Заботливый Яшин — это верх сюрреализма. Наверняка он хотел избавить себя от гнева Архиповой.

Местечко было уютное, хоть и захламленное и не такое уж чистое. На полу был постелен ковер, одни из тех, что раньше вешали на стены — странный и вызывающий. В углах стояли старые тумбы, заваленные журналами, книгами и различными безделушками, а у стены, под небольшим круглым окошком — старая раскладушка. Они не знали, что вообще собирались тут делать, поэтому от скуки принялись копаться в старых вещах. Настя откопала карты, все помятые и изорванные — они уселись на пыльный ковер и с появившимся вдруг энтузиазмом начали играть в «Дурака» (единственное, во что умели). Соня проигрывала третий раз подряд.

— Ты когда-нибудь научишься играть? — раздался сзади смешок Войтко.

— Кто бы говорил, — огрызнулась Соня.

Полина приземлилась рядом и без разрешения собрала все карты и, заново перемешав, раздала на четверых. Кирилл тихо поздоровался и сел по-турецки. Странные у них были отношения: постоянно ссорятся и орут друг на друга, а все равно почти всегда и везде вместе. В том, что они не спят, Соня была уверена: Кирилл все-таки знал, что такое достоинство, и опускаться до уровня Полины Войтко он не хотел (к тому же, Соня подозревала, что он давно был влюблен в другую).

— Вы нафига пришли? — не особо вежливо поинтересовалась Настя.

— Филатов же заставил нас напоминалки поставить. Я подумал, раз на похороны не пошли, хоть здесь немного... посидим, — Кирилл пожал плечами. — А эта просто думает, что он заныкал тут что-то, — он пренебрежительно махнул в сторону Полины, которая потом пнула его ногой.

Надолго их не хватило — они бросили карты и принялись изучать чердак дальше. Вопреки ожиданиям, Войтко не нашла ничего интересного и вскоре начала ныть Булатову о том, что она устала и проголодалась. Он каждый раз её отпихивал, и она кричала на него (иногда даже била ладонями по спине), обвиняя во всех смертных грехах. Соне было противно наблюдать за её представлением, но и уходить ей пока не хотелось: ей нравилась иллюзия общего собрания, как будто и Костя сейчас был вместе с ними. На улице было темно, но ни луна, ни звезды на зловеще-черном не виднелись — только грязные тучи и несбыточные мечты. Отбой был уже давно.

Кирилл громко чертыхнулся, когда на пороге вдруг появился Донских. Они больше не пересекались после той пьяной драки у костра, и Булатов просто не знал, чего ожидать. Насмешливое презрение временами сменялось на необъяснимый страх, за который он только больше корил себя. Руслан устало оглядел всех присутствующих и прошел мимо них с ничего не выражающим лицом. Он сел на пол около накренившегося стеллажа, достал оттуда какую-то потрепанную книгу и углубился в чтение. Все смотрели на него с нескрываемым удивлением: неужели Филатов и его решил пригласить на декабрьское собрание? Он позвал многих, это точно. Но почему-то пришли только они — люди, которые потенциально могли безжалостно вонзить нож ему в сердце. От мыслей о хладнокровном убийстве у Сони опять закружилась голова.

— Эй, гляньте, он даже вискарь заранее подготовил! — воскликнула Полина, в руке которой красовалась литровая бутылка какого-то наверняка очень дорогого виски. — Чур мое.

— Совесть имей, Войтко! — Яшин появился в самую нужную для него минуту.

Он по привычке потянул за собой дверную ручку, и все подскочили с мест, громко крикнув ему в разнобой, чтобы он придержал дверь, но он спохватился поздно — они оказались благополучно заперты на пыльном чердаке посреди ночи. Антон невинно хлопал ресницами, пока Кирилл смачно обливал его отборным матом. Поднялся гул: все спорили, кричали друг на друга, изредка переходя на шепот, вспоминая, что они нарушают правила лицея. Донских сидел на полу и сжимал книгу так, что скоро вот-вот продырявил бы пальцами твердый переплет. Выдохшись, они расселись по углам и, угрюмо ворча, принялись думать, что делать дальше.

— Да че мы тут сидим, как идиоты? Надо просто написать кому-нибудь из ребят, пусть нас выпустят, — заявил Яшин, туда-сюда щеголяя по чердаку, не успокаиваясь.

На него были направлены гневные взгляды, прожигающие насквозь. Он даже немного смутился.

— Никто не попрется будить завхоза с ключом, тем более — красть у него этот ключ. Все ссут, — Кирилл зевнул и потер покрасневшие глаза (у него проявлялась слабая аллергия на пыль).

— Твой папаша как с цепи сорвался в последнее время, — хмыкнула Войтко.

Настя стояла у окна, скрестив руки на груди, и не вступала в разговор. Её все еще распирало от злости, и она боялась, что просто выцарапает Антону глаза. Яшин не унимался и предлагал бредовые варианты: выломать дверь, разбить окно (окно, кстати, тоже нельзя было открыть просто так, без ключа), позвонить Шорохову, устроить оргию (это он сказал в шутку, но никто не оценил). Кирилл раскрыл скрипучую раскладушку, но сам снял лег на пол, подложив под голову стопку пожелтевших бумаг. Полина долго ждать не заставила — она расположилась на раскладушке и принялась постоянно вертеться и тихо жаловаться на её неудобство. Соня откопала дырявый плед, и они с Архиповой кое-как расположились на нем. Донских читал. Яшин сначала подсел к нему, но тот дал понять, что разговаривать не настроен, и Антон, уже немного приунывший, активно искал себе какое-нибудь другое занятие.

— Яшин, хватит скакать и шуметь, задолбал! — возмутилась Полина. — Мы из-за тебя тут застряли. Вот ничего мужикам делать нельзя, все через задницу. Они проблемы от вас, только все портите, ненавижу! — фыркнула она и швырнула в Антона первую попавшуюся под руку склянку.

— Тогда перестань под них ложиться, — усмехнулся Руслан из своего угла, захлопнув книгу.

Полина покраснела и отвернулась к стенке, не найдя язвительного ответа (или просто побоявшись съязвить). Кирилл едва не прыснул со смеху, но сдержался: то ли из-за уважения к их хлипкой дружбе с Полиной, то ли из-за нежелания демонстрировать Донских свое одобрение.

— Забавно, — Антон вертел в руках уродливую вазу. — Мы как в детективе Агаты Кристи, как там его, про негров что-то... «Десять негритят». Или девять? Сколько их там было? — не унимался он и задавал вопросы в воздух. — А, неважно, суть-то в другом. Мы заперты в замкнутом пространстве, а один из нас — убийца. Прикиньте, заснем, а маньяк перережет нас всех, — он хохотнул.

Соня готова была убить его на этом самом месте, настолько он ей надоел.

— Если не прекратишь трещать, я тебя прямо сейчас прирежу, — снова подал голос Донских, который развалился на полу, среди книг, и массировал виски.

Яшин замолк, и уши его порозовели от внезапной обиды. Он грубо бросил вазу в сторону.

— Да что вы все гоните на меня, а? Я пытаюсь как-то настроение вам поднять, друзья, блин!

Зря он это сказал. Зря. Настя, которая почти ничего не говорила в течение всего вечера, встрепенулась и вскочила с колючего пледа. Антон даже отпрянул от неожиданности. Ему трудно было это признавать, но сейчас, разозлившаяся и растрепанная, она выглядела невероятно, просто захватывающе. Он открыл было рот, чтобы задать очередной глупый вопрос, но она не позволила ему, подняв руку, приказывая тем самым закрыть рот. На удивление, он послушался.

— Какие мы друзья, Яшин? — прошипела она. — Оглянись вокруг! — она обвела рукой всех присутствующих. — Друзья разве ведут себя так, как ты? Ты Соню в такие авантюры втягивал, что она потом сто лет последствия разгребала. Спишь с Полиной, но кидаешь сразу же, как у нее появляются реальные проблемы. Руслана подсадил на дурь, из-за которой он с тобой и трется. Да ты Кирилла, как игрушку, поломал! — воскликнула она в сердцах. — Меня шантажировал и подставил. Разве друзья так поступают?  — Архипова ткнула ему пальцем в грудь, а он смотрел на нее, обмерев, не смея возразить, пока она не закончит свою гневную тираду.

Булатов сжал челюсти и нахмурился, тяжело и неодобрительно глядя растерянного Антона. Полина закусила губу и вся сжалась от нависшего напряженного молчания. Соня восхищалась подругой: Настя сказала именно то, что копила в себе она сама (наверное, не только она — каждый, кто сейчас сидел здесь). Соне казалось, что Антон, высокий и худощавый, со всем своими нарочитым пафосом, надменностью и чрезмерной развязностью, вдруг уменьшился в размерах и превратился в маленькую беззащитную мышку.

Архиповой оставалось только раздавить.

— Твои выходки уже поперек горла. Всех достал, даже отца. Многие бы отдали все, что у них есть, лишь бы ты исчез. У тебя нет друзей, тебя просто терпят, потому что другого выхода нет.

Раздавила.

Антон вспотел, как будто бежал марафон. Он повернул голову на Заболоцкую, словно не веря в то, что сейчас сказала Настя — он ждал немедленного опровержения. Взгляд его молил о пощаде. Но Соня слишком устала — от плохих снов, от серой рутины, от смерти Кости Филатова, от неумения ровно держать пистолет и, конечно, он Антона Яшина. Она безразлично пожала плечами:

— Ты жалок.

Тогда он повернулся в сторону Донских, но тот даже не соизволил открыть глаза — он лежал на спине, подложив руки под голову, и шумно дышал. Никакой поддержки. Нигде. Антон снял очки, протер лицо сухой ладонью, надел очки снова. Архипова все еще стояла напротив и упивалась своей победой. Он втянул воздух и выдавил из себя хриплый ненатуральный смех.

— Ась, спокойней, Пушкина разбудишь.

Он подвинул ковер к стенке и, чихнув пару раз, улегся на него, сонно потянувшись. Настя вернулась на плед и уже совсем скоро провалилась в сладкую полудрему, изредка что-то шепча Соне в ответ на её тихие вопросы. Яшин, казалось, отрубился почти сразу и засопел.

Остальные уснуть не могли — они ворочались, разговаривали о всякой ерунде и даже еще пару раз сыграли в карты. Кирилл, хоть и неохотно, прибегал к подсказкам Донских и обыграл опытную Войтко, которая потом возмущалась и заявляла, что это нечестно, требуя реванша. Потом Булатов пытался объяснить Соне правила покера на пальцах (хотя у них не было всех нужных элементов), но она все равно ничего не понимала и расстраивалась — в конце концов она просто призналась, что с карточными играми у нее холодная война. Когда все опять вернулись на места, Настя вдруг резко открыла глаза и дернулась, ударившись головой об тумбочку. Она сказала, что ей приснился ужасный сон — про войну. Полина назвала её инфантильной и глупой, раз боится кошмаров, на что Архиповала только бросила ей короткое «иди нахер». Войтко цокнула.

— Если бы щас началась война, нас бы всех в армию забрали. Даже девчонок, я уверен, — вдруг сказал Кирилл и помрачнел от своих же слов.

— Возможно. Я в этом не шарю, но мы все-таки в военно-полицейском лицее учимся. Нас типа готовят защищать страну, — из уст Полины это звучало до абсурда пусто и бессмысленно.

— Мы бы сдохли в первые дни, — ухмыльнулась Соня. — Как думаете, кто бы выжил?

Они принялись перебирать всех своих знакомых и всегда приходили к выводу, что даже самые крепкие скорее всего не выстоят. Это ведь война — она пробирается под кожу и уничтожает изнутри. Не только изнутри, конечно. Попробуй спастись от взрыва бомбы или увернуться от самых быстрых в мире пуль. Армия Штатов наверняка очень мощная (они решили, что если война, то обязательно со Штатами). Эта странная беседа почему-то затянула их и приносила нездоровое удовлетворение. Полина даже вытащила откуда-то листок с ручкой и принялась составлять список тех, кто обязательно умрет и кто точно останется в живых. Себя они похоронили сразу.

— Яшин выживет. Он тот еще таракан, везде извернется и лазейку найдет, — подала голос Настя.

Все согласились, и Полина уже вывела на бумаге красивое «Яш», как вдруг заговорил Донских:

— Яшин — трус и слабак. Такие не выдерживают и обычно заканчивают самоубийством.

Прозвучало холодно — приговором. После этого им резко стало не по себе, и они оставили эту глупую затею, улегшись наконец спать.

Антон все это время лежал, повернувшись к стенке, с открытыми глазами, а губы его дрожали.

Часть 2

«Новое распятие»

Утром Соня написала Илье (он был одним из самых смелых их знакомых), и тот быстро справился с поручением — они были освобождены еще до начала уроков. Илья потупил взгляд, когда Кирилл молча прошел мимо него. Они еще ни разу не поговорили: ни тот, ни другой не был готов. Весь день Заболоцкая была никакая — она заснула на математике, плохо написала работу по истории и разбила стакан в столовой, расплескав вишневый компот и запачкав недавно постиранную форму. Зато на физ-подготовке она оживилась и занималась из всех своих сил — Георгий Николаевич был в приятном шоке. Она сама не особо понимала, чем обусловлена внезапная тяга к тренировкам, но чуть ей стоит вспомнить столкновение с Донских в этом спортивном зале, её передергивает. «Поразительная немощность», — как точно он выразился. Она немощна во всем: в своих мыслях и желаниях, в общении с людьми, в борьбе и физ-подготовке, в своем прошлом, настоящем и будущем. Хотя бы что-то из этого надо вычеркнуть.

Вечером, когда у нее болело все тело от непривычных нагрузок, она наконец решилась. Накинула куртку, слишком тонкую для начала декабря, даже если не считать отсутствие снега, взяла с собой только телефон и открыла окно. Либо это невероятная удача, либо один-единственный подарок судьбы, но факт оставался фактом — пожарная лестница проходила прямо рядом с их окном. Спустившись, она поймала момент смены охранников и, протиснувшись между прутьями забора, покинула территорию лицея. Неподалеку её ждало такси.

Она почти пожалела о своем решении, когда перед ней предстало жуткое кладбище, над которым клубил жидкий туман. Она бы долго блуждала меж могильных плит, если бы Илья не подсказал, где именно находится нужное ей место. Её пронзила дрожь — сильная, как при припадке эпилепсии. Её трясло, как будто она сейчас рухнет на землю, в изо рта повалит пена. Филатовы сделали все красиво, элегантно и минималистично — дорогой черный камень, золотая обводка, такие же золотые буквы, черно-белая фотография. Соня никогда не видела эту фотографию — Костя сидит, кажется, на родительском кожаном диване, в простой футболке с маленьким логотипом-крокодилом, со слегка влажными волосами и мокрыми ресницами, на которых он может улететь. И улыбается. Каждая его черта улыбается. А подпись под фото короткая и банальная на перый взгляд: «Константин Романович Филатов (2001-2019). Он любил жизнь». Соня зажала рот рукой, чтобы остановить рвущийся наружу вопль. Костя и правда любил жизнь, обожал её, души в ней не чаял — он сам весь был жизнью, жизнь текла по его венам, жизнь блестела в каждом его взгляде, жизнью пропитано было каждое его слово. Он излучал жизнь, горел ею. Горел, горел и сгорел. Угли только остались — вот они, тлеют в гробу. Ветер завыл сильнее, и деревья загремели сухими ветками, отчего на душе стало только еще паршивее. Она дрожащими пальцами, холодными, как лед, мягко коснулась фотографии, и грудь пронзила острая боль — такая сильная, что ей показалось: что вот-вот она умрет. Рядом с Костей.

— Простишь меня? — тихо спросила она и встала на колени, лбом прижавшись к фотографии на плите. — Сможешь простить? Пожалуйста, прошу тебя, Кость, прости.

Волосы прилипли к камню, и она невольно издала горький смешок, вцепившись в могильную плиту еще сильнее, будто та — её спасательный круг. Слезы все-таки хлынули водопадом, и она, не выдержав, села на промозглую землю, прямо за эту самую плиту, прижавшись к ней спиной, обнимая колени и навзрыд рыдая, уткнувшись носом в новые джинсы.

Рядом раздался шум — хруст веток, тяжелые шаги. Она мгновенно замолкла, и только плечи  вздымались от настигшей её истерики, от которой так просто не избавиться. Она сжалась в комок и затаила дыхание, боясь шевельнуться: мало ли кто блуждает ночью по кладбищу. Человек подошел совсем близко и остановился. Дальше последовал щелчок зажигалки, сопровождаемый хриплым кашлем. Соня вытянула затекшие ноги, надеясь, что за плитой и в темноте её все равно не будет видно. Ей вдруг стало невероятно холодно, но отодвинуться от камня она не могла. Заболоцкая затаила дыхание и зажмурилась, надеясь, что это всего лишь работник кладбища и он сейчас просто сделает пару затяжек и уйдет в свою крохотную каморку подальше отсюда.

— Ты не отстанешь от меня, правда? — как гром среди ясного неба.

Соня широко раскрыла глаза, и сердце ушло в пятки. Это не смотритель — это Донских. И он обращается явно не к ней — от этого только еще страшнее. Она больно закусила щеку.

— Что ты хочешь? Чего тебе надо?! — голос у него уверенный, даже какой-то слишком требовательный, но чересчур надрывный.

Еще один щелчок — это он поджег очередную гадкую сигарету. Она чувствовала едкий дым.

— Хочешь, чтобы я лег здесь? Так, как ты? — его интонация сменилась на более мягкую, но отчасти насмехающуюся.

Соня почувствовала некоторое удовлетворение: не одна она болтает с мертвецами, значит. Но перед ней тут же возникло множество вопросов, ответы на которые хранил в себе Руслан. Этот самый Руслан, который ненавидит людей, мало говорит, ест на обеде только второе, читает странные книги, хорошо играет в карты, носит солдатские берцы и глотает таблетки. А еще он, оказывается, не брезгует и по кладбищу в одиннадцать вечера погулять. Романтик, чтоб его.

— А я земли не боюсь, Филатов. Не боюсь! — выкрикнул он, и крик его отозвался эхом.

Шуршание его куртки и остатков листьев под его ногами. И Соня, не оборачиваясь и не смотря на него, все равно видит — не размыто, совсем четко видит эту картину. Он встал сначала на одно колено, потом на оба, размял шею (хруст), развернулся и аккуратно, мягко, но не боязливо опустился на землю полностью. Целиком. Всем своим телом, выточенным из камня, редкого и грубого. Он лег на могилу Кости Филатова. Скрестил ноги, сделал глубокую затяжку, выпустил клубень дыма и растянул руки в разные стороны — идеальное распятие. Только Христа настоящего из него не получится: его ведь живого к кресту прибили, а Руслан мертвый, и гниет, клетка за клеткой, уже так давно, что даже сигаретный дым этого не перебьет.

Соня широко расставила руки, чтобы опереться на них и не потерять равновесия, вцепилась одеревенелым пальцами в землю, которую он не боится. С сигареты Руслана на её пальцы посыпался мелкий пепел, который она даже не почувствовала. Она всегда боялась приближаться к нему, но сейчас их разделяют считанные миллиметры, ничтожные, но в то же время значимые.

Они еще очень долго вот так пробыли на кладбище — Соня, Руслан и Костя. А потом Заболоцкая тихо отползла, встала и на ватных ногах побрела прочь. Она была уверена, что у Донских глаза закрыты и что он не слышит её: сейчас он слышит либо только свои мысли, либо Костю.

Шорохов выписал ей ордер для допуска в отдел кадров с явной неохотой. Он попытался узнать у нее, на кого она вышла и про кого хочет найти информацию, но Заболоцкая заявила, что материалы дела засекречены. Она видела, как насупился Николай Львович, и даже могла предположить, кому из них всех он отдает предпочтение. Забавно получается.

Папку с надписью «Донских» она не могла найти очень долго, пока не бросила взгляд на отдельный полупустой стеллаж. Она была зеленой, как и все остальные, но довольно тонкой. Соня смотрела на нее минуты три и только потом решилась открыть. Из первого же файла тут же выпала белая квадратная бумажка с какой-то печатью. Соня подняла её — это была справка от психолога, причем не лицейского, а настоящего психолога. Но почему-то вся эта официальная справка состояла из отрывистых фраз, почти не связанных между собой. Непонятные слова, фамилии специалистов, печати... «Апатия, депрессивное поведение (?), кошмары, потеря родственника, головные боли». Соня уставилась на последнюю запись, сделанную торопливым, неровным почерком: «ВНЕ КОМПЕТЕНЦИИ. НАПРАВЛЯЮ В ОТДЕЛЕНИЕ ПСИХИАТРИИ».