Герои нашего времени

Следствие в среднем длится год. Николай Львович отвел им полгода. Никто пока даже не шевельнулся: все опасались и сомневались. Даже Кирилл не набрался смелости.

Лицейская рутина затянула, как воронка, и отвлекла от трагического события и  задания Шорохова. Соне уже почти не снились кошмары — только иногда она просыпалась со слезами на глазах и без воздуха в легких. Постепенно она начала улыбаться, как раньше. Порой она чувствовала уколы совести: она улыбается, а у Кости Филатова даже не бьется сердце. 

Разговор, подслушанный под лестницей, Соня никак не могла выбросить из головы. После этого случая она старательно избегала Донских: в ней поселился необъяснимый страх. Она бегала от него на переменах и чувствовала его тяжелый взгляд на уроках. Ей казалось, что она влезла во что-то запретное, для нее не предназначенное, и теперь она должна понести за это наказание.

Соня уже расчесывала волосы и готовилась ложиться спать, как в коридоре послышался топот. Настя отложила книгу и нахмурилась. Они не успели даже подойти к двери, как она распахнулась. Антон сразу щелкнул замком и облокотился о стену, закрыв глаза и пытаясь отдышаться. Щеки его были красные, очки перекосились, ноги слабо дрожали от быстрого бега.

— Ты не можешь после восьми появляться в нашем крыле, — возмутилась Архипова.

— Если бы я тут не появился, то не смог бы больше ходить.

Кто-то шаркал за дверью. Яшин приложил палец к губам и умоляюще поднял брови. Архипова фыркнула, но сжалилась и не выгнала его: сегодня у нее было хорошее настроение. Когда преследователь наконец ушел, Антон подскочил, сжал Настю в слишком наигранных объятиях и поцеловал её в веснушчатый нос, за что она его хорошенько треснула толстой книгой.

— Ась, блин! — обиженно воскликнул он потер ушибленный затылок.

— Настя, меня зовут Настя!

Антон плюхнулся на её кровать и принялся таскать вещи со стола, зачем-то разглядывая их и возвращая на место. Разрешения Антон обычно не спрашивал: он считал это унизительным. Они уже свыклись с тем, что он был буквально повсюду — сколько бы ни крутился и ни бегал, в итоге все равно оказывался рядом с ними. Нельзя сказать, что им это нравилось: они наблюдали, как он портит людям жизнь ради достижения своих целей. Яшин был мстительным и высокомерным и даже образ инфантильного дурачка иногда не мог скрыть этого. Соня знала, что именно из-за него Кирилл сломал бедро в прошлом году, но никому не сказала: у них было принято молчать о важном и говорить о ерунде. Устои нового поколения рушат, наверное, все нормы морали.

— Я у отца спросил про дело Филатова, — неожиданно начал Антон. — У них ничего нет: ни орудия убийства, ни пальчиков, ни свидетелей. Сейчас они начнут проверять наши алиби.

— И ты так спокоен? — Соня пристально посмотрела на него.

Антон вмиг посерьезнел, и в глазах его сверкнула холодная враждебность. Со скрипом его губы растянулись в деревянной полуулыбке. Донских ему не сказал, что она подслушивала, иначе он бы уже затронул эту тему (хотя бы попытался подмазаться или наоборот — угрожать). «Мы ведь держимся вместе, да?» — спросил он тогда у Руслана. Удивительно, как они держатся вместе, когда каждый из них — это отдельный механизм, со своими особыми функциями и задачами. Они огородили себя высокими пуленепробиваемыми стенами, за которые не запускали никого, кроме друг друга. Темный альянс — так их мысленно называла Соня.

— Мне не о чем волноваться, — сладко пропел Антон.

Он просидел с ними до одиннадцати. Прыгал по комнате, как заведенный, рылся в их шкафах, нес всякую чушь и много курил, открыв окно — Настя, продрогнув, закуталась в одеяло (её вздернутый нос мгновенно покраснел, а Яшина это безумно развеселило). Он ушел, когда ему захотелось спать. Настя заявила, что отныне всегда будет запирать дверь.

— Нам нужен его телефон, — сказа она Соне, разглядывая потолок.

— Нужен, — коротко согласилась Заболоцкая.

Так и рождались их планы и идеи —одновременно в двух головах. Им нравилось умение читать мысли друг друга, с другой стороны — это даже немного пугало. Они не сразу поладили: когда в начале десятого класса их поселили в одну комнату, Соню раздражала суетливость и хаотичность всех действий Архиповой, а ту в свою очередь — саркастическая грубость и сухой перфекционизм Заболоцкой. Они особо не общались в первые несколько месяцев, пока однажды им не пришлось отбывать наказание — протирали пыль в библиотеке часа три и не могли ни на секунду прекратить разговаривать. Общего у них оказалось не так много, но они чувствовали, что наконец нашли что-то, чего им давно не хватало. Они перестали замечать недостатки друг друга. Настя поражала своей энергичностью и открытостью — она всегда была живее всех живых. Соня готова была терпеть все её капризы, лишь бы только вечно чувствовать, как эта энергия согревает и её.

С Костей же они сошлись мгновенно. Соня и моргнуть не успела, как мальчик с идеальной жизнью стал для нее одним из самых близких людей. Их дружба была такой легкой и воздушной, что Соня иногда не верила в её реальность. Как же глупо и грустно все разрушилось, рассыпалось.

Кирилл смотрел на фотографии: дата — день убийства. Он вздохнул, помотал головой и убрал телефон: не станет же он вот так просто рушить чью-то жизнь. Во всяком случае — сейчас. Ему снова снился футбол: чемпионат мира, Россия проходит в финал, и он забивает победный. Кирилл терпеть не мог такие сюрреалистические сны: Россия никогда не выйдет в финал, а он никогда не сможет забить победный гол. На завтраке Кирилл подсел к Илье, который даже не поднял головы.

— В чем дело?

Илья Кронов, второй нападающий, играл под девятым номером. На том несчастном матче его жестко толкнули и он налетел на Кирилла так, что тот упал и перевернулся несколько раз. Итог — страшный перелом бедра у Булатова и едкое чувство вины у Ильи. Это было ужасно утомительно — не иметь возможности просто спокойно поговорить с другом, вылить все, что на душе. Кирилл подступался с разных сторон, но Илья зажимался и отмалчивался, становясь все мрачнее с каждым днем. Его можно было понять, но Кирилл не понимал: он не мог и не винил друга.

— Все нормально, просто с учебой проблемы...

— Забей уже, ладно? Ты не виноват.

Илья слабо кивнул, но выражение лица его никак не поменялось. Больше вытянуть из него ничего не получилось, и они продолжили сидеть и смотреть в одну точку, не прикасаясь к еде. Кирилла разрывало, но он не вымолвил ни слова до самого момента, когда Илья пошел на урок. Булатов пнул скамью ногой и тоже собрался встать, но к нему внезапно подсела Полина. Он закатил глаза и отодвинулся, потянувшись к своем рюкзаку на полу. Она требовательно схватила его за руку. Войтко выглядела, как кукла: свои русые волосы она перекрасила в платину (так ей даже большо шло), ресницы доставали до бровей, губы подведены не по контуру темным карандашом. Она не позволяла себе появляться на людях в «неподходящем виде» и часами вертелась у зеркала. Кирилл часто про себя отмечал, что этот лицей ей не подходит, как и будущее, которое он сулит.

— Нам больше не о чем говорить, — он грубо отдернул руку.

— Долго ты будешь дуться? — её раздражало, когда кто-то не пляшет под её дудку.

— Ты не пришла ни разу. Даже не позвонила! — вспылил Кирилл. — Яшин пришел, даже Яшин, понимаешь? Если тебе насрать на меня, то и мне на тебя тоже. Гуляй, Войтко.

Кирилл сидел дома в Москве с гипсом больше месяца, и его навестило человек пятьдесят: команда приходила всем составом несколько раз, Антон каждую неделю играл с ним в приставку. А Полина даже не поинтересовалась его состоянием, она вообще словно забыла о его жалком существовании. Став калекой на какое-то время, он перестал быть ей нужен. В нем поселилась ноющая обида: он считал её своим близким другом, а она, видимо, ни во что его не ставила. Ожидаемо, но неприятно.

— У меня были причины. Ты ведешь себя глупо.

Даже не извинилась — как это в её стиле!  Кирилл почувствовал прилив отвращения.

— Пошла ты.

Но она никак не отставала: привыкла всегда добивалась своего. Кирилл даже знать не хотел, что ей понадобилось на этот раз. Он не мог признаться себе, что скучал по ней: это  унизительно.

— А ведь я просто хотела сказать, чтобы ты не волновался: я не сдам тебя.

— Что ты несешь?

— Уже забыл?

Она достала телефон, зашла в их диалог и включила голосовое сообщение. У Кирилла округлились глаза, когда он услышал собственный голос — хриплый и пьяный. Сколько он тогда выпил? Что он вообще пил? Точно была водка: она умело развязывала ему язык. Он поклялся больше не пить. Кирилл отвел её в угол, озираясь вокруг (как бы никто не услышал). Из динамика громко доносилось: «Я ненавижу его, Поль! Что в нем, сука, такого, чего нет у меня? Почему Кристина с ним, а не со мной? Я не могу так, лучше бы она не приезжала, я не могу их видеть! Клянусь, в такие моменты мне хочется придушить Филатова! Твою мать...» Дальше раздался звук удара об стол — Кирилл начал материться и невнятно что-то бормотать. Голосовое оборвалось. Полина торжествовала. Кирилл весь взмок от злости и досады: как же он мог так облажаться?

— Это шантаж? — прошипел он.

— Это предложение о перемирии, — она протянула ему руку.

Он колебался, но в итоге пожал её, не скрывая неприязни.

— Хорошо устроилась, Войтко. Троих мужиков припахала: один для надежности, другой для развлечения, третий для выгоды, — ядовито усмехнулся Кирилл.

— Впечатляет, правда?

— Блевать охота.

Она пожала плечами, мягко и быстро поцеловала его в щеку и удалилась в невероятно хорошем настроении. Булатов не знал: восхищаться или осуждать. Осуждать, конечно. Полина обожала дергать за ниточки и чувствовать себя главной. Он мечтал сбить корону с её головы. Но её ничем не взять: слишком она языкастая и изворотливая. Не такая, конечно, как Яшин — этот лучше соображает. Но все равно нечто похожее. Странно, что они не вместе (не по-настоящему вместе). Кириллу срочно надо было покурить — он даже не обратил внимания на звонок. Судорожно доставай пачку сигарет из заднего кармана и подбегая к черному входу, он с разбегу натолкнулся на кого-то. Честное слово, он готов был убить этого человека. Ровно до того момента, как поднял светлые темные глаза, которые наткнулись на другие такие же темные глаза (только красивее).

Кристина поджала губы и слишком быстро зашагала дальше. Он успел ухватить её за тонкое запястье. Кристина была высокой, почти такого же роста, как он. И как Филатов.

— Крис, пожалуйста, давай поговорим... — простонал он умоляюще.

— Не надо. Просто не надо, — она вырвалась и убежала.

Кирилл потер переносицу. Полина, конечно, знала, что Кристина приехала, но решила смолчать.

Как бы не рекламировали Первый лицей, на самом деле он не был таким, как люди привыкли о нем слышать. С дисциплиной у них было совсем плохо — какие полицейские и военные будут потом охранять Россию? Паршивые, наверное. Все оправдываются тем, что главная работа над личностью происходит в университете. Чушь собачья. Школа формирует личность, закладывает основные качества. Глупо полагать, что те, кого воспитывала эта среда целых одиннадцать лет, внезапно поменяется и перестроится в высшем учебном заведении. Среда не просто воспитывает — она поглощает, впитывает, въедается (и навсегда остается в каждой клеточке, даже если в совсем маленьких количествах). Современное молодое поколение — это явление крайне противоречивое. Массовая деградация, упадок культуры, подмена истинных ценностей пустыми и безнравственными, культ лицемерия и предательства — удручающая картина. С другой стороны: разрушение стереотипов, бешеный интерес к науке, инновационные идеи, новые правила жизни. Новое — разве это плохо? Границы между плохим и хорошим медленно стирались, и это это сулило огромные перемены: кто-то скажет — хаос, кто-то — свобода.

Соня утонула в обществе, срослась с ним и уже не могла понять, где заканчивается она и где начинаются другие. Она не находила свои мысли среди мыслей чужих. В моменты, когда у нее случались приступы философии, ей жутко хотелось курить. Иногда она так и делала, если Архиповой не было рядом. Прогуливая химию, Соня шаталась по коридорам, периодически прячась от учителей. Настя осталась на уроке: ей надо было получить оценку. Заболоцкая зашла в пустой кабинет ОБЖ, и дверь за ней вдруг захлопнулась. Она вздрогнула и обернулась.

— Быстро бегаешь, — Руслан облокотился на закрытую дверь.

Соня попятилась. Она постаралась изобразить беспечность:

— Не понимаю, о чем ты.

Руслан наклонил голову на бок, неодобрительно цокнув. Он отличался разительно — от всех, кто учился в лицее. И дело не в потертых черных футболках вместо нужных рубашек, не в странной бессмысленной татуировке вокруг запястья, не в спонтанных исчезновениях — дело в нем самом, в нем целиком. В каждой его черте, в каждом движении — нечеловеческая дикость. О его семье Соня ничего не знала — откуда у него такая смуглая, почти бронзовая, кожа, и иссиня черные волосы было неясно. Он смахивал на смесь цыгана и выходца Скандинавии: глаза у него были то ли светло-голубые, то ли серо-зеленые (она не могла рассмотреть), а лицо и телосложение наполнены холодом севера. Нелюдимость, циничная невоспитанность, туманное прошлое — все это создало ему дурную репутацию. Его сторонились теперь даже те, кто испытывал к нему какое-то глубокое уважение за дерзость и свободомыслие. Соня часто отзывалась о нем с нескрываемым осуждением, а Костя его защищал: либо он был слепой, либо слишком добрый.

— Шорохов ждет.

Он всегда говорит отрывистыми фразами? Соня не понимала, вопрос это или утверждение и как вообще надо на такое отвечать. Она помолчала полминуты. Никто из них даже не шевельнулся.

— Хочешь, чтобы я пошла к нему за ордером?

— Чтобы он продолжал ждать.

— Есть, что скрывать? — она вскинула бровь.

Руслан сделал шаг вперед, и Соня дернулась — его это удовлетворило: боится, значит.

— Не лезь. Сделаешь хуже, — он понизил голос.

— Угроза?

— Предупреждение.

— Как банально.

— Зато эффективно.

— Вот и посмотрим.

Звонок молнией расколол нависшее напряжение. Руслан сверкнул глазами самого непонятного цвета в мире и открыл дверь, сделав пригласительный жест. Соня выскользнула мгновенно, но не успела вовремя рвануть прочь — Донских внезапно схватил её за плечо, сильно сжав холодные пальцы, и толкнул к стене так, что она больно ударилась лопатами. Он отпустил почти сразу, но она чувствовала жжение на коже. Соня вжалась в стену, надеясь увеличить расстояние между ними, хотя он и так стоял не ближе метра. Она не могла это объяснить — яростное желание не находиться с ним рядом. Она не верила в ауру, но если бы верила, то сказала бы, что аура у него темная, мрачная, чернильная — от неё по позвоночнику склизкой змеей ползет незнакомый ужас.

— Ты пойдешь ко дну, — уже с большим напором сказал Руслан.

Соня почувствовала, как закипает кровь: никогда еще она не позволяла кому-то так на нее давить — её слишком задела его уверенность. И на пару секунд гордость даже пересилила страх.

— Не тебе меня топить.

Она отлипла от стены и растворилась в толпе лицеистов. Руслан не стал идти за ней.

Настя затаила на Яшина обиду еще тогда, когда он подставил Рому. В восьмом классе она носила брекеты, неумело выпрямляла волосы и тихо вздыхала по Роме Горскому. Он был классическим «плохим парнем» из клишированных американских фильмов, и именно этим так её привлекал (как и большинство девочек её возраста). Рома тогда тесно общался с Антоном и не обращал на нее внимания. Но она не расстраивалась: ей хватало просто любоваться им и обожать его образ, который она воссоздавала у себя в голове перед сном. Она ходила в школу в основном только ради того, чтобы хотя бы разок на перемене взглянуть в окно: Рома бегал на большой перемене в курилку в одной толстовке (даже зимой). Антон посмеивался над ней: мол, дура ты, Архипова, сдалась ты ему. Её это не особо задевало, но очень уж хотелось ударить его чем-нибудь тяжелым по голове. Однажды Антон с Ромой поссорились — сильно, вдрызг. Настя только масла в огонь подлила, сама того не осознавая — сдала Яшина директору (недавно на главных дверях появилась огромная неприличная надпись краской из баллончика). Антон рассвирепел. На следующей неделе Рому исключили. Настя уже не помнила, за какой проступок, но помнила кое-что более важное — Яшин тогда подошел к ней и сказал, что это его рук дело. Этот случай она отложила у себя в памяти на надежное место, чтобы всегда иметь пример перед глазами.

Антон сдавал зачет по физической подготовке, а рюкзак его лежал вместе с остальными. Настя сунула руку в боковой карман и вытащила телефон — белый восьмой «айфон», такой же, как у нее, только в чехле с надписью «Nirvana». Она быстро сняла чехол и убрала в карман. Мимо прошла Полина в наушниках, и Настя окликнула её.

— Слушай, у меня телефон что-то не включается. Может, глянешь? Ты вроде разбираешься.

Полина и правда разбиралась — в прошлом месяце она починила Кириллу ноутбук и восстановила очень нужные удаленные файлы Илье. А еще она наверняка установила свой отпечаток пальца на телефон Яшина: у нее ведь мания все контролировать — даже то, на что она не имеет прав. Оставалось только надеяться, что в этот раз она себе не изменила.

— Я вам что, сервисный центр теперь? — она закатила глаза, но протянутый телефон взяла.

Только Полина положила палец на круглую сенсорную кнопку — экран загорелся и разблокировался. Тогда Настя, не мешкая, выхватила телефон, чтобы та не успела ничего сообразить.

— Ой, включился. Наверное, просто глючил.

Войтко пожала плечами, обратно вставила наушники и ушла.

Настя бросила взгляд в спортивный зал: Антон все еще проходил полосу препятствий. Она дрожащими пальцами принялась водить по экрану. К ней сзади подбежала Соня, и Архипова подпрыгнула от неожиданности. Они открыли сообщения «Вконтакте» не было ничего интересного: либо он все поудалял, либо был умнее и не стал там ничего писать. В «What's App» был всего один диалог: он точно подчищал все лишнее (Настя помнила, какой завал у него был в сообщениях совсем недавно). Диалог был с Кириллом, и было там всего три сообщения, совсем свежих, от сегодняшнего утра. Кирилл писал: «У меня остались фотографии. Будь послушным мальчиком». На что последовал ответ Яшина: «Отправишься за Филатовым, если не избавишься от них». Последнее слово Булатов оставил за собой: «С тебя символическая сумма».

Свисток учителя заставил их обеих прийти в себя после прочитанного. Соня, не теряясь, быстро сфотографировала переписку, и Настя второпях сунула телефон обратно. Её переполнило незнакомым энтузиазмом. Антон, взмокший от упражнений, пробежал мимо и подмигнул ей.

— Что теперь? — спросила Настя.

— Не будем заставлять Шорохова ждать еще дольше, — задумчиво сказала Соня.

Вечерние построение лицеисты ненавидели больше всего на свете. После тяжелого учебного дня они должны переодеться в парадную форму, которая еще неудобнее, чем обычная, и целый час маршировать и выполнять различные команды, как на смотре строя и песни в средней школе. Только тут сложнее: за маленькие ошибки они наказываются дополнительными минутами, за более весомые — дополнительными теоретическими занятиями. За месяц отсутствия Руслан отвык от этого и сейчас, зашнуровывая ботинки, вспомнил, почему он не скучал по лицею. С утра его лихорадило: температура резко поднялась, в глазах темнело, голова кружилась. Его спасли таблетки, которые принес Антон (они, к слову, почти закончились). Ему казалось, что даже таблетки на него теперь действуют слабее, чем раньше, и он пока не придумал, как это исправить. Рубашка липла к спине, сухого воздуха словно становилось меньше — он закрыл глаза и вытер пот со лба. Утреннее состояние возвращалось. Пока он донес стакан до рта, вода успела расплескаться на пол. Он шумно проглотил её остатки, сел на кровать и обхватил горящую голову руками: боль пронзила её до такой степени, что захотелось орать до хрипа. Настенные часы (зачем они вообще нужны в двадцать первом веке?) тикали невероятно громко и вызывали рвотный рефлекс. Он знал: если не явится на построение, директор будет зол. Лишние заботы ему не нужны.

Антон влетел в комнату, чуть не вырвав дверную ручку, и Руслана передернуло от этого звука.

— Я тебя везде ищу, мы опоздаем так! — воскликнул Яшин.

Донских встал и размял пальцы — хруст эхом раздался в его ушах.

— Да ты, Пушкин, что-то совсем никакой, — Антон нахмурился и положил руки ему на плечи.

Руслан чуть не убил его взглядом: Антон имел отвратительную привычку давать глупые прозвища — Донских он называл либо Русей, либо Пушкиным (по понятным причинам).

— Пошли, — Руслан спросил с себя его руки и поправил пиджак.

Выполнять команды у него выходило не так четко, как обычно — он ловил на себе неодобрительные взгляды товарищей по отряду, но слишком был сосредоточен на том, чтобы держаться на ногах. Никогда в своей жизни он не был так счастлив, когда услышал освободительное «вольно, разойдись». Он расстегнул последнюю пуговицу рубашки и глубоко вдохнул промозглый осенний воздух. Антон сразу куда-то делся, оставив его наедине с пульсирующей в висках болью. Как же Руслан ненавидел, когда он вот так быстро исчезает, чертов попрыгунчик. Ему хотя бы одну таблетку, чтобы немного притупить боль.

— Донских, ты подумал?

Сквозь пелену он увидел перед собой Войтко. Её только не хватало — он не остановился и пошел вперед, будто её вообще не было.

— Брось, это ведь такая маленькая просьба!

Он продолжал игнорировать её надоедливый тонкий голос. Горло пересохло — безумно хотелось пить. И спать. Может, прямо сейчас просто свалиться на землю и отоспаться? На асфальте ему померещились кровавые следы, и желание упасть вмиг пропало.

— Руслан, ты слышишь меня вообще? — Полина ухватила его за рукав.

В нем вспыхнула злость, которая на секунду затмила все остальные чувства.

— Я не собираюсь повторять дважды, ясно?! — вскрикнул он немного громче, чем планировал (на них с любопытством стали оборачиваться).

Полина осталась где-то сзади, растерянная и разочарованная, а он направился к уборной. Там его вывернуло наизнанку три раза. Осталась как будто одна оболочка. Он долго еще сидел на кафельном полу, не щадя красивую парадную форму, и плечи его изредка вздрагивали.

Николай Львович проверял работы. Он не чувствовал усталости — только тягучую скуку. Ближе к часу ночи к нему постучали — Заболоцкая все еще была в штатском. Она говорила не много — сразу прямо попросила ордер на допуск к личным делам. Шорохов не понял, как это работает, но этой ночью они приходили к нему один за другим. После Заболоцкой явился Булатов, за ним — Архипова. Потом подтянулись Войтко с Яшиным. Николай Львович не сделал им ни единого замечания за нарушение отбоя — он молча выдавал им бумаги со своей подписью.

Не дождался он одного Донских.