Герои нашего времени

Николай Львович Шорохов захлопнул за собой дверь кабинета и не впустил больше никого, попросив оставить его с ребятами на полчаса. Он терпеливо дождался, пока все рассядутся по местам: они разделились на пары (так всегда спокойнее). Все молчали — конечно, кроме Яшина: он возмущался, задавал вопросы и требовал адвоката (крайняя нелепость). Антон вертелся, ёрничал и постоянно обращался к Донских, который успокаивал его, не скрывая раздражения.

Шорохов облокотился на край стола и оглядел своих учеников. Учил он их два года с лишним (в этом году стал их руководителем), и за все это время успел накопить некоторые знания о каждой из этих личностей. А личности и правда были исключительно занимательные, несмотря на неприятное первое впечатление от типичной подростковой поверхностности. Но почему-то у Шорохова было скверное предчувствие на их счет.

— Надеюсь, у всех есть алиби? — наконец спросил Николай Львович.

Антон тут же вскочил с места:

— Вы думаете, что мы Филатова грохнули? Серьезно?!

Донских грубо дернул его за рукав и усадил обратно. Руслан выглядел спокойно, но всем телом он был напряжен: тряс ногой и смотрел ровно в одну точку, сверля парту глазами. Он не поднимал головы и нарочито не обращал внимания на все происходящее и на окружающих.

Без особого энтузиазма потекли водянистые объяснения: Заболоцкая полночи сидела с братом в Москве, Булатов смотался в спорт-бар и смотрел футбольный матч, Архипова ездила сдавать старые вещи на барахолку, Войтко сидела в кино со своим молодым человеком (она потупила взгляд и слегка покраснела) на вечернем сеансе, Яшин долго отмалчивался и отнекивался, в итоге сдался и признался, что в это время проигрывал все свои оставшиеся деньги в казино (он яростно отказался говорить, как он туда попал), Донских был у матери — он ответил смято, коротко, без подробностей и деталей. Шорохов не стал больше ничего выяснять: он записал все на диктофон и потом должен был передать записи следователю. Первый лицей — это гордость, гордость всей страны. Поэтому дело решили вести без огласки, своими же работниками и средствами: в распоряжении лицея было много уполномоченных государственных лиц (на такое государство обычно не скупится). Николай Львович представил, как исказилось в немой скорби лицо несчастной женщины, потерявшей сына. Аллу Григорьевну он помнил тихой и скромной, она заикалась (это шло у нее с детства, как она зачем-то оправдывалась), никогда не спорила и много улыбалась. Он встряхнул головой и отогнал от себя эти мысли. Но для себя он решил обязательно встретиться с Аллой Григорьевной.

Яшин попросился выйти, но Николай Львович заставил подождать его еще немного. Тот яростно начал ругаться себе под нос, как будто его лишили чего-то очень важного. Он мог бы убить человека. Нет, не так. Он мог бы убить человека? Этот пронырливый лис в дорогих очках, с безумными авантюрными идеями и бесконечными вопросам. Вполне — подумал Николай Львович и содрогнулся такому своему поспешному выводу. Но ведь это чистая правда — вполне: каждый из них мог. Убить человека ведь не настолько сложно, если есть мотив — веский, обязывающий, железный. Правда — суровая, аморальная, печальная даже. Но правда.

— У меня к вам предложение, — он сам не ожидал от себя такого, но идти назад было поздно.

Донских резко вздернул подбородок и пронзил Шорохова острым вопросительным взглядом. Во взгляде этом читалось недоверие и... просьба. Едва уловимая просьба — молчи, молчи, молчи. Руслан настолько запечатался, пришил, пригвоздил себя к месту, что Николай Львович понял, насколько ему хотелось встать и уйти отсюда. Николай Львович сразу насторожился.

— Я готов поставить «пять» автоматом. В аттестат.

Они всколыхнулись. Непонимание прошлось по их лицам и задержалась на Заболоцкой. Она была далеко не отличницей, но право зубрила так, будто от этого зависит её жизнь. Скорее всего — из принципа. Она вырывала, выгрызала у Николая Львовича эти несчастные «пятерки», но чаще всего ломала себе все зубы и уходила ни с чем. Она прекрасно знала, что если поднапрячься, то по остальным предметам вполне реально получить «отлично». С правом ситуация обстояла иначе, вот она и воспринимала это как вызов. Её старания были похвальны, но Шорохову их было не достаточно. Он всегда — всегда! — говорил, что ждет чего-то большего. Чего именно — ученики гадали сами. Заболоцкая бесилась больше всех, но ничего не могла исправить.

— Я даю вам задание. Побудьте следователями и найдите убийцу — гипотетического, конечно. Те, кто убедит меня в том, что виноват определенный человек, находящийся сейчас в этом классе, получат высшую оценку в аттестат без всяких контрольных и других работ.

Яшин уже было открыл рот, чтобы спросить что-то в своем духе, но Шорохов продолжил:

— Только все как следует: в письменном виде и с приложенными доказательствами. Реальное следствие будет проходить тайно, и в курсе дела вы находиться не сможете. Доступ к определенным ресурсам и привилегиям я вам обеспечу: вам надо только попросить у меня так называемый ордер — мою расписку, — Николай Львович сдержанно улыбнулся.

Войтко первая пришла в себя. Она положила локти на парту и слегка потянулась вперед, еще несколько секунд пытаясь собрать мысли в кучу и понять, что надо сейчас сказать:

— В-вы серьезно?.. Почему тогда...

— Почему копать надо только под тех, кто сейчас здесь? — перебил её Кирилл громко.

Николай Львович театрально оглянулся, наклонился к ним поближе и прошептал:

— Так и быть, открою секрет. Вы главные подозреваемые.

Яшин издал ядовитый смешок и опять начал требовать адвоката (он нервничал и трясся больше всех — это свойственно его природе). Поднялся гул: все переговаривались, шептались, кто-то что-то восклицал время от времени. Николай Львович молчал и опять все так же терпеливо ждал. Дождался — выплеснув все, они дружно замолкли, успокоившись.

— Все добровольно, — добавил Николай Львович. — Мое дело — предложить.

Он уже видел, как загорелись глаза упрямой Заболоцкой. Войтко задумчиво теребила волосы, Яшин тихо переговаривался с Булатовым, пока Донских сжимал кулаки и наверняка уже кусал язык, сдерживая себя из последних сил. Его голова не сдвинулась даже на миллиметр. Шорохов зарекся не выпускать его из виду: не хватало лицею еще каких-нибудь происшествий.

— Значит, на вас тоже можно инфу искать? Вы находитесь в этом классе, — хитро спросил Яшин.

— Можно. Но не советую зря тратить время: я все время находился в актовом зале, и это прекрасно видно по камерам. Проверьте, — усмехнулся он.

Он ожидал такого вопроса именно от Антона, который никогда не унимался.

— Одно условие: ваше устное выступление должно уложиться в семь минут. Рассказывать, конечно, будете перед всем классом, чтобы добавить вам немного волнения.

— Почему именно семь? — неуверенно спросила Архипова.

— Пять — слишком мало, десять — чересчур много. К тому же, семь — счастливое число.

Николай Львович отпустил их. Донских вскочил со стула первый и выбежал из класса, словно опаздывал на самолет (враждебность сочилась из него вместе со змеиным ядом). Шорохов почему-то был уверен, что через пару дней они приползут за расписками. Первым скорее всего вернется Кирилл: у него всегда была какая-то особая спортивная уверенность. Николай Львович выпил стакан воды, потер переносицу, поправил галстук и направился к директору.

Настя не могла найти себе места. Дело — настоящее дело! Если она получит автоматом «пять» по праву, то золотая медаль ей обеспечены. Это добавит баллы при поступлении в ВУЗ. С другой стороны — настоящее дело... Дурой она никогда себя не считала (и таковой не была) — эти люди, её одноклассники, совсем еще дети, способны докопаться до такого, что ни один следователь не найдет. И это вовсе не потому что все они гении и вундеркинды. Их жизнь — сплошной нравственный упадок — состоит из сплетен, лжи, ссор, пряток, бессмысленных разговоров и любви к деньгам — и сейчас все это, как ни странно, сыграет им на руку. Николай Львович как раз и решил этим воспользоваться. Настю сковал ужас: тут либо она, либо кто-то другой.

— Я беру на себя Яшина, — неожиданно сказала она Соне за обедом.

В столовой было особенно шумно. Все обсуждали Костю Филатова, убитого прямым ударом ножом в сердце и бездумно спрятанного в подсобке. После того, как директор публично заявил, что у всей компании прогульщиков было алиби (Николай Львович наверняка постарался), косые взгляды в их сторону прекратились. Насколько просто люди верили. Верить — опасно. Особенно тем, кто имеет над тобой непосредственную власть.

— Думаешь, это он? — Соня с аппетитом жевала макароны (на нее внезапно напал жор).

— Думаю, с ним что-то не так. Он всегда мутит что-то, понимаешь?

Соня нашла Яшина в толпе. Он сидел на подоконнике и разговаривал по телефону. Вокруг него вертелась Полина, которую он все пытался отогнать, как надоедливую муху. Когда в столовую зашел Руслан, Яшин схватил за руку Полю и потащил вслед за Донских. Она брыкалась и возмущалась, но руку не вырвала. Соня бросила в рот кусок куриной котлеты.

— Стоит вообще за это браться, а? — вздохнула она. — Какие из них убийцы? Тот же Яшин — максимум мошенник. Или Войтко, например — она же от вида крови в обморок упадет.

Соня пыталась подавить в себе это всепоглощающее желание — утереть Шорохову нос. Она боролась со своей упертостью и внезапно проснувшейся гордостью с того самого момента, как Николай Львович заговорил об оценке в аттестат. Вчера еще она душу бы продала за «пятерку», но сегодня... Сегодня ей мерещился Костя Филатов. Она не готова. Не готова — с головой окунуться в эту глубокую черноту, густую и тягучую. Обратного пути не будет — только до конца, только с голосом Кости в ушах и ложью, застрявшей где-то в глотке. Её затошнило — она с отвращением отодвинула от себя тарелку с оставшейся едой. Настя этого не заметила.

— Наверное, ты права, — Настя даже как-то погрустнела (она уж очень хотела золотую медаль).

Кирилл поймал Антона, когда тот уже подходил к мужскому туалету. Булатов аккуратно вложил ему в ладонь смятую купюру. Яшин кивнул и уже было ускользнул, но Кирилл неожиданно сжал его ладонь и притянул поближе к себе — Антон даже согнулся от боли. Друзьями они никогда не были — просто слишком часто их интересы пересекались, и на этих точках пересечения держалось их шаткая недодружба. Оба понимали, обоим было комфортно.

— Слово, Яшин, хоть одно слово скажешь — и от тебя мокрого места не останется, — процедил Кирилл сквозь зубы, тряхнув руку Яшина так, что она чуть не вылетела из плечевого сустава.

— В твоем положении, Кирюш, угрожать невыгодно, — прохрипел Антон, выдавив ухмылку.

Кирилл, чтобы не привлекать лишнего внимания, затолкал болтуна в туалет и там уже скрутил руки ему за спину, хорошенько стукнув его о холодную стену. Силы у него не занимать — Яшин взвыл, как раненый волк, и покраснел.

— Тебе, Тоша, язвить тоже невыгодно. Повторить или дошло?

Антон не ответил — он слабо простонал. Кириллу этого вполне хватило, и он отпустил несчастного.

Через несколько часов Яшин принес ему пачку сигарет и круглую коробочку с ярким логотипом. Они обменялись недоброжелательными взглядами и разошлись. У Кирилла после разговора с Шороховым нога заболела еще сильнее, и ему требовалась огромная порция никотина (эта нужда плавно перетекала в банальную зависимость, но ему было все равно). Он долго курил у окна и каждые несколько секунд махал ладонью: гнал едкий дым на улицу и не пускал его датчикам. Смешно, наверное, звучит — но он правда рассчитывал на Антона и его гибкие мозги. Стереотип и глупых спортсменах — отвратительная провокация, но сейчас Кирилл просто не знал, как ему быть. Он достал телефон и открыл папку с недавно удаленными фотографиями. Восстановил три.

Атмосфера в лицее стояла до тошноты промозгло-могильная. Курсанты жалели убитого и боялись убийцу: перспективна того, что виновник спокойно бродит в этих стенах, только нагнетала. Девятиклассницы вовсе шарахались от каждого звука. Учителя и наставники сохраняли завидное спокойствие и уверяли, что полиция уладит все в самое ближайшее время.

Этой ночью Соня спала плохо: она несколько раз просыпалась в холодном поту и с немым криком на губах. Она зарывалась в одеяло и надеялась там просто задохнуться уже наконец.

Вторник — день памяти. Все должны были надеть черное (впрочем, день памяти не особо отличался от обычных будней) и в нужное время собраться перед главным корпусом: директор приготовил «достойную» поминальную речь. Соне казалось, что этот чертов день памяти она не переживет. Несите второй гроб: она готова лечь хоть сейчас. Настя заметила её состояние.

— Ты как, в порядке? — спросила она, коснувшись её плеча.

— Да, конечно, почему я должна быть не в порядке... — как-то рассеянно ответила Соня.

— Ну, Костя же...

— Насть, не беспокойся, — Соня немного улыбнулась.

Соня сказала Насте, что догонит её немного позже: ей надо было еще найти туфли. Но по дороге к выходу, она завернула в первый попавшийся кабинет, закрылась там и, обхватив лицо руками, тихо заплакала. Она сползла на пол, и горячие слезы упали ей на новую черную юбку. Соня дрожала всем своим худеньким телом и никак не могла остановиться, словно от нее это вообще не зависело. Рыдания, почти беззвучные, шли изнутри, из-за ребер, и рвались наружу так отчаянно, что становилось больно. Заболоцкая почувствовала, как лопнула мозоль на пятке — она сняла туфли и со всей силы швырнула их в стену. Скромный макияж поплыл и остался на рукавах тонкой блузы, но ей было все равно. А ведь никто не предупреждал, что потом будет вот так — её коробит, ломает, рвет. «Прости, прости, прости», — лезет вслед за рыданиями. Вылезает — летит в никуда. Поздно, Заболоцкая, слезы лить. Кашу заварила — расхлебывай.

Архипова ждала её прямо у двери (Соня вздрогнула от испуга). Она молча повела подругу в туалет, где салфеткой стерла все это недоразумение с её лица и поправила ей длинную темную косу. Через пять минут Настя принесла новые (свои) туфли: у тех, что Соня несла в руках, сломались каблуки. Настя понимающе улыбнулась и сказала: «Все пройдет и по-настоящему будет в порядке». Соня не верила в целебную силу времени, но верила Архиповой.

Они пристроились где-то в самом углу, подальше от директора с микрофоном. Соня пропустила мимо ушей почти все, что он говорил: она глядела на людей вокруг и думала о чем-то своем.

Она почувствовала невероятное облегчение, когда траурные дни закончились и началась рутина. Каждый раз, проходя мимо Николая Львовича, она останавливалась и вела с ним какой-то странный беззвучный диалог, в конце которого он обязательно загадочно улыбался, а она морщила нос. Право — это невероятное количество теории и невозможная практика. Шорохов ко всему прочему добавлял свое фирменное «я ждал чего-то большего». Соня негодовала неистово. Слишком много всего скопилось в её голове. Азарт и страх боролись за первенство.

Костя Филатов слушал старую музыку, терпеть не мог Гоголя и всегда вставал в шесть утра. Он был сыном майора и действительно хотел пойти по его стопам. Мать души в нем не чаяла, как и почти все лицеисты и учителя. Костя Филатов — это нечто светлое, солнечное, воодушевляющее, чего так не хватает этому миру. У Костя в жизни все шло неестественно хорошо: прекрасная семья, прекрасные оценки, прекрасные перспективы, прекрасная девушка — все сладко и сахарно. Даже те, кто знал его достаточно близко, не могли обнаружить ни одной бреши в его сахарности. Соня видела Кристину четыре раза: каждый раз она улыбалась, откидывала назад светлые волосы и целовала Костю в щеку. Кристина раньше жила в Казани, но недавно переехала в Москву — Костя стал светится еще ярче, если такое вообще возможно. Кристина чем-то походила на Полю, но была немного тоньше и намного вежливее. Кристина Соне даже понравилась, потом стало как-то все равно. Кристина точно будет на похоронах — Соню скорее даже не пригласят. Остальных тоже.

— Батюшки, неужели явился! — воскликнула Анна Сергеевна.

Соня вернулась в реальность — Костя исчез. Она подняла голову с парты и обернулась: Донских долго в проходе не задержался и сел на одну из свободных парт заднего ряда.

— Объяснишься, где шатался целый месяц? Уроки истории тебе больше не нужны?

— Я отчитался перед лейтенантом Шороховым. Вам объяснять я не обязан.

Соня видела, как у Анны Сергеевны на лбу вздулась вена. Учительница назвала Донских «наглецом» и «последним хамом» и продолжила вести урок с испорченным настроением. Спасибо, Руслан, удружил. Соня изредка поглядывала в его сторону: он отбивал ритм правой ногой, слишком сильно сжимал ручку и через каждые пять минут проверял телефон.

Со звонком он сорвался с места и исчез почти сразу. Соня не успела ничего сообразить и просто ринулась за ним, едва поспевая, прячась за чужими спинами. Сердце в груди колотилось так, будто сейчас обязательно должно произойти что-нибудь очень плохое. Руслан ни разу не обернулся, но это только больше добавляло паранойи: словно у него глаза были на затылке. Он ловко обогнул двух учителей и выскользнул на улицу через черный ход под лестницей. Соне пришлось замедлиться: Георгий Николаевич спросил, ждать ли сегодня её на стрельбе — она пообещала, что придет, и, отделавшись от него, тоже юркнула под лестницу. Дверь была приоткрыта, и оттуда доносились негромкие голоса: Руслан говорил с Антоном. Соня затаила дыхание и прислушалась, вжимаясь в тень пыльной лестницы.

— Сколько тебе надо на этот раз?

— Два.

— Русик, ты что-то увлекся. У меня ведь еще есть клиенты. Только они реально платят.

— Назовешь меня так еще раз, я засуну эту зажигалку тебе в...

— Ладно, ладно. Отдаю последние два. За новым товаром только на выходных.

— Охрану усилили?

— Еще бы. Нам повезло, что курить можем выходить.

— Хреново.

— Мы ведь держимся вместе, да?

— Вместе — это значит ты и я. Мне Войтко не сдалась от слова совсем.

— Войтко сама по себе, не парься. Ты как вообще после всего?

— Не задавай лишних вопросов.

— Шорохов совсем умом тронулся. Но идея полезная. Будешь участвовать в этом?

— Не задавай лишних вопросов, Яшин.

Соня дернулась слишком неестественно и слишком заметно: она успела выскочить из-под лестницы и окунуться в гущу коридорной толпы, но её истеричный взгляд и неумелая координация выдала её с потрохами. Руслан пристально посмотрел на нее, но ничего не сказал и спокойно прошел мимо: от него несло сигаретным дымом и отборными неприятностями. Она выдохнула, но унять слабую дрожь в коленях получилось не сразу. Теперь болезненное жжение где-то внутри, вызванное плохими предчувствиями, значительно усилилось. Шестеренки крутились-вертелись, а сомнений и вопросов становилось все больше: целый месяц Донских где-то пропадал, вернулся накануне убийства, поссорился с Николаем Львовичем, вел себя чересчур странно и отчужденно (даже для себя), еще и эти непонятные разговоры с Яшиным. Что-то тут нечисто. Антон «всегда мутит что-то», как очень точно выразилась Архипова. Но Настя не учла одну очень важную деталь: за спиной Яшина всегда зловещей черной тенью стоит Руслан. Что вообще о нем известно? Они учились вместе с девятого класса, но знала она его только отдаленно и расплывчато. Руслан Донских прибыл в лицей по неизвестной причине и раньше числился в той же школе, где и Настя с Антоном. Оценки средние, огромное количество прогулов. Жил один с матерью. Поговаривают, что у него уже были проблемы с законом, от которых его умело отмазали Антон со своим отцом. Натворить в лицее он успел много всего, но каждый раз ему удавалось выпутываться из проблем. Если что-то происходит, то обычно с его подачи.

— Я возьмусь за задание, — невзначай сказала Соня, когда они шли на стрельбу.

— Но ты ведь... — сначала не поняла Настя.

— Передумала. Что-то и правда не так.

Стрелять Соня не любила. Она не умела держать пистолет так, чтобы не дрожали руки, и целилась неправильно, сколько бы её не учили. А ведь это только пневматика — что тогда будет с огнестрельным? Заболоцкая искренне надеялась, что ей не придется прикасаться к огнестрельному оружию. Журналисты такое точно не практикуют. Лучше всех стрелял Кирилл. Соня смотрела на его широкую спину и представляла, как бы на нем хорошо смотрелась настоящая полицейская форма. Руки его были твердые, как камень — такими ведь и нож в чужую грудь загнать не проблема. Её передернуло, будто она покойника увидела. Кирилл передал ей пистолет и легонько похлопал по спине большой ладонью. Костя жил в комнате Кириллом.

Соня выстрелила три раза — все мимо. Георгий Николаевич недовольно цокнул и записал что-то в свой старенький блокнот. Она передала пистолет Насте с таким лицом, будто этот ствол переносит чуму, и села на лавочку, жмурясь от солнца. Солнце светит — а Костя Филатов не светится.

— Руслан, пожалуйста, мне очень надо, я прошу, — хныкала Полина, мешая Донских целиться.

— Войтко, сгинь, задолбала, — прорычал он, зажмурив один глаз.

— Но Тон сказал, что ты...

— Вот к Тону и иди, пусть разбирается.

— Умоляю, Руслан, — оно подошла совсем близко, но в её сжатых движениях читался страх (она боялась его, как огня, ничем не отличаясь от большей части лицеистов).

— Я не делаю одолжений.

Поля не успела открыть рот: Руслан выстрелил три раза подряд, бросил пистолет на пожелтевшую траву и ушел, не дожидаясь учителя. Соня глянула ему вслед ровно в тот момент, когда он обернулся. На одно несчастное мгновение их глаза встретились — а Заболоцкой уже хотелось спрыгнуть с крыши. Руслан убрал черные влажные волосы со лба и скрылся в тени деревьев. Георгий Николаевич с удивлением смотрел то на красные цели, то в свой блокнот: Донских сдал этот зачет даже лучше Кирилла, поразив все три цели с впечатляющей точностью. Полина пришла в себя, поправила пучок на голове и подошла к подругам, натянуто им улыбнувшись. Соня видела, как она нервозно сняла и надела свое кольцо ровно одиннадцать раз.