Герои нашего времени

— Яшин, еще раз повернешься к Архиповой, я тебя за дверь выставлю!

Анна Сергеевна сегодня была в паршивом настроении. Мало того, что дала внеплановую проверочную, так еще и по кабинету туда-сюда расхаживает, высматривая несчастных списывающих, как озлобленный коршун маленьких мышек. На голове у нее вместо привычного пучка красовалась пышная укладка с проглядывающей сединой, а вместо очков она надела линзы и накрасила ресницы. Можно было догадаться, что на субботу у нее были совсем другие планы, но её отгул отменился из-за внезапно заболевшей Марьи Владимировны. Наверняка Анна Сергеевна теперь возненавидит её за слишком слабый иммунитет: начало осени — а она уже свалилась с гриппом! Анна Сергеевна все вышагивала между партами и делала замечания каждому второму. Никиту Харькова она выгнала почти сразу, когда он внаглую открыл тетрадь.

— Яшин, ты у меня вот уже где! — она провела большим пальцем по шее, прямо у горла.

— Так выплюньте, Анна Сергеевна, я не обижусь, — он ответил абсолютно спокойно.

Учительница покраснела и теперь уже указала на дверь. Антон пожал плечами, сдал ей пустой листок и, беззаботно что-то насвистывая себе под нос, вышел из класса, как будто этого и добивался. Соня проследила за его уходом и вернулась к работе. Она ответила почти на все вопросы и рассчитывала хотя бы на «четыре». Анна Сергеевна случайно сломала в точилке карандаш и со злостью швырнула его в мусорное ведро (не попала и едва не зарычала). Учитывая её недружелюбный настрой, даже «три» можно было считать почетным результатом. Соня скучающе огляделась вокруг: «сокамерники» пыхтели над работой и не отвлекались. В окне, выходящем в коридор, она заметила Яшина, который, проходя мимо, подмигнул ей и показал средний палец отвернувшейся в другую сторону Анне Сергеевне. Соня невольно хмыкнула. Она была уверена, что Антон вылетел бы отсюда на второй неделе учебы, если бы его отец не был директором. Все они поступили в Первый московский военно-полицейский лицей после восьмого класса. Два года они жили в этом огромном здании, больше похожем на старинный особняк. Остался всего один года, а дальше — слепая свобода (сплошная неизвестность). Они разлетятся по военным или полицейским академиям, университетам, хотя большинство из них даже здесь, в лицее, оказались вовсе не по своему желанию. Яшина, разумеется, притащил отец: он хотел держать сына перед глазами и обучить его дисциплине и порядку (к его великому сожалению, не вышло). Соня перевела взгляд на Настю, сидящую рядом, склонившуюся к своему листку. У Насти Архиповой была только больная бабушка. Больная бабушка есть, а денег денег. Военно-полицейский лицей — это неплохой способ получить поддержку и средства от государства. Соню сплавил отчим. По спине у нее пробежали крупные мурашки от нахлынувших воспоминаний.

— Заболоцкая, ты чего ворон считаешь? Закончила?

— Да, — вернувшись в реальность, ответила Соня и протянула учительнице свою работу.

Противный звонок резанул по слуху, и ученики нехотя поползли сдавать листочки. Анна Сергеевна глядела на них с раздражением: она наверняка уже представляла, как будет выводить красных лебедей. В субботу, хвала небесам, у них было всего три урока, и третий как раз наконец закончился. Соня и Настя сегодня планировали съездить в город и пройтись по торговому центру, поэтому они тут же побежали в комнату, чтобы собраться. Они жили в правом крыле главного корпуса, где и все девчонки (мальчики — в левом). Подниматься пешком на третий этаж они привыкли, но это все равно иногда немного напрягало, особенно когда автобус отходил через десять минут, а они абсолютно не готовы. Яшин вырос перед ними очень уж внезапно.

— Девчули, я с вами, у меня в Москве дельце есть одно.

Он приобнял Настю за плечи, но она сразу сбросила с себя его руку и поморщилась. Она не выносила его присутствия: с Яшиным у них велась холодная война еще с седьмого класса, когда они учились вместе в математической школе. Соня тогда вообще жила на другом конце Москвы, но за два года в лицее сама убедилась, что Яшина приятным человеком назвать нельзя было.

— Нас в свои дела не вмешивай, — фыркнула Архипова.

— Ась, ну ты чего, из-за вчерашнего злишься? Я ведь пошутил...

— Я не Ася, это во-первых. Во-вторых, ты мне волосы подпалил! Зашибись, смешная шутка!

Она вся побагровела, и лицо её стало почти такого же цвета, как её кудрявые рыжие волосы, которые ей пришлось подстричь из-за того инцидента.

— Мы и так опаздываем, Яшин, отстань, — Соня оттолкнула Антона подальше от Насти.

Они хлопнули дверью комнаты прямо перед его носом, и только тогда он все-таки ушел. Первым делом они избавились от ненавистной формы, от которой постоянно чесалось все тело. Архипова жаловалась, что у нее аллергия на этот материал, но никто и слушать её не стал. Пару раз она пришла на урок без формы — ей сделали письменный выговор. Тогда она смирилась, но не перестала всем жаловаться и хаять форму самыми нелестными словами. Соня тоже не была в восторге: она слишком привыкла к джинсам, кроссовкам и толстовкам, и переключиться было довольно сложно. Черные брюки, черная рубашка, черные туфли — все максимально просто и скучно. На отдельных военных дисциплинах и дисциплинах, требующих физического участия, им было приказано надевать специальных камуфляжные костюмы и берцы.

На автобус они успели, а Яшин, который оказался уже внутри, даже занял им места. Поворчав, Настя все-таки согласилась сесть перед ним. Антон начал курить, и водитель погрозил ему кулаком. Сигарету пришлось выбросить в окно по дороге, а, чтобы не было скучно, он принялся донимать Настю. Но вскоре к нему подсел Кирилл и заговорил о чем-то.

В город им было разрешено выезжать только на выходных, если нет никаких важных собраний. В этот раз собрание наметили на воскресенье, и субботний вечер был свободен.

Настя с Соней долго гуляли по «Афимоллу»: они накупили туфель, кроссовок, обыкновенных кофточек, даже пару шляп и по одному платью. Зачем? Просто хотелось. Хотелось хотя бы у себя в комнате перед зеркалом выглядеть, как нормальный человек, а не курсант Первого лицея. Соня в тайне надеялась, что после выпуска ей удастся поступить куда-нибудь — хоть куда-нибудь! — на журналиста. О мечтах избавиться от перспектив служить государству она никому не говорила, даже Архиповой. Среди лицеистов (учителя их уже называли курсантами) вообще было мало тех, кто по-настоящему хотел надеть погоны. Соня знала, что погоны отдавят ей плечи.

— Как думаешь, будет на собрании этом что-то важное? — спросила Соня, когда они шли осенней вечерней Москве, блуждая по старым, но невероятно красивым улочкам.

— Вряд ли. Опять лекции о безопасности, о будущем, о мерах наказания... Я не пойду, наверное.

— Я тоже не собиралась. Слиняю через черных ход, с братом лучше время проведу.

Дане недавно исполнилось пять, и он активно требовал внимания, которого ему так не хватало: отчим с матерью постоянно пропадали на работе, а с бабушкой ему было невыносимо скучно. Соня обожала брата: его звонкий детский смех, хитрые кукольные глазки и зубастую улыбку (передние зубы у него очень смахивали на кроличьи). Даня был очень капризным, но любил сестру он до такой степени, что готов был отказаться от всех своих капризов и истерик.

По дороге обратно в лицей Яшин все-таки беспардонно втиснулся в их разговор, и им не оставалось ничего, кроме как слушать его и кивать головами. Антон сегодня был поразительно веселый — он даже очки надел не обычные черные, а свои праздничные, с золотой оправой.

— А что за праздник сегодня? — спросила Соня, постучав по этой самой золотой оправе.

— Жизнь хороша, жить хорошо — вот и весь праздник!

Яшин не очень аккуратно потрепал девчонок по волосам, и они подозрительно переглянулись. В последний раз, когда он пребывал в таком хорошем расположении духа, он стащил из отцовского сейфа новенький коллекционный пистолет и пытался впарить его Кириллу за большие деньги. Кирилл уже был готов пойти на эту сделку, но им помешали, и оружие было возвращено на свое законное место. Никто не знает, как тогда отец наказал Антона, но после того случая он неделю не появлялся на уроках. Мораль истории такова: Яшин счастлив только тогда, когда задумывает авантюру. Соня побоялась спрашивать, что за дело его ждало в Москве (так она могла быть косвенно замешана).

Они вернулись к лицей к десяти вечера, почти к самому отбою. Едва только они ступили за порог, к ним подлетела Полина: яркий фиолетовый макияж поплыл, глаза пылали безумной яростью, и все лицо её было искажено в звериной гримасе. Поля обычно была красивой. Нельзя сказать, что сейчас она выглядела некрасиво — просто немного странно и необычно. Краем уха Соня слышала, что сегодня к Поле должен был приехать молодой человек из Петербурга. Наверное, почти все лицеисты знали, что Полина Войтко спит с Антоном Яшиным. Никого уже не удивляла такая расстановка приоритетов и сумбурность её личной жизни — вопросов тоже никто не задавал. Соня даже почти перестала испытывать отвращение, но общаться с Полей все равно не горела желанием. Полина вовсе не обратила внимания на девушек — она сразу схватила Яшина за руку.

— У меня был паршивый день. Пошли.

Антон даже не успел возразить (хотя Соня очень сомневалась, что он собирался сделать это). Поля потащила его за собой, и они скрылись на лестнице. Настя сделала вид, будто её сейчас стошнит.

Соня с Настей тихо прокрались мимо кабинета Николая Львовича: им хватило наказания на прошлой неделе (на руках до сих пор остались мозоли от жесткой железной швабры).

Николай Львович вел у них право и по совместительству был вторым завучем. Он носил серые костюмы и никогда не надевал галстука, пил ровно три чашки крепкого черного чая в день и никогда не ставил «пятерки» на зачетах. Но его сдержанная строгость переплеталась с избирательным пониманием, однако, даже несмотря на некоторую его отзывчивость, порой он очень раздражал учеников: своей принципиальностью, острым языком и удивительной проницательностью. Николаю Львовичу перевалило за сорок, но его привычная улыбка придавала ему какой-то особенной моложавости, даже редкая седина у висков не портила общую картину.

Когда подруги миновали злосчастную высокую дверь с позолоченной табличкой, из кабинета вдруг послышались голоса и шаги. Соня рефлекторно спряталась за ближайшей колонной и резко потянула на себя Настю, которая не знала, куда деться.

Колонны на первом этаже были повсюду — Соне даже казалось, что их чрезвычайно много. Белые ребристые колонны будто поддерживали потолок, который смахивал на одну большую арку. Арки на первом этаже тоже имелись — у актового зала. Пафос фонтанировал буквально отовсюду.

Дверь кабинета враждебно распахнулась, и оттуда кто-то вылетел, как ядро из пушки. Сначала, когда подруги синхронно боязливо выглянули из-за колонны, они его не узнали, потому что особо никогда и не контактировали с ним и не видели его вблизи. В последний месяц он вовсе не появлялся в лицее: учителя злились и ругались, ученики шептались. Где он, что с ним, чем он занимается — никто не знал. Скорее всего один только Яшин мог иметь какое-то представление. Настя старательно тянула шею, и её пышная шевелюра лезла Соне в глаза. Соня недовольно сказала ей что-то, и они бы так и продолжили тихо пререкаться, если бы не раздался голос:

— Донских, я предупреждаю тебя в последний раз! — Николай Львович звучал грозно.

— Клал я на ваши предупреждения.

— Перед тобой старший по званию, курсант! — Николай Львович начинал закипать (что для него несвойственно).

— Клал я на ваши предупреждения, товарищ лейтенант, — слова эти он практически выплюнул.

На этой кульминационной ноте их милая беседа завершилась: Донских, не дождавшись очередного высказывая учителя, развернулся и зашагал прочь. Соня замерла и вжалась всем телом в холодную колонну. Настя зажмурилась и схватила её руку, как маленький ребенок. Донских прошел совсем близко: поворот головы его был едва уловимым, взгляд — молниеносно быстрым. Он увидел их, но даже не стал останавливаться — решительно прошел мимо, больше не оборачиваясь. Когда Николай Львович, что-то недовольно пробурчав, вернулся в кабинет и замок его щелкнул, Соня рванула к лестнице, и Настя поскакала за ней. Они не попались чудом. Донских, конечно, этим чудом они решили не считать — просто судьба им немного подсобила.

В воскресенье погода испортилась. Ветер нещадно гнул деревья и свистел сквозняками, а к вечеру началась самая настоящая гроза, масштабная и страшная. Стены лицея содрогались от мощных ударов грома, когда в актовом зале собрались ученики — слушать директорскую речь. Молния пару раз была настолько близко, что какая-то девчушка даже взвизгнула на весь зал (её успокоили). Директор говорил долго и нудно: о последнем учебном годе, о предстоящих экзаменах, о строгом соблюдении дисциплины, о гордости Отечества. Его почти никто не слушал: младшим классам это было совсем неактуально, старшим — просто неинтересно. Ребята завороженно смотрели в окна, где гремела буря, хлестал дождь и умирали пустые надежды.

Первым уроком в понедельник поставили биологию, которая совсем никому не сдалась. Но Соня пообещала себе, что сходит хотя бы пару раз, как и Настя. Удивительное дело: сегодня их класс на биологии был полным составом (наверное, такое обещание себе дала не только Соня). Елена Викторовна решила повести их во двор, чтобы исследовать какие-то цветы, но сначала ей нужно было взять ведро и лопату: эта женщина опять придумала что-то «оригинальное», пытаясь разнообразить свои уроки и занять каждого ученика. Такие её попытки все принимали отнюдь не положительно. Всей толпой они поплелись за Еленой Викторовной к подсобке.

— Я тут единственная, кто любит биологию, но, если мы не покончим поскорее с этими дурацкими растениями, Ленка меня потеряет, — заявила Настя.

Архипова раньше мечтала стать врачом. Наверняка и сейчас она грезит об этом, только теперь уже совсем тихо, втайне ото всех: стыдно ученице военно-полицейского лицея думать о таком. Она не видела себя врачом даже в каких-нибудь военных госпиталях или полицейских участках: ну не её это все! Ей хотелось сидеть в своем кабинете, белом и чистом, с высокими окнами и идеально чистым полом — в какой-нибудь новенькой больнице, где она могла бы помогать обычным людям. Колючая Архипова на самом деле была самым добрым человеком на всем свете — так думала Соня, когда смотрела на её круглое веснушчатое лицо с нахмуренными тонкими бровями.

— Сигарета есть у кого-нибудь? Я пачку в комнате оставил, — с ними поравнялся Кирилл.

Он все еще немного прихрамывал, хотя его бедро уже было окончательно здоровым: лицейский врач сказал, что это нечто фантомное — всего на всего психосоматика, как у доктора Ватсона. Кирилл больше не мог играть в футбол и делал вид, что его это почти не волнует. Почти. Почти получалось. Когда он занимался спортом, о курении не могло быть и речи. Теперь все по-другому.

— Мы с Сонькой бросили, — гордо сказала Архипова.

— У Яшина точно есть, — Соня махнула рукой куда-то в сторону.

Антон шел с Полей. На шее у обоих красовались яркие малиновые отметины, которые они старались спрятать, подняв воротники рубашек. Настя усмехнулась, понаблюдав за этими жалкими попытками, Соню они тоже изрядно позабавили. Если Николай Львович застанет их в таком виде, он влепит им по выговору и опять вручит швабры: его излюбленным наказанием было мытье полов. За сладкой парочкой плелся Донских, угрюмый и слишком уставший. Волосы у него были слегка влажными: видимо, он проспал и не успел их высушить после душа. Тяжелая, видимо, выдалась у него ночка. Его возвращение не осталось незамеченным: народ его сторонился, хоть и кидал в его сторону заинтересованные взгляды. Донских шепнул что-то Антону, и Поля замедлила шаг, боязливо отшатнувшись от него. Яшин не стал этому препятствовать.

Елена Викторовна уже пять раз дергала за ручку, неестественно выгибаясь, чтобы использовать все свои оставшиеся к шестидесяти годам силы. Дверь в подсобку всегда открывалась очень туго: даже без закрытого замка ручка заедала. Но никто не обращал внимания на бедную женщину: некоторые наверняка даже не заметили, что уже спустились на первый этаж. Наконец ручка поддалась, и дверь с характерным скрипом распахнулась, стукнувшись об стену. Но вместо швабр, ведер, лопат и бутылок с химией на пол, прямо перед побледневшей Еленой Викторовной и всеми учениками одиннадцатого «А» рухнуло нечто совершенно иное. Настя вскрикнула.

Костя Филатов лежал на спине и не двигался. Он походил на неживую тряпичную куклу со стеклянными глазами. Живым он и правда не был. В районе груди, на голубой толстовке, расположилось гигантское кровавое пятно, ставшее уже какого-то грязно-коричневого цвета. Елена Викторовна едва не грохнулась рядом с ним в обморок. Она пронзительно закричала.

Сразу стали сбегаться люди: другие учителя, завучи, скоро подоспел даже Сергей Анатольевич, директор. Лицеистов расталкивали люди в форме, но Соня не могла сдвинуться с места и оторвать глаз от позеленевшего безжизненного лица Кости. Ком подкатил к горлу, живот скрутило — стало тошно. Архипова зажимала рот рукой, боясь, что разрыдается при всех. Яшин уронил очки, которые снял, чтобы показать Поле именную гравировку. Поля еле держалась на ногах. Кирилл схватился за голову и что-то шептал себе под нос. Донских же глядел настороженно, ровно, почти не моргая. Он сжимал челюсти так, что по скулам заходили желваки. Больше Соня ничего не смогла уловить: перед глазами все поплыло, а земля будто закружилась-завертелась.

Занятия отменили. На биологию Соня больше ни ногой. К двум часам объявили общий сбор в актовом зале: строго-настрого наказали явиться всем, иначе будет полагаться наказание. Лицеисты выстроились в несколько шеренг и стояли смирно, ожидая дальнейших приказов. Все шептались, кто-то даже плакал (наверное, из младших классов). В центр зала вышел Сергей Анатольевич, и Антон мгновенно закрыл рот. По обе стороны от директора встали Николай Львович и Алексей Петрович. Директор, невысокий человек с тяжелым устрашающим взглядом и брежневскими бровями, прокашлялся и начал говорить.

— Отставить панику, курсанты. Следующие три дня объявляю траурными. Далее все как обычно. Я не был готов к такому, как и вы все, поэтому пока говорю очень резко и нескладно. Завтра я произнесу достойную речь. Достойную речь для Константина Филатова. А пока я обязан сделать одно-единственное заявление, — он затормозил и снова кашлянул.

Соня поежилась: директор словно смотрел прямо в глаза каждому из лицеистов. У нее задрожали руки. Настя рядом дышала слишком шумно — Соня чувствовала её неудержимое волнение. Антон, стоящий в другой шеренге, перед ними, переминался с ноги на ногу. Соня дернулась: ей показалось, что где-то между рядами раздался тихий голос Кости — у нее закружилась голова.

— Те, кто вчера отсутствовал на собрании, должны немедленно пройти в кабинет к Николаю Львовичу и объяснить причину. Настоятельно рекомендую говорить все как есть. Следствие проверит. Итак... — ему передали синюю папку, и он сначала замешкался.

У Сони вспотели ладони, а голос Кости все еще звенел в голове. Голову теперь просто разрывало.

— Анастасия Архипова, Кирилл Булатов, Полина Войтко, Руслан Донских, Софья Заболоцкая, Антон Яшин, — директор помрачнел, когда произнес имя своего непутевого сына.

Сглотнув слюну и почувствовав горечь, Соня на ватных ногах вышла из шеренги строевым шагом и встала прямо напротив Сергея Анатольевича. Она старалась не замечать волну шепота и подозрительных взглядов, да и стараться приходилось не так сильно: в висках пульсирует, а глаза вот-вот скоро вылезут из орбит склизкой кашей. Она сжала кулаки до такой степени, что ногти больно впились в ладони. Справа от нее выросла Настя, такая же никакая, растерянная и перепуганная. Остальные медленно подошли к ним. Соня, ничего не соображая, оглянулась вокруг: Кирилл держался за хромую ногу, Поля теребила русый локон, Антон усиленно изображал невозмутимость, Руслан сложил руки на груди и сверлил пол глазами.

Николай Львович повел их за собой, и они шли пошатываясь, и этот их короткий строй походил на похоронную процессию. Невидимый гроб с холодным телом их бывшего друга, по обыкновению общительного и дружелюбного Кости Филатова, лежал на их напряженных плечах.