pain

Тишина, давящая на уши – напрягает. Я слышу, как сильно бьётся моё сердце. Я слышу, как на улице проезжают машины – спешат домой, где их ждёт тёплый ужин и любящая семья.

А я сижу в темноте, прижав колени к груди, забившись в угол, чувствуя, как страх сдавливает все мои органы.

Эта душевная боль, она уже давно не воспринимается, как душевная, я чувствую её на физическом уровне.

Внизу, в прихожей, хлопает дверь, и я вздрагиваю, чувствуя, как слёзы текут по щекам.
Кажется, словно это никогда не кончится.
Неужели, я не заслуживаю нормального отношения?
Нет, я не накручиваю себя, я точно знаю – что сейчас произойдёт.

Я слышу тяжёлые шаги Тейта на лестнице.

Закрываю глаза.

Если не видела, значит, не считается.

Я превращаюсь в один сплошной слух.

Дверь скрипит, его тяжелые шаги раздаются по всей комнате, я не в силах распахнуть глаз.
Кровать слева от меня прогинается, я чувствую, как все моё тело напрягается.
Его холодная рука касается моего бедра, и я вздрагиваю.

– Скучала? - Я чувствую как его губы прижимаются к моей шее.

Желудок неприятно сжимается – это отвращение, и я не могу понять к кому испытываю его: к Тейту или к самой себе?

– Мы сегодня по быстрому, я голоден.

Его пальцы расстегивают молнию на моих джинсах, а губы касаются моих.
Все моё тело трясётся, когда он тянет меня за ладыжки, заставляя лечь на спину.
Тейт стягивает с меня джинсы, я до сих пор не открываю глаз.

– Сколько крови, мм, - его язык проходится по моим свежим порезам на бедрах. И я задумываюсь о том, кто же из нас двоих более не нормален? Тот кому необходимо совершать каждый день насилие, кто обожает слабость своей жертвы, или тот, кто лежит, не двигаясь, давая психу издеваться над собой?

– Открой глаза, - в его голосе слышится гнев. Но я не слушаюсь, наоборот, зажмуриваюсь ещё сильнее. Он хватает меня за подбородок, грубо впиваясь в мои губы. – Открой.

Я не слушаюсь. Он наносит удар. Щека горит, но я не открываю глаз. Ещё удар, в этот раз кулаком. Я не слушаюсь, все ещё жмурясь.

– Дрянь. - Он сжимает моё горло, проводя языком по моей шеи. Быстро расстёгивает пуговки на моей рубашке, проводя языком по моим ключицам, затем между грудей.

Я испытываю неописуемое отвращение к самой себе. Я испытываю слабость. Хочется кричать, но я сжимаю губы в тонкую линию, когда язык Тейта останавливается возле резинки моих трусиков. Одним быстрым движением он снимает с меня, мешающую ему ткань.

Я слышу, как он возится с ремнем своих джинс, слышу, как он рвет фольгу, и достаёт презерватив.
Когда его руки грубо хватают меня за бедра, я не сдерживаюсь и вскрикиваю.

– Закрой пасть. - Он резко входит в меня и я сдавлено хнычу. Такое чувство, словно что-то разрывает тебя изнутри. В этот момент хочется просто не существовать.

Тейт раздвигает мои ноги, я смиренно лежу, хватаясь руками за простынь.
Тейт проводит языком в зоне декольте, грубо покусывая. Он знает где нужно кусать, чтобы не было видно следов. Он быстро двигается во мне, сдавливая свои стоны, а я хнычу, от боли.

Это почти ежедневный круг ада, который я обязана проходить. Вот только я никогда не смогу понять за что мне это. Нет, я точно это заслужила. Не знаю за что, но заслужила.

Когда Тейт издает гортанный звук, похожий на рык, я чувствую, как он изливается в презерватив. Я никогда не чувствовала удовольствия, во время секса с Тейтом. Это и сексом нельзя назвать. Это секс для Тейта и мучение для меня.

Он резко выходит из меня, и я с облегчением выдыхаю. Это уже не так больно, как в первый раз. Мне тогда было 15, и это был самый ужасный вечер в моей жизни. Я и раньше ненавидела себя, весь мир и боялась общества, но после той ночи – моя жизнь стала адом.

С того дня я больше походила на призрака, потерянного, всеми забытого призрака.

– Оденься, приведи себя в порядок и спускайся вниз, - он застегивает ширинку на своих джинсах. – Отец отвезет тебя на приём к доктору.

Тейт наклоняется ко мне, прислоняясь к моему уху:

– И помни, если хоть одна живая душа узнает: я расскажу и покажу всем, какая ты шлюшка.

Он кусает мочку моего уха и из моего рта вылетает ругательство, за что он ударяет меня по щеке и через секунду уходит.

Я продолжаю лежать, зажмурившись, сжимая простынь в кулак.

Моя жизнь – одна сплошная темнота. Как-будто на улице разбили все фонари, а луна больше не светит. На моей улице вечная, тёмная и холодная ночь. Я просто хочу покончить со всем этим, я должна. Но я продолжаю терпеть, уже почти третий год. И я ненавижу себя за это. Кажется, я ненавижу себя за все.

Жалкая.

Жалкая.

Жалкая.

Нужно встать. Иначе Оливер заподозрить неладное и придёт.

И что я буду говорить гребанному психотерапевту? Я могу обмануть его, сказать, что чувствую себя гораздо лучше. Но встречи с ним, это единственное время, когда я могу озвучить свои мысли, а не давать им убивать меня.

Быстро надеваю джинсы, застегиваю все пуговки на рубашки. Я ненавижу смотреть в зеркало, но нужно. Вдруг, этот придурок оставил следы, нужно их замазать. Да, следы есть. На щеке красный след, но на этот случай Тейт купил мне пудру и тональный крем.

Я долгое время надеялась, что я для Тейта лишь временная игрушка. Я была чем-то, на чем он мог вместить свою злость и агрессию, которой было в нем так много, что я два раза находилась на грани обморочного состояния, пока он насиловал и бил меня. Я не понимала откуда в нем это, пока не узнала, что мать Тейта бросила их и сейчас отказывается признавать, что Тейт её сын. Это напоминала мне моего отца.

Единственное, что я помнила о нем: тусклые серые глаза и та фраза, что он бросил, когда уходил от нас. Мне было тогда девять, но я хорошо запомнила те слова:

«Мне не нужна пьяница и шлюха жена, и уж тем более психически больная дочь. Я не собираюсь тратить на неё деньги, которые с трудом зарабатываю. Тебе плевать на неё, почему мне должно быть до этой маленькой сучки какое-то дело?»

И каждую ночь, лёжа в холодной кровати, захлебываясь в слезах и размышляя на тем, стоит ли завтра открывать глаза или лучше взять горстку таблеток, выпить – и все проблемы решены, я прокручиваю в своей голове эти слова.

И я понимаю, что лучше умереть, ведь я никому и никогда не приносила ничего, кроме хлопот. Это разрывает моё сердце и мой мозг. Но я, зачем-то, продолжаю жить.

– ... Откуда я знаю, может ты её в мотель возишь - трахаться, - голос матери и, сказанные ею слова, заставляют меня остановиться на середине лестницы.

– Да ты совсем сдурела, дура? - Оливер кричит на нее, отчего моё сердце сжимается. – Если бы ты хоть пару часов была трезвой, то заметила бы, что она больна. Ты бы заметила, что ей нужна помощь.

– Да мне... срать.

– Тогда не неси чуши, Вивиан.

Оливер стремительно выходит из кухни, и не заметив меня, идёт к входной двери. Но когда начинает обуваться, его глаза поднимаются ко мне, и я вижу в его золотисто-карих глазах жалость.

– Поторопись, Лаванда, - он небрежно бросает мне, выходя на улицу.

Моя мать думает, что я сплю с её мужем. Просто прекрасно, не правда ли?

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤHov Harry

– Хаз, тебя там к телефону какая-то Эстель зовёт, – Луи входит в мою комнату как раз в тот момент, когда я закручиваю косяк.

– Пошли её на хрен, - ухмыляюсь, поджигая самодельную сигарету.

– Разве это не твоя девушка?

– Она противная.

– Она горячая.

– Похуй вообще, - делаю затяг, – Миллион таких же шлюх вокруг, как она.

– Так что ей сказать? - Луи хмурится, размахивая руками перед лицом. Он ненавидит все, что связанно с наркотиками после того, как его старший брат чуть не сдох от передоза.

– Скажи, что я в душе или... Я не знаю, не мне тебя врать учить, Томлинсон.

Луи кашляет, и развернувшись, с недовольной миной на лице уходит. Но мне плевать – это мой дом и тут мои правила. Я приютил его, как лучшего друга, а он ещё носом воротит. Но я не мог отказать ему, потому что знал, что творится в его доме. Брат наркоман, отец пьяница и тиран, сёстры шлюхи, а мать его умерла пару месяцев назад. Этот мир такой грязный. Мне все таки кажется, что где то во вселенной, есть другая Земля, где живут по истине нормальные люди. А вот это место самый настоящий ад. Тут тебе и демоны, и круги ада, и наказания.

Комната наполняется пеленой дыма, я чувствуя, как все плывет. Я люблю ловить кайфы в своей комнате. Это словно другой мир, независимый от существования этой гнилой планеты, и людей, что там, за пределами этого дома – не существует. Мне нравится так думать, но когда через час я открываю глаза, я понимаю, что на самом деле это все тот же мир, все та же комната, где она делала меня счастливым. Хочется сбежать отсюда, хочется не видеть этих кричащих стен, которые показывают мне, что она действительно существует. Вот только мне больше не принадлежит.

«А все потому, что ты наркоман и мудак», – напоминает мне мой внутренний голос.

Глаза жжёт от слез, которым я почти никогда не даю волю. Так же, как и в этот раз.

Хватаю с кровати свою кожаную куртку и выбегают из комнаты, вниз по лестнице, в коридор.

– Ты это куда? - Луи появляется в прихожей, с кухонным полотенцем в руках.

– Погода хорошая, пойду прогуляюсь.

– Купи молока, закончилось, - его бледно-голубые глаза заглядывает в мои, и я знаю, что он уже понял почему я ухожу так стремительно. Я не должен ему ничего рассказывать, то, что что он знает, достаточно, чтобы, заглянув мне в глаза, Томлинсон понял – от чего я бегу.

Конечно же от самого себя.

Бесцельно брожу по улицам Спрингфилда, заглядывая в витрины магазинов. На город давно опустились сумерки. Часы на моём телефоне показывают 10 вечера. Людей на улицах почти нет, и это хорошо. Совсем не хочется видеть такие же грустные и уставшие лица, не хочется смотреть в тусклые глаза. Заглядывая в витрины каждого магазина, я нахожу там всего пару посетителей и унылых продавщиц. Но моё внимание привлекает лишь одна.

Это небольшой магазинчик семьи Братер, и внутри него, боком к Ветровоск стеклу стоит высокая, стройная, я бы даже сказал – худая, девушка, опустив голову, она увлеченно читает книгу, которая находится в её руках. Её серые глаза сияют непонятным мне блеском интереса и обеспокоенности. Я знаю её. Это Лаванда Фэйлин – заучка, псих-одиночка и социопатка.

Я никогда не видел её прежде за пределами школы: я вижу её два раза в неделю в классе по математике и иногда замечаю её в коридорах, разговаривающей с её братом. Но обычно в её глазах читается такая ужасная тоска, что хочет плакать, глядя ей в глаза. Но чаще всего я вижу в этих серых, напоминающих камень глазах, я вижу страх и панику.

Вспоминаю об указании Луи, и решаю зайти в этот магазинчик и купить молоко. Колокольчик над дверью громко звенит, и Лаванда поднимает взгляд, наполненный раздражения. Она явно не довольна, что кто-то отвлёк её от книги. Она отходит от полки с жвачками, и садится за кассу, не глядя на меня. Книгу кладет на свои колени, а глаза опускает на свои длинные, костлявые пальцы.

Я быстро беру с полки молоко и иду не кассу, захватив пару мужских журналов, банку пива и арбузную жвачку.

– Привет, - я слегка улыбаюсь ей, и она смотрит на меня так, словно я только что свалился с луны.

– Привет, - она едва слышно бубнит, пробивая, купленные мной товары через кассовый аппарат.

– Что ты читала, когда я зашёл?

Она удивлённо вскидывает брови, заглядывая в мои глаза, и я замечаю, что на её щеке есть небольшой синяк. Лаванда закусывает нижнюю губу и краснеет.

– Эм, ну... Роман, - на её бледных, пухлых губах на секунду сияет победная улыбка, но она словно спохватившись, одергивает себя и вновь становится серьёзной.

– И как же он называется? - Я никак не унимаюсь, а её щеки от чего то краснеют ещё больше.

– С вас 8$. - Она укладывает товар в бумажный пакет и ставит его передо мной. Достаю из кармана бумажник, и меня осеняет:

– Это «50 оттенков серого», да?

Ответом служит её потупившийся взгляд и красные щеки. Она выглядит мило.

Кладу перед ней 10$, она собирается дать мне сдачи.

– Это тебе на чай, - ухмыляюсь, а она глядит мне в глаза с неким подозрением. – Купишь вторую и третью часть. Книга захватывающая.

Во взгляде её серых, напоминающих камень, глазах читается усмешка. Что-то вроде: «Надо же, он умеет читать? Да ещё и чаевые оставил?»

Я не сильно обижусь, если она действительно думает так. Потому что я знаю - я мудак.

– Доброй ночи, Лаванда.

– Доброй ночи, Гарри.

Стремительно покидаю магазин, и шагаю по пустынным улицам в направлении к дому. Это не приятно, когда кто-то удивляется твоей вежливости и щедрости, но для меня это в порядке вещей. Я привык к тому, что меня боятся, уважают и хотят со мной переспать. Я привык получать внимание от каждого. А эта девчонка, чьё смущённо лицо до сих пор заставляет меня улыбаться краем губ, никогда даже со мной не здоровается. Я знаю её благодаря математики, которая проходит три раза в неделю. И иногда, я вижу Лаванда и её брата. Но я никогда не видел, чтоб её глаза так сияли, когда она в школе, чаще всего в них такая ужасная тоска, что заглянув в них, хочется плакать, или страх и паника.

Я слышал о ней от своего отца, он однажды разговаривал о ней со своим коллегой, на приём к которому она ходит.

Я не знал, почему меня вообще заботят её тусклые глаза или синяк на её щеке?

Гарри Стайлс не заботится о цвете глаз и выражении лица девушки.

Гарри Стайлс заботится о размере её груди и о её фигуре.

Я знаю чего я стою, именно поэтому все девчонки хотят меня. Учителя души во мне не чаят из-за денег моего отца и матери, а парни-сверстники по просту боятся того, кто два раза в неделю ходит на бокс и поднимает 100 килограмм от груди.

Кто-то назовет меня самовлюбленным и совершит ошибку.

Я шёл к этому слишком долго, преодолевая душевные надломы.

Так не было, пока она не ушла.