не отпускай

Соня

Он стоял передо мной — пьяный в хлам, шаткий, но упрямо держал мой взгляд. В уголке его глаза блеснули слёзы, и сердце моё сжалось.

— Глеб, ты чего?.. — почти шёпотом спросила я.

— Я дурак... Прости меня, пожалуйста... — его голос был таким грустным, таким искренним, что у меня самой по щеке скатилась слеза.

— Перестань, Глеб... — шмыгнув носом, сказала я, отводя взгляд.

— Я... я подумал, что ты к нему поехала... — пробормотал он неуверенно. — Ну вот, довёл тебя до слёз... Прости...

— Ну как я могла к нему поехать, если все мысли... ты занимал... — тихо прошептала я и бережно стряхнула слезу с его лица.

Он закрыл глаза на секунду. Будто боялся расплавиться под этим касанием. А я... я впервые за долгое время не чувствовала злости. Только усталость. И эту чёртову нежность, которую не вытравить никакими ссорами.

Он открыл глаза и снова посмотрел на меня — теперь будто тише стал. В нём всё ещё дрожала боль, но уже без злости. Только растерянность. Как у ребёнка, который натворил бед, но не знает, как всё починить.

— Я думал, ты уйдёшь, — прошептал он, — совсем. Что больше никогда...

Я положила ладонь на его щёку — горячую, немного влажную от слёз.

— Я не железная, Глеб. Мне больно, когда ты вот так... специально. Через других. Через девушку ,через ревность. Зачем?

— Потому что ты для меня — как нож, Соня. Любой шаг в твою сторону — и порез. Но я всё равно иду, — он чуть наклонился, лоб к моему. — Потому что без тебя ещё хуже.

Я прикрыла глаза. В груди было тесно. Слишком много всего. Обиды. Любви. Слёз. И желания просто обнять его, чтобы замолчал. Чтобы перестал себя ненавидеть. Чтобы понял: он не потерял меня. Пока нет.

Я шагнула ближе и обняла его.

Он замер. Потом сжал меня в объятиях, как будто боялся, что исчезну, если отпустит. Лбом уткнулся в моё плечо. Тихо, еле слышно, выдохнул:

— Не уходи.

— Я здесь, — прошептала я, — но ты тоже будь. Не наполовину. Не на ссору. Не на боль.

Он кивнул, не отрываясь.

И впервые за всё это время — стало по-настоящему тихо.

Мы стояли так долго. Кажется, время остановилось — как будто весь мир притих, оставив нас наедине с нашей тишиной, с нашими ошибками, с этой сложной, рваной связью, которая несмотря ни на что всё ещё держала нас рядом.

— Ты мёрзнешь, — прошептала я, чувствуя, как его руки дрожат.

— Только внутри, — хрипло усмехнулся он.

Я чуть отстранилась, посмотрела на него. Он выглядел разбитым — глаза покрасневшие, волосы растрёпанные, щёки вспыхнули от ветра и алкоголя. Но в нём не было злости. Только слабость и это редкое, почти незаметное желание быть понятым.

— Пойдём, — сказала я, беря его за руку. — Тебе нужно в тепло.

Он посмотрел на наши переплетённые пальцы и молча кивнул. Послушно пошёл за мной, будто потерянный пацан, который наконец нашёл дом.

Мы не говорили. На этот раз — не потому что ссорились, а потому что слов было не нужно. Всё было в взгляде, в шагах рядом, в тишине, которая не давила, а наоборот — лечила.

Когда мы дошли до подъезда, я остановилась, повернулась к нему.

— Я не прощаю тебя окончательно, Глеб. И не забываю. Но я рядом. Пока рядом. Потому что хочу понять... получится ли у нас не ранить друг друга, хотя бы раз.

Он молча кивнул, глаза стали чуть влажными, но на губах мелькнула лёгкая улыбка — без понтов, без бравады. Тихая. Настоящая.

— Спасибо, — сказал он. — Что не послала к чёрту.

— Ещё не вечер, — усмехнулась я.

Он засмеялся — по-настоящему, впервые за весь день. А потом медленно наклонился и поцеловал мою руку.

И в этот момент я поняла: как бы сложно ни было, я всё ещё верю в нас.

Мы поднялись ко мне домой и прошли в мою комнату. Глеб снял мокрые ботинки и сел на край кровати, встряхивая волосы, с которых капала вода.

— Ты весь промок, — сказала я, оглядывая его. — Сейчас дам тебе сухую одежду, а то простудишься.

Я пошла в комнату отца, взяла у него футболку и шорты, вернулась и протянула Глебу.

— Спасибо, — буркнул он, принимая вещи. Я заметила, как его взгляд немного затуманился, и он снова стал замкнутым, будто что-то давило на него.

Спустившись вниз, я пошла на кухню и поставила чайник. Время было позднее, и воздух в доме казался особенным — такой тишины, кажется, не было давно. Взглядом скользнула по чашкам и кружкам, и я невольно почувствовала, как внутри меня что-то начинает успокаиваться. Я знала, что все ещё не закончилось. Но хотя бы сейчас, хотя бы на несколько минут, было тихо.

Когда чайник закипел, я быстро наливала чай в две чашки. Когда я вернулась в комнату, Глеб уже был в сухой одежде, сидел на краю кровати и смотрел в окно. Его фигура казалась немного потерянной.

— Чай? — спросила я, ставя чашку перед ним.

Он кивнул, но не взял чашку сразу. Он продолжал смотреть в окно, погружённый в свои мысли. Я села рядом, не пытаясь нарушить тишину.

— Глеб, — тихо сказала я после паузы. — Ты знаешь, что ты можешь мне сказать всё, если хочешь. Это не надо скрывать. Я не буду осуждать.

Он вздохнул и, наконец, повернулся ко мне, взглянув прямо в глаза.

— Я не хочу тебя разочаровывать, Соня. Но иногда мне кажется, что я не знаю, что с собой делать. — Его голос был таким усталым, таким честным.

Я не ответила сразу. Вместо этого я просто поднесла свою чашку к губам, отпила немного чая и кивнула.

— Мы разберёмся. Не всё сразу. Всё постепенно.

Глеб посмотрел на меня, в глазах его мелькала благодарность, но и ещё что-то — неопределённость.

Мы сидели так, молча, но уже не так тяжело.

Мы выпили чай и поставили чашки на тумбочку. Я села на кровать и поймала его взгляд. Он сидел напротив меня, как будто что-то решая для себя. Я ждала, но не могла перестать смотреть на него.

— Я люблю тебя очень сильно, — шепотом сказал Глеб, его голос был мягким, но в нем чувствовалась такая искренность, что я замерла.

Моё сердце пропустило удар. Я почувствовала, как в груди всё сжалось, а в голове как будто остановилось время. Я поддвинулась к нему поближе, не отрывая взгляда, и наша дыхание сбилось. Он не отводил глаз, и я видела, как его взгляд плавно опустился на мои губы.

Он нежно чмокнул меня в губы, и этот поцелуй был такой лёгкий, едва ощутимый, как будто он боялся, что я исчезну, если он сделает что-то большее. Но, не выдержав, он перешёл к более глубокому поцелую — страстному, но таким нежным одновременно, что я не могла понять, что именно в нём было сильнее. Боль, нежность или какое-то глубокое чувство, которое мы оба так долго избегали.

Я обвила руками его шею, тянулась к нему, и мир вокруг стал таким тихим и маленьким, будто всё остальное перестало существовать. Мы были только вдвоём — здесь, в этой комнате, в этом моменте.

Мы отстранились, и он бережно заправил мне волосы за ухо, нежно заглянул в глаза. В первый раз я увидела его таким — мягким, уязвимым, как котенок. Это было что-то совершенно новое. Я знала, что у нас не будет всё гладко, что впереди могут быть трудности, но я также знала одно: я люблю его больше жизни, и только ему я готова прощать всё и возвращаться.

— Ложись, тебе нужно отдохнуть, — сказала я и встала с кровати.

Он замер, а потом тихо сказал:

— Стой... Ляг со мной, пожалуйста.

Его слова звучали как нужда, как просьба, которую он не мог скрыть. Я кивнула, немного колеблясь, и легла на одну сторону кровати, а он на другую. Несколько секунд мы лежали молча, почти не двигаясь.

Но потом я поддвинулась ближе к нему, и он сразу же крепко обнял меня, как будто боялся отпустить. Он зарылся лицом в мои волосы, и я почувствовала, как его дыхание успокаивается, а вместе с ним и моё. Мы лежали так, почти не двигаясь, но вместе. В тишине было всё, что нам было нужно.