Незаписанный трек

Утро было хмурым, но без дождя. Воздух пахёл сыростью и далёким запахом кофе из открытой двери небольшой кофейни, куда Минхо пришёл первым. Он выбрал столик в самом углу, у окна, за которым спешил на работу безразличный город. Он заказал два американских кофе, чёрных, без всего. Именно так они пили всегда, в те времена, когда мир казался проще.

Чанбин вошёл с опозданием в пять минут. Его массивная фигура казалась менее громоздкой, будто он скинул с плеч невидимый, но неподъёмный груз. Он молча кивнул, развалился на стуле напротив и взял предложенную чашку. Пальцы, обычно сжатые в кулаки, сейчас обхватывали керамику с непривычной осторожностью.

Минуту они просто молча пили. Горячая, горькая жидкость обжигала язык, но эта боль была знакомой, почти утешительной.

— Я не спал всю ночь, — наконец произнёс Чанбин, не поднимая глаз от чашки. — Думал. Вспоминал. Как ты тогда выглядел, когда тебя вышвырнули из редакции. Как ты пытался до меня дозвониться. А я… я выключил телефон.

Минхо медленно поставил свою чашку. Звук отточенного фарфора о дерево прозвучал оглушительно громко.
—Я знал, — тихо сказал он.

Чанбин резко поднял на него взгляд.
—Что?

— Я знал, что ты не просто так отвернулся. Не ты. Ты всегда был упрямым ослом, но не предателем. Что-то случилось. Я просто… я не мог понять, что именно. И злился на тебя за то, что ты не доверяешь мне достаточно, чтобы сказать.

В глазах Чанбина плескалась неподдельная боль.
—Доверять? Я продал тебя, как последнюю вошь, Минхо! Какой там, нахуй, доверие!

— Ты защищал семью, — голос Минхо был ровным, без упрёка. — Это… это единственное, что я могу понять. И простить. Если бы у меня была сестра, и её жизнь висела на волоске… я, наверное, сломал бы кого угодно.

Он помолчал, глядя на запотевшее окно.
—Меня гложет другое. Почему ты не пришёл ко мне потом? Когда всё улеглось? Мы могли бы… я не знаю. Мы могли бы что-то придумать.

— Стыд, — коротко выдохнул Чанбин. Его плечи снова ссутулились. — Просто ебучий, всепоглощающий стыд. Каждый раз, глядя на тебя, я видел своё предательство. И чем дальше, тем труднее было произнести хоть слово. Ты стал напоминанием о том, каким говном я могу быть.

Минхо покачал головой. Уголки его губ дрогнули в чём-то, отдалённо напоминающем улыбку.
—Знаешь, что самое ироничное? За эти три года я стал именно таким циничным ублюдком, каким, как мне тогда казалось, стал ты. А ты, судя по всему, всё это время изводил себя угрызениями совести. Мы оба были в аду. Просто в разных его кругах.

Он отодвинул пустую чашку и посмотрел на Чанбина прямо.
—Всё. Хватит. Эта тема закрыта. Навсегда. Ты сказал. Я услышал. Я простил. Дальше — или мы идём вперёд, или мы сейчас встаём и расходимся, чтобы больше никогда не видеться. Решай.

Чанбин смотрел на него широко раскрытыми глазами. В них читалось неверие, надежда и страх. Страх, что это ловушка. Что прощение вот-вот рухнет.

— Я… я хочу идти вперёд, — хрипло прошептал он.

— Тогда допивай свой кофе, болван, — Минхо хмыкнул, и в этот раз улыбка стала настоящей, хоть и уставшей. — Он уже остыл.

Чанбин послушно поднёс чашку к губам, и его плечи наконец расслабились. Они не обнялись. Не хлопали друг друга по спине. Они просто сидели и допивали свой остывший, горький кофе. Но между ними наконец-то воцарился мир. Не идеальный, не сияющий, а шершавый, выстраданный, как старый шрам. Но мир.

---

В это же время Банчан сидел на полу новой, ещё не обжитой студии. Вокруг стояли коробки с аппаратурой, пахло краской и новыми beginningами. Он смотрел на тексты новых песен, разбросанные перед ним, но не видел слов. Он видел только лица. Испуганное лицо Джисона. Напряжённое — Феликса. Надломленное — Хёнджина.

Дверь скрипнула. В студию вошёл Чонин. Он держал в руках два бумажных стаканчика с капучино.

— Привет, лидер, — тихо сказал он, протягивая один стаканчик.

Банчан молча взял его. Горячая сладость обожгла ему горло, заставив вздрогнуть.

— Спасибо, — буркнул он.

Чонин присел рядом на коробку с микшерами, болтая ногами.
—Ну что? Как ощущения? От нового места? От… всего?

Банчан тяжело вздохнул.
—Как будто меня переехал каток, собрали по кусочкам, но склеили криво. Всё болит, и непонятно, как теперь этим телом пользоваться.

— Звучит поэтично, — усмехнулся Чонин. — Может, запишешь это в текст?

— Заткнись, — беззлобно бросил Банчан.

Они помолчали, слушая, как за стеной заводится мотор какой-то машины.

— Я всё снимал, знаешь ли, — негромко сказал Чонин. — Все эти дни. Твой истеричный бой на барабанах. Слёзы Джисона. Даже тот пиздец, когда Феликс пришёл к Хёнджину выяснять отношения.

Банчан сжал стаканчик так, что крышка затрещала.
—И зачем? Чтобы напомнить нам, через что мы прошли?

— Нет, — Чонин покачал головой. Его лицо стало серьёзным. — Чтобы мы не забыли. Чтобы, когда через год или пять мы снова захотим надеть на себя красивые, удобные маски, мы могли посмотреть это и вспомнить, к чему это ведёт. Боль — это не всегда плохо, Чан. Иногда это единственное, что не даёт нам снова превратиться в мудаков.

Банчан поднял на него взгляд. Этот парень, которого он всё ещё по привычке считал младшим, вдруг говорил с мудростью старца.

— А ты не боишься, что мы не выдержим? — тихо спросил Банчан. — Что этот груз правды окажется слишком тяжёлым? Что мы разбежимся, не вынеся этого напряжения?

Чонин улыбнулся своей самой взрослой, не по годам усталой улыбкой.
—Мы уже не разбежались. Мы прошли через ад и сели пить капучино в новой студии. Это ли не ответ? Мы — не семья, Чан. Семьи не выбирают. Мы — команда. Мы выбрали друг друга снова. Со всеми шрамами, грехами и психами. И по-моему, так даже прочнее.

Он допил свой капучино, смял стаканчик и точным броском отправил его в мусорное ведро в другом конце комнаты.
—А теперь хватит ныть. Давай уже придумаем, как нам теперь звучать. Потому что старые песни — они уже не про нас.

Банчан смотрел на него, и вдруг тяжёлый камень в его груди сдвинулся. Он не лёгкий. Нет. Он всё так же давил. Но теперь он давил не в одиночку. Его держали другие. Все.

— Ладно, — Банчан с усилием поднялся на ноги. — Давай, юный философ. Покажи, какие тексты ты там нашкрябал. Только, умоляю, без соплей о «разбитых сердцах».

— О, — Чонин сияюще улыбнулся. — У меня как раз есть один процитировать о том, как тяжело быть единственным адекватным человеком в команде идиотов.

И впервые за много месяцев Банчан рассмеялся. Настоящим, громким, очищающим смехом, который эхом разнёсся по пустой студии, наполняя её не просто звуком, а жизнью. Новой жизнью.