Незаписанный трек

Дождь не прекращался три дня. Он был повсюду — монотонный, навязчивый, как мысль, от которой не спрятаться. Для Минхо он стал саундтреком к его мании. Он не выходил из квартиры, превратившейся в командный центр его личной войны. Воздух был густым от табачного дыма и запаха старой бумаги. Стена с доказательствами теперь напоминала лабиринт безумца: новые фотографии, распечатки финансовых отчетов «Ауры», вырезки из старых газет о его собственном падении.

Но взгляд его раз за разом возвращался к одному и тому же — к криво приколотой поляроидной фотографии. Не его работа. Он нашел ее вчера в своем почтовом ящике, без конверта, без подписи. На снимке — он сам. Выйдя из бара «Вельвет» после встречи с Джисоном. Кадр был снят скрытой камерой, крупно, его лицо в полупрофиль, освещенное неоновой вывеской. И на обороте, черным маркером, всего два слова: «ОСТАНОВИСЬ».

Предупреждение. Глупое, детское, почти трогательное в своем бессилии. Он знал, от кого оно. Кто еще мог быть настолько театральным? Это был почерк Джисона. Порывистый, эмоциональный ход. Слабость.

Минхо подошел к стене и сорвал фотографию. Он смял ее в кулаке, чувствуя, как хрустит пластиковая поверхность. Страх был его топливом. Чужой страх. Он жил им, как наркоман.

Но был и другой страх. Его собственный. Тот, что поднимался из глубины, когда он вспоминал глаза Джисона в баре. Не ярость в них была самой сильной, а ранимость. Та самая, которую Минхо когда-то в себе растоптал, но не смог до конца уничтожить.

«Не наделяй его романтическим ореолом», — сказал ему Чанбин. Слишком поздно. Ореол уже был. Ореол из боли, и Минхо, как мотылек, летел на этот огонь, чтобы обжечься.

Его телефон прервал размышления. Незнакомый номер, но с кодом больницы.
—Алло?

— Ли Минхо? — женский голос, уставший и официальный. — Вы указаны как контактное лицо для Хван Хёнджина. С ним произошел несчастный случай. Он просил вас приехать.

Ледяная струя пробежала по спине. Хёнджин. Тот самый Хёнджин, с которым у него когда-то был мимолетный, жаркий и бессмысленный роман. Тот, который закончился так же внезапно, как и начался, оставив после себя лишь горьковатый привкус и пару фотографий в телефоне, которые Минхо так и не удалил.

— Какой несчастный случай? — его голос прозвучал хрипло.

— Падение с лестницы в собственном доме. Сотрясение, перелом руки, множественные ушибы. Он не хочет сообщать участникам группы.

Минхо понял. Это не было несчастным случаем. Это было посланием. И адресовано оно было ему.

---

Больница пахла смертью, прикрытой запахом антисептика. Минхо прошел по длинному коридору, его шаги отдавались гулким эхом. Он ненавидел эти места. Они напоминали ему о бренности всего, о чем он пытался забыть в погоне за сиюминутными скандалами.

Он толкнул дверь палаты. Хёнджин лежал на койке, бледный, как простыня. Его обычно идеальная внешность была искажена — один глаз заплыл, губа разрезана, правая рука в гипсе. Он смотрел в потолок, но когда вошел Минхо, его взгляд медленно скользнул к нему. В его глазах не было удивления. Было пустое, ледяное понимание.

— Ну что, детектив? — его голос был тихим, хриплым от боли или лекарств. — Пришел за показаниями?

Минхо закрыл дверь и прислонился к косяку, скрестив руки на груди. Он не знал, что чувствовать. Ярость? Вину? И то, и другое клокотало внутри.
—Кто это сделал, Хёнджин?

— Лестница. Я неуклюжий. — Он усмехнулся, и эта усмешка превратилась в болезненную гримасу.

— Не пизди мне. Ты танцуешь так, что кажется, будто у тебя нет костей. Ты не мог просто так упасть.

Хёнджин закрыл здоровый глаз.
—А что ты сделаешь, если узнаешь? Напишешь разгромную статью? Испортишь им репутацию? О, прости, ты уже это делаешь.

Минхо подошел к кровати. Он смотрел на его разбитое лицо, и в памяти всплывали другие времена. Тепло его кожи, запах его духов, смех, который тогда не был таким горьким.
—Это из-за меня? Они предупредили тебя, чтобы ты держался подальше? Или это было предупреждение мне?

— Ты всегда думаешь, что все крутится вокруг тебя, да? — Хёнджин открыл глаз. — Мир не вертится вокруг твоего ебанного крестового похода, Минхо. Есть вещи поважнее. Есть люди, которых можно случайно покалечить.

— Случайно? — Минхо наклонился, упираясь руками в поручни кровати. Их лица оказались в сантиметрах друг от друга. — Со мной говорят на языке силы. Я отвечаю на том же. Если они тронули тебя, чтобы добраться до меня...

— Чтобы добраться до тебя? — Хёнджин снова истерично рассмеялся. — Да ты смешной. Ты для них мушка, надоедливая мушка. Тебя можно прихлопнуть в любой момент. Они тронули меня, потому что я знаю кое-что. И потому что я когда-то позволил себе подойти слишком близко к тебе. Это была не атака на тебя. Это была зачистка.

Минхо отшатнулся, словно его ударили. Он всегда считал себя охотником. А оказался пешкой в чужой игре. Пешкой, которая по своей глупости подставила под удар того, кого когда-то, возможно, в каком-то изломанном смысле, любил.

— Что ты знаешь? — прошептал он.

— Уходи, Минхо. — Хёнджин отвернулся к стене. — Просто уходи. И оставь в покое Джисона. Он и так уже на грани. Ты его добьешь. И тогда... тогда тебя уже никто не спасет.

Минхо застыл на месте. Он смотрел на его спину, на выпирающие позвонки под тонкой больничной тканью. Он хотел издать какой-то звук, сказать что-то, но слова застряли в горле комом стыда и ярости. Он развернулся и вышел из палаты, не сказав больше ни слова.

---

Джисон стоял на балконе своей квартиры, курил и смотрел на дождь. Он курил одну сигарету за другой, пытаясь заглушить внутреннюю дрожь. После разговора с Банчаном мир распался на осколки. Он больше не доверял никому. Ни Сынмину, который был готов на все ради сохранения имиджа. Ни Банчану, который все знал и молчал. Ни даже самому себе.

Он достал телефон и снова открыл статью Минхо. Он перечитывал ее снова и снова, как мазохист, впитывая каждое ядовитое слово. И с каждым прочтением он ловил себя на мысли, что в этом потоке ненависти есть доля страшной, невыносимой правды.

Он был марионеткой. Красивой, талантливой, но марионеткой. Его музыка, его искренность — все это было частью шоу, тщательно спланированного и оплаченного.

Он услышал тихий звук — смс. Он вздрогнул. Сообщение было с неизвестного номера.

«Твоя музыка не мертва. Она просто заперта в клетке. Как и ты».

Джисон почувствовал, как сердце пропускает удар. Он тут же набрал номер. Ответили после первого гудка.

— Откуда ты знаешь? — выпалил он, не здороваясь.

На том конце провода послышался тихий, безрадостный смешок. Минхо.
—Знаю что? Что ты сейчас стоишь на балконе и травишь себя никотином? Или что твоя последняя песня, та, что ты играл в студии на прошлой неделе, в десять раз лучше всего, что вы выпускали последний год?

Джисон похолодел. За ним следили. Не просто как за знаменитостью. За ним следили вплотную.
—Ты... ты меня преследуешь?

— Я журналист. Я наблюдаю. А ты — очень интересный объект для наблюдения. Ты разрушаешься на моих глазах, и это... завораживает.

Голос Минхо был спокойным, но в нем слышалась какая-то новая нота. Не сарказм. Не ненависть. Что-то похожее на голод.

— Оставь меня в покое, — прошептал Джисон, и его голос дрогнул.

— Я не могу. Ты стал моей навязчивой идеей, Хан. Как та песня, которая постоянно крутится в голове. Только ты — песня с диссонансом. Ты не даешь мне спать.

— Что тебе от меня нужно? — крикнул Джисон в трубку. — Денег? Признания? Хочешь, чтобы я сам все рассказал? Чтобы ты мог похоронить нас с триумфом?

— Я уже тебе сказал. Правду.

— А если правда убьет тебя? — Джисон сказал это тихо, почти шепотом. — Если правда окажется слишком ужасной даже для такого циника, как ты?

Наступила пауза. Джисон слышал лишь его ровное дыхание в трубку.
—Тогда, наверное, это будет достойный конец, — наконец произнес Минхо. — Лучше сгореть от правды, чем гнить в лжи.

Он бросил трубку. Джисон медленно опустил телефон. Дождь хлестал ему в лицо, смешиваясь со слезами, которых он сам не понимал. Он ненавидел этого человека. Он боялся его. Но в его словах была та самая гнетущая, опасная искренность, которой так не хватало Джисону в его собственной жизни.

Он вошел в квартиру, подошел к гитаре и с силой дернул все струны. Глухой, уродливый звук заполнил комнату. Он снова и снова бил по инструменту, пока струны не порвались, впиваясь ему в ладони. Он пал на колени, рыдая, с окровавленными руками, в полной тишине, нарушаемой лишь мерзким, навязчивым стуком дождя по стеклу.

Он понимал, что между ним и Минхо завязалась странная, болезненная связь. Связь палача и жертвы, где роли уже начали стираться. И он с ужасом осознавал, что хочет услышать его голос снова. Хочет снова почувствовать этот жгучий, разрушительный интерес в свой адрес.

Потому что это был единственный человек, который видел его настоящего. Даже если этот настоящий был жалким, испуганным и разбитым.